Комсомольская организация в нашей жизни была тем звеном, без которого не представлялась работа школы вообще. В течение ряда лет возглавлял ее в нашей школе Федор Иванович Иванчиков.

Всегда торопливо он пробегал по коридору школы. Отработав первую смену со своим вторым классом, он, наскоро пообедав, бежал ко второй смене. Здесь — взрослые ребята, зачастую ставящие вопросы «высокого принципиального» значения. Федору Ивановичу постоянно нужно быть начеку. Вот почему он являлся частым гостем в райкоме комсомола. Секретарь райкома И. С. Кожухов был в курсе всех комсомольских дел в школе. Частым гостем у нас был и Я. X. Крутовской, член бюро райкома.

Школа сияет огнями. Отбивают последние часы, кончается рабочий день. Только громко звенят голоса ребят в пионерской комнате, где в уголке сидит и Федор Иванович с одним из членов райкома, горячо обсуждая очередные дела школы. Предметом сегодняшней беседы является выступление Юрия Вициновского, который на прошлом собрании, при приеме в ряды ВЛКСМ, дал отвод своему меньшему брату на том основании, что тому не хватало трех месяцев до 15 лет (тогда принимали в ряды комсомола с 15 лет). Юрий культивировал честность и не выносил неправды, в каком бы виде она ни была.

Комсомольская организация имела в своем составе около ста человек и все-таки это еще были не все желающие попасть в ряды ВЛКСМ. Одни медлили, потому, что встречались двойки по некоторым предметам, у других дисциплина еще была не на должной высоте...

Случилось как-то, что на мое обращение к Сереже, я услышала повторяемые им слова: «честное пионерское».

— А долго ты еще будешь говорить: «честное пионерское», когда твои товарищи уже говорят: «честное комсомольское». Имеешь по предметам двойки, не блещет и дисциплина у тебя.

Оживленное до этого лицо Сережи потускнело. Он круто повернулся и ушел.

Прошел месяц с того времени. Входит как-то в учительскую Иванчиков и спрашивает:

— А как ведет себя Тюленин, как он учится? Подал он заявление в комсомол. Не нашлось на этот раз человека, который бы дал ему отрицательную характеристику.

Я передала наш разговор, сказав, что общее собрание— лучший судья.

— Хорошо,— согласился Иванчиков.— Посмотрим...

Комсомольские собрания проходили у нас в торжественной обстановке. Ребята обычно сами хлопотали об оформлении комнаты. Тут тебе появляются скатерти, цветы, знамена. Приходил представитель райкома комсомола. Он предварительно знакомился со школьными новостями. Прием в комсомол всегда был особенным событием.

Я очень хорошо помню то собрание, на котором Сережу Тюленина принимали в комсомол. Он весь как-то изменился, хмурился, не обращал внимания на шутки, даже походка у него стала другая — размеренная, неторопливая.

И вот Сережа перед комсомольской аудиторией. Устремленные взоры выражали различные настроения ребят. Одни, казалось, подбадривали, другие выражали озабоченность, а третьи —ожидание. С чего же все начнется? Да, это было небезразличным нам всем.

И вот Сережа начал свою речь:

— Я вел себя не совсем организованно. Успеваемость у меня «хромала». Часто можно было меня обвинять во всех, какие есть, грехах. Ничего этого нет уже давно, а теперь и не будет.

Последовал вопрос:

— Что заставило Тюленина вступить в комсомол?

Голос у Сережи дрогнул и на высокой ноте он закончил:

— Хочу быть членом семьи, которая борется за счастье человечества, за нашу красивую, полную радости жизнь. Только в нашей стране свободного труда возможна такая жизнь.

— Из письма «дует», слышишь,— прошептал кто-то: Сергей ведь многим читал письма от брата-пограничника. И далее громко:

— А пусть он своими словами скажет, как дальше поведет себя!

Быстро повернулся Сережа на голос и сказал:

— Говорил я словами брата, правда, но теперь это мои слова!

— Я считаю, что Тюленин достоин того, чтобы быть принятым в ряды великой комсомольской семьи.

