Ученическим организациям мы придавали большое значение. Ребята очень охотно принимали в них участие и заметно росли, выполняя различные поручения.

— Товарищи,— объявила как-то Валя Кожаева, староста класса,— нужно выбрать на ученическую конференцию от нашего класса три с половиною человека по представительству, от десяти человек—одного. Следовательно, от тридцати пяти — три с половиной.

Ребята приумолкли, стараясь понять, что от них требуется.

Как я и ожидала, послышались вопросы:

— А как это три с половиной?.. А почему не четыре?.. Кого делить будем?..

Беда, о том, что предстояло предпринять, никто уже и не говорил. Сами выборы показались какой-то непонятной затеей. Что Валя ни говорила — ее не понимали. А тут еще самое слово —учком! Учкомы тогда только укреплялись на арене школьной жизни. Случалось как-то так, что учком дублировал работу комсомольской организации или связывал, глушил инициативу ВЛКСМ. Пришлось долго и терпеливо объяснять, что в данном случае требовалось от ребят. Они, наконец, поняли, насколько это интересно, и теперь все страсти перешли на обсуждение кандидатур. Каждый защищал свою.

Мы старались не вмешиваться в эти предварительные споры.

— Всем бы хорош паренек, да часто двойки получает.

— Да ведь в четверти-то нет двоек!

— А сколько текущих?

Молчание. Кандидатура не подходила.

Особенно ребята обращали внимание на организаторские способности избираемых.

— Хоть и много троек у Иванцовой, да зато организатор она хороший. Посмотрите на 6 «А», ее прикрепленный. Ведь поднялся класс, в передовые выходит.

Вот, примерно, так намечались кандидаты на школьную конференцию. Вместе с тем, мы, учителя, обсуждали кандидатуры учкомовцев на своих совещаниях. И как-то получалось гак, что в учком попадали самые инициативные, самые лучшие учащиеся и часто от каждого (или почти каждого) класса был представитель. Вся эта работа направлялась на поднятие дисциплины, успеваемости и всех сторон хозяйственно-политической жизни школы.

Учком избрали. Он сразу нашел свое место в школьной жизни. Не отбирал ничего специфического ни от пионерской, ни от комсомольской организации. Жил своей полнокровной жизнью. Первыми почувствовали его те, кто уклонялся от коллектива. Вздумалось как-то одному из учащихся Пете Волкову уклониться от общественной работы, не поехал он в колхоз на прополку. Класс был организован следующим образом: учащиеся разделены на две группы, из которых одна неделю работала, а другая отдыхала. Сначала Петя чувствовал себя ничего. Заспанный, лениво потягиваясь, он выходил на крылечко и, щуря глаза, всматривался в отправляющихся на работу ребят. В это время он много читал, ходил на речку, развлекался и делал, что хотел. Но это было только начало. Скоро его потянула привычная обстановка, коллектив, и он стал искать общения с ребятами. А школа и наш класс жили полнокровной жизнью. Ребята не раз в своих тесных кружках, да и на классных собраниях поднимали вопрос о Пете, горячо спорили, вносили много предложений. Сошлись на том, что выбрали делегацию из трех человек, которая должна была довести до сведения Пети возмущение классного коллектива его поведением и поговорить с ним «по-душам». Возвращения ребят с нетерпением ждали. Наконец, они появились. Каждый из них представлял дело по-разному. Женя Прилепский рисовал в красках юмористических, Ванюша Виткалов — в трагических, а Тарасенко Иннокентий— в безразличных. Начал Женя:

— Подумайте, товарищи, нас к Пете даже не допустили! С нами вышла разговаривать его мамаша. «Мой мальчик не совсем здоров»,— заявила она. Подумайте, больной мальчик! Да его, хоть на погрузку угля!

— У него сильное малокровие (это у Пети-то!) Вот потеха! Ведь достали медицинскую справку, подумайте! Прямо дело идет к ТБЦ. Видели бы вы, товарищи, физиономию Иннокентия, когда он читал справку. Только, говорит, подпись неразборчива.

— А вам зачем подпись? — набросилась на нас мать. Ребята заразительно смеялись.

Выступил Ванюша Виткалов.

— Хоть Женька и треплется здесь много, но дело серьезное. Ведь нам не удалось разговаривать с Петром, его нам не показали, а интересно, как свой поступок он расценивает сам.

— У меня есть предложение,— заявила Дуся Ревина.— Передать дело на учком. Ведь Петя-то не комсомолец. Да вызвать туда Петра с папашей. Спросить у него, кого он воспитывает из своего сына! Барчонка? Мы не хотим сидеть за одной партой с барчонком. А если Петро хочет быть нашим товарищем, то для него наши решения должны быть обязательны. Ребята по две декады уже отработали, а Петя «бынды бьет». Записывай, Лида, наши решения и передавай дело на учком. В четверг на той неделе, по плану — заседание учкома, вот и обсудим.

О решении классного собрания послали извещение Петру. Ясно было написано: «За нарушение школьной и классной дисциплины дело передать на учком с просьбой призвать товарища к порядку». Тут же сообщалось, что на следующей неделе назначается заседание учкома со следующей повесткой дня: «Поведение учащегося Петра Волкова; разное».

