Решили мы широко развернуть кружковую работу, общественную работу с родителями, прекрасно понимая, что без этого нам со многим не справиться. В то время, как хозяйственная часть, с помощью ребят, приводила в порядок двор, отводила места для спортивных площадок, мы приступили к организации кружков. Создалось их много: драматический, физкультурный, литературный, технический, антирелигиозный, химический, юннатский, моделирования и др. Мы договорились, что только в крайнем случае можно быть членом двух круж-ков. Посещение занятий являлось добровольно-обязательным (пропустивший три занятия механически выбывал).

Помнится мне первое собрание юннатского кружка, на котором утверждали план кружковой работы. Здесь потряхивала рыжей головкой Люба Шевцова, мерцали серые глаза Сережи Тюленина, сосредоточенно сидел Толя Орлов, а дальше — Виктор Лукьянченко, тесно прижавшись друг к другу, Юра и Леня Виценовские, Лесик Воробьевский и много других.

К этому времени мы уже ликвидировали следы строительных работ. Стали планировать, как «оформить» свой школьный двор. Подняли этот вопрос и на собрании кружка.

— А в Таловой балке на лугу, где, говорят, было имение какого-то офицера, растут разные деревья. Молодняка там... нивесть числа,— объявил Сережа, почему-то посмеиваясь.

- Что ж, деревья во дворе посадить следует.

Собрал Сережа компанию и в первое же воскресенье отправился «в бывшее имение». Ребята накопали там штук пятьдесят саженцев и в понедельник явились с ними в школу.

— Это мои двадцать штук, это Викторовы. Это Володькины. Это Ленины... Мы хотим знать, чьи примутся лучше. Я свои копал осторожно, не повреждая корешков,— говорил Сережа.

Посоветовала я на деревцах сделать кольца с надписью фамилии тех, кто их выкопал и принес. При школе в это время создавался хорошо оборудованный кабинет ботаники. Дежурному по кабинету дел было очень много. Отметить, записать состояние опытов на данное время, уточнить, сличив их с предыдущей записью. Когда дежурил Сережа, всегда начиналась суета. Его неугомонная натура требовала дела, и вот в это время в кабинет хоть не заходи. Сережа все пропустит через свои руки, всюду сунет свой нос. Как-то раз нам принесли перистолистник и я опустила его в мензурку с водой. Посмотрел Сережа на плавающий в воде листик в стоявшей на необычном месте мензурке и выплеснул воду с листиком, а мензурку тщательно вымыл, поставил в число посуды, которую нужно было убрать.

— Ну что это, право, за растения! Ни тебе корней-стеблей... Догадайся, что оно живет как самостоятельный организм! Я решил, что это случайный листок и выплеснул его из мензурки.

Но так было редко. Чаще всего он кропотливо, тщательно делал записи и меня всегда поражало, как такие две, казалось, несовместимые вещи, любовь к систематизации предмета и заметная неорганизованность уживались в его натуре. Самый буйный, неугомонный и в тоже время самый аккуратный и внимательный к мелочам.

Дежурство кружковцев проводилось и во дворе, где тщательно следили за тем, чтобы не рвали цветы и не забирались по лестнице.

Утро. Весеннее солнце разбрасывает свои лучи. У калитки школьного двора появляются две фигурки девочек, которые с оживленным говором направляются к школе. Это дежурные сегодняшнего дня, они должны проверить не поломаны ли деревья, не выдернуты ли цветы, целы ли скамейки и т. д. Тени еще очень много, и цветы клумбы, богатые петуньей, львиным зевом, настурцией и табаком, точно зашевелились. С поливальником в руках, по газонным дорожкам две подружки заканчивают поливать неполитую вчера клумбу. Ночная фиалка изливала свой аромат. Головки цветов еще не свернулись. Расцвели анютины глазки, прибавилось левкоев, стала разнообразнее петунья. Скрылись ранние весенние цветы, как будто даже следов их не осталось. Над некоторыми из них мы поставили отметку: что-то появится следующей весной? Дорожки-боковины украсились цветущим эспарцетом и люцерной.

Спортивная площадка — хоть сейчас играй.

Дежурство обычно велось строго. Вот запись одного из дней: «Сломали два левкоя, астру. Сделал это ученик 3-го класса Костя Деревянкин (я его отшлепала)»,— писала Люба Шевцова.

Вот такие, примерно, записи можно было встретить в тетради дежурного. Записи читались на наших собраниях, а иногда ко мне просто приставали ребята:

— Анна Дмитриевна, что там дежурные записали, посмотрите?