Не выдержал кто-то хлопнул, еще кое-где хлопки... Сережа зарделся, смущенно улыбнулся и... с этой улыбкой пошел на место. Но не рано ли? Из среды собравшихся послышался вопрос, которого я больше всего боялась, так как он затрагивал не совсем удобную тему.

— Пусть расскажет о поведении на уроках немецкого языка.

Да, трудно рассказать. Задающий вопрос, видимо, имел в виду инцидент с учительницей немецкого языка Гернер. Как-то Тюленин, сославшись на нездоровье, сказал ей, что плохо себя чувствует и не готов к уроку. Она, не взглянув на него, ответила: «Как вы себя чувствуете — мне все равно. За невыученный урок я вам поставлю двойку».

Сергей вспыхнул.

— Пожалуйста, ставьте хоть единицу, так как я урока — таки не знаю.

Один случай, второй. Гернер возненавидела мальчишку. А он ей, кажется, платил тем же. Она одевалась слишком изысканно, чего бы и не следовало делать, направляясь на урок. И вот однажды с ее плеча соскользнула лиса. Почти тотчас же по классу загуляла карикатура с надписью: «Ушла лиса». А Сергей хорошо рисовал, молодец! Лидия Петровна Гернер обнаружила эту карикатуру и вовсе разгневалась. Потребовалось вмешательство педколлектива. Мы не оправдывали мальчика, но советовали и учительнице отнестись к нему с большей серьезностью. «Пусть он почувствует, что вы к нему относитесь беспристрастно»,— говорили мы Гернер. Может быть это странно, но нам приходилось убеждать педагога именно в этом.

Я взялась поговорить с Сережей.

— Не люблю я немецкого языка, не хочу и учить его. А тут еще эта Лидия Петровна...— говорил он, отворачиваясь.

Положение создалось неприятное. Обычно сговорчивый Сергей не соглашался ни с какими доводами. На другой же день произошел невероятный случай. Гернер, разъяренная, ворвалась в учительскую и объявила, что в нее запустили на уроке трехкопеечной монетой.

— Как вы думаете,— спросил директор,— кто мог бросить в вас деньги?

— Тюленин! Я в этом глубоко убеждена. Он на прошлом уроке бросил через трубочку жеваную бумагу, хоть и отказывался от этого, теперь бросил деньги. Вот она! — и она бросила на стол монету.

Плохим запахло для Сережи. Хотя улик и не было, но я и сама была склонна думать, что бросил Сережа. Решили мы после уроков побеседовать с классом, «позондировать» почву. На внеочередном классном собрании мы говорили, что сознательно или случайно в голову учительницы полетела монета, которая не сама, конечно, это сделала, а направлялась чьей-то рукой, пока еще не поздно, нужно сознаться в этом и постараться мирно разрешить создавшийся конфликт. Я исподволь наблюдала за Сережей: его сугубо равнодушный вид не внушал доверия. Ребята молчали. То ли они, действительно, не знали, кто это сделал, то ли решили не ввязываться в эту историю. Как мы ни бились, виновных не удалось открыть.

Во всей этой истории учительница вела себя недостойным образом: она излишне суетилась, подговаривала против Тюленина ребят. Это, а главное — плохие успехи в преподавании привели директора к выводу, что с Гернер надо распрощаться. И когда Лидия Петровна ушла, Сережа сказал мне «по секрету», что монету в нее бросал не он.

Обвинять сейчас, на собрании, Сергея в том, что он нахулиганил на уроке — не было оснований. Обсуждать поведение ушедшей из школы учительницы — тоже не следовало. Но уж если речь зашла, Сергей решил объясниться.

— Я хорошо понимаю,— сказал он,— что в таких взаимоотношениях с учителем быть нельзя. Но я постараюсь здесь рассказать о том, как я понимаю это дело. А там судите меня, как хотите! — Сережа помолчал.— Я считаю, что в школу я прихожу учиться, но я не машина, не автомат. Я только человек,— ребята заулыбались.— А как же я иначе себя назову? — уже горячась говорил Сережа. Брови его сдвинулись и на бледном лице они выделялись точно нарисованные. Глаза смотрели особенно остро. В них точно прыгали искорки. Сам он как будто приготовился к прыжку.