От классного коллектива на заседание направляется Валя Кожаева — староста класса, прозванная в классе «девушка с характером». Отец Петра, главный бухгалтер треста «Краснодонуголь», был видным лицом в городе. Боясь, что он не явится на заседание, мы поставили в известность управляющего трестом и попросили отпустить Волкова в указанные часы.

На собрании присутствовал почти весь педагогический коллектив, родители.

Помнится мне выступление Дуси Ревиной, скромной незаметной девушки, которая в дни Великой Отечественной войны так же скромно, незаметно совершала великие дела.

— Товарищи,— говорила она,— Петр Волков решил устроить себе отдых тогда, когда в нашей работе, в нашем труде нуждается страна, выполняющая третью пятилетку. Наши малышата, учащиеся пятого класса, вносят свой вклад в общую работу по строительству нашего народного хозяйства, и только один Петр решил жить будто на необитаемом острове. Пусть Петр расскажет вот здесь, что его толкнуло на этот путь и как он сам расценивает свой поступок. У нас просьба к гражданину Волкову, отцу Петра, рассказать, как он относится к поведению своего сына.

Волков-отец смутился. Он не мог ответить на прямой вопрос Дуси Ревиной. Зато ребята поднимались со своих мест и говорили задористо, горячо.

Меня интересовало самочувствие Петра. Сначала он бодрился, пробовал улыбаться, но по мере того, как шло собрание, видно было, что ему становится не по себе. Особенно на него подействовали выступления ребят, которые упирали на отрыв Петра от класса, от коллектива. Лицо его заметно побледнело да таким и осталось до конца собрания. Когда Валя Будасова, заместитель председателя учкома, предоставила слово Петру, он с дрожью произнес:

— Признаю все выступления правильными... Не собираюсь оправдываться... Постараюсь выполнять требования, что предъявляются сейчас мне. Вот все, что я могу сказать...

Так ли это было или мне только показалось, потому что и я вздохнула с облегчением, но как будто и у всех вырвался этот вздох и даже лица повеселели, а в углу Сережа все-таки не преминул бросить реплику:

— Я говорил, что наши ребята — самые лучшие доктора! Они вылечат от какой хочешь болезни, лишь бы она не застарела...

Председатель стукнул карандашом, и Сережа умолк.

Волков-отец после собрания был таким потерянным, что надел только одну галошу, забыв надеть вторую. Он потерял всю свою важность, когда «пулей» летел по лестнице со второго этажа. Вслед за ним, не менее торопливо, бежал Сережа Тюленин с галошей в руках, предлагая обязательно надеть ее, дабы не испортить хромовый сапог.

— И скажи ты, как растерялся человек! Даже галошу не надел. Хорошо, что мы честные люди! Вовремя напомнили и даже галошу принесли, а то ведь пропал бы хромовый сапог,— шутит Сережа.

Никто не знал, что происходило в доме Волковых после заседания учкома. Но только забрезжило утро, а у порога школьного здания уже показалась Петина фигура, с заплечным мешком, набитым продуктами. Он был в тапочках и широкополой шляпе. Таким и представился нам Петя Волков, собираясь на работу. Две декады он должен наверстать, чтобы подравнять свою «выхождаемость». Никто из собравшихся, а тем более из его товарищей по классу, ни словом не обмолвился о вчерашнем. Даже те, кто особенно сурово критиковал поведение Пети. Все теперь здоровались с ним, любезно разговаривая о совершенно посторонних вещах.

Но к матери Петра так и осталась неприязнь. Она то и дело прорывалась в шуточных разговорах ребят.

—А Петра вылечили от малокровия. Работает, да еще как! Даже продуктов теперь не берет! А то, знаете, ребята, сколько у него было свертков да сверточков первый раз?! Да он их ведь не все и разворачивал. А теперь нажимает на «кандер» и хлеб стал брать темный... Разве масла мать заложит... Ну тут уж ничего не поделаешь! Вот кончит работать, и начнут Петра лечить... Замучили дитятку...

Ребята-то все видели, их не проведешь. Сережа как-то собрал друзей, оглянулся, нет ли Петра, и повёл рассказ в своем духе:

— Ты знаешь, что вчера случилось? Окончив работы, мы построились в колонну, тронулись в путь. Вдруг, случайно,— делалась пауза и затем уже увереннее: — Случайно нас нагоняет машина. Оттуда маменька Петра кричит: «Петя, Петя, иди в машину, подвезем»...— рассказчик помедлил. Ребята понукали:

— Ну, и что же?

— Отказался. Пошел с нами в колонне. Я, правда, себя предложил в машину,—дурачился Сережа,—но тут мне отказали. Да и сама машина не согласилась: зафыркала и понеслась.

Как бы то ни было, а учком помог. Потом уже Волкова-мать, уразумев, какую пользу принесли ее сыну заботы коллектива, благодарила учителей. Учком помогал и другим, все больше убеждая нас в необходимости отыскания новых, интересных форм коллективной работы.