Я поощряла расширенную запись и иногда бросала:

— Молодец! Хорошо! — Это, конечно, учитывалось учащимися и создавало определенный тон в деятельности кружка.

В обязанности кружковцев входила забота об оформлении уроков естествознания наглядными пособиями. Часто я видела рыжую головку Любы Шевцовой у своего окна, слышала такой знакомый звонкий голосок ее:

— Анна Дмитриевна, завтра ведь нам нужен будет раздаточный материал. Мы с Ирой пойдем за ним в балку.

И я видела девочек с сумками через плечо, в которых лежали ножи, газеты, баночки, коробочки и пр., словом, все принадлежности человека, отправляющегося в экскурсию. Возвращаясь из балки, Люба обычно заходила ко мне, часто показывала еще не виданный ею до этого экспонат, или заходила за разрешением спора, который затевали подружки по дороге.

Интересными у нас были собрания кружка. Их ждали, к ним готовились. Поднимается Люба и слышатся возгласы:

— Шевчиха говорит! Ну, теперь держись! — И действительно, все вспомнит Люба: и заброшенный в клумбу мяч, и пинок дежурного, и опаздывания... Всем достанется по заслугам. Мне нравились такие выступления Любы, и я всеми мерами старалась ее поддержать, если случалось «скользкое» положение.

Как-то во время дежурства Любы, я обратила внимание, что из губы у нее сочится кровь.

— Что это с тобой? Как разбила?

Люба засматривала в микроскоп и делала вид, что совершенно не слышит моего вопроса. За нее ответила подружка:

— Иванцов Ким локтем двинул и зацепил Любу...

Почти каждое дежурство Любы ознаменовывалось такого рода делами и, наконец, меня начало это беспокоить.

— Опять,— сказала я.

— А он пускай не ломает клена! Я раз ему сказала, два... А он точно нарочно. Я тогда толкнула его, а он...

Люба замолчала. Я поняла, что случилось дальше. Посмеиваясь, Сережа сказал:

— Одним словом, мило поговорили! У Кима пуговиц на воротнике не осталось, у Любы губа рассечена. Значит, разговаривали вполне культурно. Правда ведь? — балагурил Сережа.

— А вот ты при этом культурном разговоре был? Понял меня с полуслова Сережа и уже серьезным тоном ответил:

— Нет. Жалко, что не был. Может, дело приняло бы другой оборот.

— А какой? — спросил кто-то.

— Да ведь с Кимом разговаривать могу только я. Этого-то, я думаю, не станет никто отрицать.

С этим мы, конечно, были согласны. Белоголовый паренек Кимаша, казалось, совершенно не уважал учителей. Во всяких, из ряда вон выходящих поступках, обязательно участвовал он.

Как-то на собрании юннатов поставили вопрос о пополнении биологического кабинета. Потянули ребята в школу все, что кто мог. В это время мы намного обогатили свой кабинет. У ребят нашлись родные, люди с разным, а часто и очень солидным образованием, работающие на больших ответственных постах. Они не только давали новые экспонаты, но и помогали советом. Мы заимели коллекцию морских водорослей из дальневосточных морей, гербарий иглокожих (присланный из Мурманска), ценную коллекцию уральских минералов и т.д. У себя мы нашли на угольной породе остатки кистеперовой рыбы, различные окаменелости и т. д. Принесли хороший образец чешуи змеи и много другого интересного и нужного для нас. Как-то в школу принес Сережа медянку. Эта безвредная по существу змея наделала у нас много шуму. Ким упросил Сергея дать ему на некоторое время змею. Ее он сунул в рукав и все время пугал девочек, а одну из них довел почти до обморочного состояния. Кима «прорабатывали», попало и Сереже. Зло поблескивали его глаза, да временами показывал он кулак Киму. При разборе случившегося Сережа прямо признал свою вину в том, что «мог-де отдать медянку Киму (понадеялся на его порядочность)».

— Вот этого я себе никогда не прощу,— говорил Сережа.—Я ведь знаю Кимашу (кличка, которой Ким очень обижался), и все-таки дал ему медянку. Я, правда, предупредил его, чтобы он вел себя аккуратно с ней. Поверил Киму на честное слово. А слово-то у него оказалось нечестным. Значит, плохой из него получится человек.

Ходили на лице Кима желваки. Я отметила тогда, что он даже не пытался оправдываться. Когда ему предоставили слово, он сказал, примерно, так:

— Недоучел... Не думал, что так получится... Никого не хотел обидеть.