— Не кошка же я? — продолжал он.— Учитель, а в данном случае Лидия Петровна, пришла учить нас. Ей хочется, чтоб мы поняли, чему она нас учит, а нам тоже хочется понять то, чему она учит. Но как только Лидия Петровна входила в класс, так грубо и окликала кого-нибудь. Она часто говорила нам: «Вы неразумеющие скоты. Вам не понять простых вещей из немецкого языка...» Самый тон, визгливый голос, смысл слов раздражали меня. Мне и хотелось сделать что-нибудь такое, что бы еще больше вывело ее из себя. Почему так нетерпимо относилась она к нам? Себя она считает чистокровной немкой, человеком, а я, значит, в ее понятии русская свинья...

Чувства не обманывали Сережу. Он говорил от души, то, о чем думал, не таясь, откровенно. Консультации педагогов не потребовались. Вопрос о поведении Тюленина на уроках учительницы Гернер отпал.

Сергея Тюленина единогласно приняли в комсомол.

Но значат ли все эти мои рассказы о порядке и организованности комсомольцев на собрании, что они были абсолютно выдержанными, мудрыми и дисциплинированными? А шалости, а игры, а традиционные набеги на сады и бахчи, через которые редко кто не проходил в годы детства и юности? Куда же скрывать правду? Было.

Кому-то из ребят пришла идея пробраться в колхозный фруктовый сад и сделать набег на яблоки белый палив. Отправились. Собралось человек пять. По дороге встретили Сережу.

— А, братва, куда держите путь?

— Пойдем с нами! — пригласили Сережу. Компания заинтересовала его, и он примкнул к ней.

— Идем по яблоки,— уже на пути сказали ребята.

— А куда?

— В колхоз «Пятилетка».

Прошло некоторое время. Наконец раздался громкий голос опомнившегося Сережи:

— Стоп, ребята! Ведь это у себя воровать, да и сторожа дядю Тихона не хочется подводить. Такое дело не годится.

Ребята загалдели — не переубедишь. Что ж, оставалось направить «губительную силу» по другому пути.

— Пойдемте лучше к Маркину за абрикосами. Сидит, небось, в саду, дрожит, чтобы кто не сорвал абрикосину. Маркин в колхоз — ни гу-гу! Не идет работать! Невестка справку взяла, что ребенок нуждается в уходе. Бабка — домохозяйка. Вот и выходит — некому работать...— убеждал Сережа.

Ребята внимательно слушали. Кое-кто высказывал свое неудовольствие, требовал продолжать путь к саду колхоза. Но Сережа настаивал:

— Поворачивай, ребята! Да и разыграем же мы старого хрена!

На следующий день стали слышны разговоры о том, что у Маркиных оборвали абрикосы. Выследили, когда дед зашел в хату, накинули, приткнули дверь гвоздиком, закрыли ставни и орудовали, как им хотелось. Даже фонари пустили в ход, собирая абрикосы.

Я как-то мимоходом спросила у Сережи:

— Вы что ж, скоро будете квартиры обирать? Даже с фонарями пошли на промысел?

Улыбнулся Сережа, лукаво блеснули у него глаза.

— А вы спросите у Сечи, сколько ему досталось абрикос? — и он хлопнул по плечу Сечкова.

— Мы, Анна Дмитриевна, наскочили на других «промысливцев», что тоже пришли попробовать абрикосы деда. Ну, правду сказать, деда прикрыли мы... Несли сторожевую службу тоже мы, а абрикосы забрали они. Витьке не попало нисколько...— Сережа захохотал.

Я давно уже не являлась классным руководителем у ребят, работала только как «предметник», может потому так свободно говорили они о своих секретах в моем присутствии.

Я пыталась разобрать этот поступок и показать всю его аморальность.

