Кому не помнятся стенные газеты своей родной школы? У нас они тоже были, как и везде, у нас им отводилась большая роль в воспитании и общешкольной жизни. Мы выпускали не только общешкольные газеты, но и по 5—10 классам и по 1—4 классам — отдельно. Это влекло за собой немало хлопот. Но никто из педагогов, несмотря на то, что он в какой-то мере отвечал за выпуск стенгазет, не брался за написание заметок, а тем более, не подменял редколлегию. В классах составлялись юнкоровские группы, около которых тесным кольцом стояли «болельщики», которые, собственно, и выполняли роль связных и некоторого общественного контроля, ибо от наблюдательных глаз ребят ничего не ускользало. Приходилось,— и не раз! — нашей редколлегии класса писать и рисовать карикатуры... на себя.

Увы, это было не совсем приятно. Клыго Борис, будучи редактором нашей стенгазеты, наконец, взмолился. — Что ж это такое, каждый номер мне приходится писать и в каждом номере рисовать себя! Если я так нехорош, то меня нужно убрать, а то ведь безобразие! Одно шаржи, да шаржи...

Некоторые могут в связи с этим сделать замечание: а зачем-де привлекать к выпуску стенгазет учеников, подобных Клыге? Но будет ли это уместным в отношении ученического коллектива, который затеял выпуск стенгазет, чтобы жить лучше, содержательнее и укреплять самодисциплину?

Мы внимательно отнеслись к обиде Бориса и решили поговорить о ней на расширенном собрании юнкоров. И вынесли решение, которое было программой действий для очень многих и, прежде всего, для Клыго. Газета воспитывает. Чем шире актив работающих в ней, тем лучше; она должна носить строго выдержанный характер (ничего шельмующего, позорящего учащегося). Одна из приемлемых форм — юмор, с известной долей сарказма, клеймящего теневые стороны нашей школьной и общественной жизни; критиковать, невзирая на лица; нежелающий часто попадать в стенгазеты должен держать себя соответствующим образом; обеспечить полную тайну подачи заметок...

Вот пока мы пришли к этому последнему пункту, у нас были частые конфликты, обиды на тех, кто писал в газету. Смотришь, дружки, которых, по нашему выражению, и «водой не разольешь» — расселись.

— Почему? — спрашиваем.

— Да из-за заметки в газету.

Порешили, что заметки принимаю я, а на рассмотрение комиссии (редколлегии) они попадают только переписанными в тетрадь. Прибавилось мне работы, но абсолютная тайна теперь была сохранена. Это внесло большое оживление в работу. По тому, как меня начинали «ловить», желая встретиться наедине, я видела, что имеется материал, который хотят передать, и шла навстречу желаниям юнкоров.

Любили ребята заниматься оформлением газеты. Официальный тон отсутствовал, преобладали разговоры па «свободные темы», как говорили учащиеся. Часто ребята высказывали свое мнение по работе того или иного учителя, и я пришла к выводу, что нам, учителям, не мешает знать, что думают о нас ученики. Это ведь самый внимательный наблюдатель, который подметит не только то, во что вы одеты, как повернулись, что сказали и т. д. Он изучит свойства вашего характера. Учащиеся особенно ценят знания, удачу, энтузиазм в работе учителя. За таким учителем ребята пойдут без оглядки. И то мнение, что уважают учителей мягких, добрых, ласковых — является ошибочным. Самый требовательный, но хорошо знающий предмет, справедливый учитель, будет и наиболее уважаемым и наиболее популярным.

Но эти мнения учеников, пусть они даже высказывались юнкорами, конечно, не попадали в стенгазету. Они доставляли или радость или ни с чем не сравнимые огорчения одним лишь учителям.

О росте юнкоров в школе заботились. Появлялись даже популярные «фельетонисты» и «карикатуристы». Некоторые пробовали свое перо и посылали заметки в «Пионерскую правду». Трудно припомнить сейчас, спустя много лет, кому посчастливилось попасть на страницы большой газеты». Но успехи отдельных юнкоров вспоминаются. Вот успехи того самого Бориса Клыго я хороню помню. Рисунками его любовались все ученики. Борис говорил:

— У меня юмор, у Вали Будасовой художественное чутье — вот мы и создаем стенгазету.

С Клыго мы были дружны, сработались, как говорят. Приехали как-то из Ворошиловграда артисты. Смотрели мы «Большую семью». И сама пьеса и игра артистов были новыми для нас. Спектакль окончился (он был дневной). Собрались группы идти домой. К одной из них пристроилась и я. Пошли. Вдруг нас ускоренными шагами догоняет Борис.

— Немного задержался,— сказал он.— Бегал на сцену смотреть, как это у них на декорациях все такое, словно бы самая жизнь... В стенгазете бы так,— закончил он со вздохом.

Борис был предан своему юнкоровскому делу. Он не только рисовал, но и писал стихи для своей любимой стенгазеты. Стихи ребячьи, но впечатление они производили достаточно глубокое на учащихся. Вот его «былинный стих», сохранившийся у одной его соклассницы Раи Стасюк:

Уж как старый-то год переставился,
Расписания израсходовав.
Пришагал к нам, усмехаючись,
Поспешаючи, годик новенький.
У того у года нового
Во кошелке с лыка сплетенной
Много счастия принесено
Всем людям без исключения.
Из того, из счастья общего,
И тебе чуток достанется.
Мне ж, сказателю нескладному,
Пожелать добра останется,
Чтобы сам на себя, детинушка,
Не писал-рисовал карикатурщики,
А писал-рисовал картинки бравые...



Шутил, всегда шутил Борис, хороший, способный паренек, один из самых популярных школьных юнкоров. Но он умел быть и серьезным. Это знали все.