Прошла неделя, и вдруг вновь случай. На стекле окна появились с десяток связанных мух, которые тянули тонкую бумажку с надписью: «огненная колесница». Урок был забыт... В поисках виновников этой затеи принимал участие весь класс. Горячо обсуждались события. Требовали виновных сознаться. Мое внимание тогда привлекло следующее обстоятельство: Сережа первый высказал мысль, что пускал мух, возможно, Ким, а связывал их не он.

— Не хватит у него «тямку» для этого. Сделал это другой. Взять в оборот Орлова. Мне так и кажется, что это он.

А Ким все так с сомнением говорил:

— И тут я виноват! Я только «расправил колесницу». Ничего там моего нет.

Поставили Киму четыре за поведение и крепко его предупредили.

Окончился и этот учебный год. Еле перетянул Сережа, но все же перешел без осенних испытаний.

— Мне нельзя иметь на осень испытаний. Я с матерью поеду в деревню. Пробуду там все лето.

Поднажал он в последние дни и благополучно выскользнул.

Уже осенью я встретилась как-то с Александрой Васильевной и она рассказала, что как только окончились занятия у Сережи, они поехали с ним в деревню. «Ведь он и перешел-то видно без осенней работы потому, что боялся не возьму я его с собой. Всю дорогу меня обслуживал: водички принесет, узнает, когда поезд прибудет, что нужно—купит. Такое добро с ним было ехать. А там, в Киселевке я его и не видела. То в колхозе, то в лесу. Да отвадил-то медведь ходить его в лес...»

Я просила рассказать об этом подробнее.

— Пошли ребята в лес по грибы да по ягоды. Захватили они лукошки (плетеные круглые корзиночки). Сергей приотстал от ребят. Привлекли его внимание пчелы, что большой массой летали около дупла. Заглядывал он до тех пор, пока какая-то пчелка ужалила его. Прихлопнув ее рукой, он взвизгнул от боли и увидел пробиравшегося к дуплу Мишку. Миг — и Сережа на земле, с лукошком над головой. Лежит неподвижно. Улетели пчелы, но подошел медведь. Обнюхал Сережу, повернул лукошко лапой, как будто хотел убедиться, что в нем ничего нет и, заурчав сердито, пошел к дуплу. Часто у нас так-то,— говорила Александра Васильевна,— медведи встречают баб в лесу и уж обязательно проверяют лукошко. Людей редко трогают, правда. С тех пор — квит, не ходил в лес мой сынок. Стал он теперь пропадать в колхозе. Жили в Киселевке с Сережей мы все лето, и уже под осень (этак в августе) колхоз выехал в степь косить по стерне сено лобогрейкой. В запряжке шла тройка лошадей. Управлял ими Сережа. На углу загона он соскочил что-то поправить в сбруе, а когда садился, передние колеса подвернулись и Сережа угодил под машину. Зубец косы впился в руку. Перепуганный сбрасывалыцик соскочил с сиденья, кричал, что есть духу: «Тпру!», опуская подъем, тормозя лобогрейку. Клочья рубахи выглядывали из разорванной раны. Сережа был бледный. Холодный пот выступил на лбу, но он даже не стонал, крепко сцепив зубы. Во время операции он тоже не издал ни звука, только нижнюю губу закусил так, что показалась кровь. Дело сошло благополучно. Рана стала быстро заживать. Врач похвалил Сережу: «А у вас, молодой человек, много выдержки. Из вас будет толк»,— и погладил его вихрастую головку.



Как-то на собрании юннатов Сережа, опустив голову, внимательно читал какую-то бумажку. Он так был этим увлечен, что ничего не слышал из нашей беседы. На столе в классе лежали кое-какие экспонаты, которыми я иллюстрировала свою беседу. Вот их-то я и предложила Сереже отнести в кабинет.

— Мне очень хочется знать, Сережа, чем ты на собрании был занят, что ты читал?

— Письмо я читал от брата Василия.

— А какой у тебя брат, откуда он?

Сережа замялся. Даже поправил что-то на столе, а потом сказал:

— Это сын моего отца, но не матери. Я его чуть помню. Он, как только окончил семь классов, так и ушел от нас к своей сестре. А это ведь было в тот год, когда я поступал в школу. Теперь, вот месяц назад, он был в Ворошиловграде и заехал к нам. Он чекист-пограничник,— с гордостью говорил Сережа.— Сколько интересного из пограничной жизни он рассказывал!—лицо озарилось улыбкой. Глаза у него вспыхнули.—Знаете, Анна Дмитриевна, я с ним вместе смотрел картину «Джульбарс», а потом мы проговорили до зари.