— Что ж такого страшного в том, что мы сорвали абрикосы у деда Маркина? Ведь мы его только освободили от забот. Теперь он пойдет в колхоз хоть упряжь починять. А то молодежь на уборке, а он абрикосы считает, да на базар таскает. Ведь он их на штуки продает. «Десяток — рубль». А где ж нам-то рублей набраться! Ну, мы и вышли из положения. Нет, Анна Дмитриевна, оно это, может, и нехорошо, как поступок, но к деду Маркину подходит. У него можно взять. Я вот чувствую это, а сказать, доказать, чтоб вы меня поняли,— не могу... Нет, а все-таки у таких, как Маркин, можно брать,— закончил Сережа уже с веселой улыбкой на лице.

Философия, как говорится,- доморощенная. Пришлось, конечно, комсомольцам обсуждать вопрос «об освобождении насильственным путем деда Маркина от собственности», и виновники получили по заслугам.

Но Сережа все не унимался. Он никак не мог понять, что же это ребята сделали плохого.

Была большая перемена. Сережа подошел ко мне и предложил «посекретничать». Я дежурила по школе и, в силу обязанности, заглянула в соседний класс. Сережа быстро просмотрел остальные классы нижнего этажа.

— Везде благополучно,—объявил он.— Форточки открыты, дежурные на своих местах... А я, Анна Дмитриевна, хотел вот что вам сказать, или спросить — и сам не знаю...

Сережа шел теперь рядом со мной. Ребята разбежались, и мы остались вдвоем. Я села, чтобы удобнее было наблюдать мальчика.

— У Анатолия Ковалева сейчас лежит больная мать, они-то живут почти рядом со мной. Отец «проштрафился» и оказался без работы. Доктор говорит: «Питание самое разнообразное». А где его взять? Компоту просит, а его не на что купить. Так и при таком положении нельзя у деда взять по-вашему?

Я улыбнулась.

— А ведь ты сам, Сережа, не уверен в своей правоте. Вот почему и ищешь себе оправдания. Сознайся, что это так.

Подумал он немного, посмотрел на меня, вздохнул.

— Да, не все тут еще ясно для меня. Эх, и жизнь! Какая это сложная штука! Ведь всего, что люди сделали, ну, открыли, приобрели, что уже известно, не изучишь и за всю жизнь. Я вот, Анна Дмитриевна,— в раздумьи говорил он,— теперь стал читать книги. Я и раньше-то их читал, но не так. Я раньше выбирал — то услышу немножко от ребят содержание, то иллюстрация понравится... А теперь прямо «глотаю» книжки и все удивляюсь, почему я раньше не любил читать.

— А все-таки из прочитанного что-нибудь тебе больше нравится, а кое-что и меньше. Так ведь? Ну-ка подумай!

— Если мне предложить что-нибудь из военной жизни и приключенческую литературу, то я, конечно, отдам предпочтение первой. Это со мной не так давно стало.

Я смотрела на Сережу и думала: вот он тот перелом, о котором мы часто говорили. Признаюсь в грехе, мне тоже не жалко стало абрикос деда Маркина. Ведь может быть с них начались какие-то глубокие раздумья мальчика. Может быть...

Лучшие комсомольцы были вожатыми пионерских отрядов. Нина Минаева, Оля Иванцова и другие были вожатыми различных классов-отрядов. В 6 «А» классе вожатой была Оля Иванцова (училась она тогда в 9 классе). Как-то, зайдя ко мне в кабинет, она попросила помочь ей составить план работы с пионерами. Я обратила тогда внимание на следующее: ей нужно было не только записать перечень вопросов, которые следует проработать, но особенно она интересовалась тем, как надо построить беседу. Несколько раз она потом обращалась ко мне, а скоро сказались и результаты ее работы. Класс выделился по успеваемости и дисциплине.

Как-то после уроков, когда уже шла кружковая, внешкольная работа, к нам в класс пришел заведующий РОНО Н. А. Израецкий. Не помню начала нашего разговора, хорошо помню только его финальную часть:

— Ну, в каком месте, вот так экспромтом, мы могли бы наблюдать работу высокого воспитательного значения,— говорил Израецкий.

Я вспомнила Олю, как она приходила ко мне за советом, и предложила пойти в ее отряд. Пришли мы очень удачно: разбирался конфликт, который создался среди учащихся. Головков Коля из-за чего-то поссорился с Симой Клепиковой. Сторону Симы приняли ее две подружки. Коля, затаив обиду, решил расправиться «с девчонками». Подготовив группу ребят с улицы, он во главе такой ватаги явился к городскому клубу им. Ленина, куда пришла и Сима с подружками. Агрессивные действия «шайки» ничего не сулили хорошего, но то, что произошло, все-таки выходило за пределы возможного. Подойдя к Симе, один из хулиганов ударил ее по щеке со словами:

— Это тебе за Николая!

Слезы брызнули из глаз Симы. Мало того, что удар вызвал физическую боль, но еще страшнее было то, что это происходило на глазах сверстников и поэтому казалось еще больнее. «Друзьям» еще удалось ударить палкой подружку Симы и только вмешательство одного из рабочих, взявшего под свое покровительство девочек, избавило их от дальнейшей расправы. Обливаясь слезами, двое из них (Сима с подружкой) направились к Оле и поведали ей о своем горе. Подробно расспросив девочек, Оля пошла на следующий день к Коле. Кроме того, она теперь каждый день ходила к клубу, хорошо зная, кто является там завсегдатаем, кто как ведет себя. Во второй раз она побеседовала с Колей. Вскоре она пришла в клуб с Симой и ее подружкой. Услышав громкие выкрики «друзей», она подозвала Колю и предложила умерить пыл своих «друзей», а затем, договорившись с контролером, не пустила их в зал и они принуждены были уйти.

На том сборе, на который мы попали, и стоял вопрос о поведении Коли Головкова как пионера. Коля стоял у доски. Видно, за свое поведение его заставили отчитываться.

— Вы теперь, ребята, хорошо поняли, в чем виноват Коля? Он пионер, он член нашего коллектива позволил поступок, который позорит его и как пионера и как школьника, как члена нашего коллектива. Вот он здесь рассказал нам о том, что сделал и как сделал. Он даже рассказал нам и то, почему это сделал. Теперь за нами очередь. Мы должны сказать ему о своем мнении, поставить перед ним требования и... заставить его их выполнять, если он хочет остаться нашим товарищем. Я повторю те предложения, которые записала вот здесь, когда вы высказывались. Первое — Коля должен порвать дружбу со своими друзьями улицы. Да не на словах, а на деле. Да не так, чтобы мы еще раз вот здесь занимались его поведением. Второе — помириться с девочками, да не для вида, а на самом деле. Взять их под свое покровительство. И даже если кто вздумает их обидеть, то теперь Коля должен выступать в роли защитника. В добавление поставим перед ним такую задачу: он должен в течение месяца прочитать четыре книги — мы скажем какие. Он много пропустил дорогого времени и не прочитал даже рекомендованной словесником литературы.

— Кто еще выскажется по внесенным предложениям?

Общее молчание.

— Неужели, ребята, вас стесняет присутствие наших гостей? Ты, Лида, хочешь сказать? Так и должно быть. Ведь Коля из твоего звена и за его поведение до некоторой степени отвечает и звено.

Ребята перешли уже ко второму вопросу, а заведующий РОНО все сидел за партой, что-то записывая и не обращая внимания на мои знаки. Я вышла. В учительской уже никого не было. Целых полчаса прошло, пока он появился и на мой прямо поставленный вопрос так же прямо отвечал:

— А из Иванцовой будет хороший организатор, хороший работник. Главное — она любит школу, живет ее интересами, а это и решает все, словом, дело воспитания наших пионеров в надежных руках.

Были случаи неприятные, нехорошие, но с ними учились бороться и комсомольцы, и пионеры, и вожатые — все сообща, стараясь извлекать для себя должные уроки