Сережа помолчал, как-будто что-то решая, затем протянул большой, исписанный лист:

— Письмо, что Вася прислал...

Я развернула листок и прочла...

«Скажу тебе одно, какой бы жизненный путь ты не выбрал, нужно нести с честью звание человека, то есть быть человеком в высоком понимании этого слова. Что для этого надо? Знания, теоретическая подготовка. Значит, нужно учиться, чтобы овладеть суммою всех богатств, что накопило человечество. Об этом говорил Владимир Ильич Ленин...

Меня порадовала первая половина твоего письма, где ты предлагаешь с тобой мне соревноваться, считаешь, что это поможет тебе лучше учиться. Я рад, что ты понял и оценил всю важность нашей работы. Рад буду видеть тебя в наших рядах, но... Это, Сережа, не такое простое дело. Первое — нужно иметь хорошее здоровье, ловкость, выносливость, отвагу, храбрость, а самое главное, беззаветно любить Родину. Это значит, что все, что ты делаешь, чем живешь, весь ты, до последней капли крови, принадлежишь нашему народу. Все твои мысли, деяния, должны быть направлены на то, чтобы улучшить жизнь человека... Сделать жизнь счастливой, труд радостным. Вот этих заповедей не забывай, браток, и все будет хорошо».

Пока я читала письмо, Сережа глаз не спускал с меня, и столько страстного ожидания было в его лице, что я нет-нет да и поглядывала на него, стараясь прочитать кое-что не только в письме, но и на лице Сережи.

— Хорошее письмо ты получил, Сережа! — медленно опуская руку, сказала я.

Порозовел он весь и с жаром сказал мне:

— Я думаю, Анна Дмитриевна, мне надо многое изменить в своем поведении. Вот меня часто так и подмывает выкинуть какую-нибудь «штуку», а сдержать себя не умею. Вот управлять бы собой научиться...

— Не хочешь ли ты, чтоб я тебе тут помогла?

— А как же это вы сделаете? — спросил Сережа несколько озадаченно.

— А вот послушай. Когда ты особенно «разойдешься», я как-нибудь, чтобы никто не заметил, напомню тебе о том, что нужно себя взять в руки.

Задумался Сережа, а потом ответил:

— Вы только это делайте как-то так, Анна Дмитриевна, чтоб не так строго... Я вот иногда что-нибудь сделаю или скажу, а потом жалею, а вот тогда не удержусь. Само вылетит. Хоть ты что!

—А ты все-таки попробуй еще,—говорила я. И вот эти пробы начались...

Помнится мне, поссорился Сережа из-за чего-то с Владимиром Сечковым. Кажется из-за голубей (и тот и другой водили их). Устраивали обмен и другие хозяйственные свои дела. Не понравилась «менка» Сереже, и стал он настаивать на размене. Сечков не уступал. Назревал конфликт. Язвительно так стал донимать Сережа Сечкова:

— Объявление: «Меняю, продаю, покупаю все, что у кого имеется. Куркуль Сечков!»

Только что я поздоровалась с ребятами, села за стол, как торопливой походкой подошел ко мне Сечков и положил записку, которую сопровождала карикатура (кулак все загребает своими цепкими руками).

Во время перемены я пригласила ребят в кабинет, чтобы дать им возможность сравнительно спокойно объясниться в присутствии третьего лица. Мне захотелось проверить, серьезно ли отнесся Сережа к своим словам, и я нашла подходящий момент, чтобы сказать:

— А как повел бы себя Василий Гаврилович в данном случае?

Точно ушатом холодной воды окатило Сережу. Он даже остановился на полуслове, а затем ладонью руки закрыл глаза и так простоял с полминуты... Затем повернулся и вышел. Меня интересовало, что будет дальше.

Через некоторое время мне пришлось быть свидетелем следующего разговора.

— Знаешь, что, Сеча, давай мирно разрешим это дело. Недоучел я. Сделал невыгодную менку. Но вот что я хочу тебе сказать: даю честное пионерское, что как только дутыши выведут детей, отдаю тебе... меняю на какие хочешь.

— Это ты верно говоришь, Сега! — радостно отвечал Сечков.

— Да я не очень-то и тянусь за голубями, а дутышей мне очень хочется завести,— с сияющей улыбкой говорил Сечков.

Я сделала вид, что не слышу и с самым равнодушным видом прошла мимо. А сама радовалась необыкновенно: молодец, Сережа, справился-таки, переломил себя.