Внешне в семье все шло по-старому. Парфентий был, как обычно, ласков и внимателен к матери, охотно помогал ей по дому. Сам доил корову, носил воду, убирал в хате. Он с детства привык к домашним делам и всегда в этом был примером для своей сестренки Маши, которая была на три года младше. Маша считала своего брата очень "вредным". Бывало попросит она его решить задачу по арифметике - Парфентий только намекнет, как это сделать, растолкует немного, а потом сколько ни проси - ни слова: "Самой пора соображать". Заставит их мать прорывать кукурузу на огороде - Парфентий тут же уговор: каждому по участку. Возьмет себе участок чуть ли не в три раза, больше Марусиного, как вцепится в него, так и не оторвется, пока все не обработает. А Маруся покрутится на своем "пятачке" - и к девчонкам на речку. Разве удержишься? Только никогда Парфентий ее делянки не трогал, как ни надеялась втайне Маруся. И приходилось ей краснеть перед матерью.
    Раньше в длинные зимние вечера семья часто собиралась за столом вместе. Какие увлекательные истории из своей жизни рассказывал в такие часы отец! А иногда заводил он песню. На всю округу известен он был своими песнями. Выезжая с отцом на базар, Парфентий всегда удивлялся, как много у него знакомых. Отец и сам нередко с недоумением пожимал плечами, ответив на чье-нибудь привет- ствие.
    - Убей меня, не припомню, где мы с ним виделись,- говорил он Парфентию. А потом оказывалось, что они вместе служили в полку, где Карп Данилович был запевалой.
    Когда дети подросли, в роли рассказчика стал чаще выступать Парфентий. Он очень много читал. Скоро в сельской библиотеке ему уже не могли предложить ничего нового, он стал ходить за книгами на станцию Каменный Мост и даже в Первомайск. Он не мог таить в себе то, о чем узнавал из книг, и рассказывал о каждой из них подробно и увлека- тельно.
    И сейчас, в дни войны и оккупации, нередко семья собиралась по вечерам за общим столом. Только Парфентий, посидев немного, вставал и виновато улыбался:
    - Мне нужно сходить... К ребятам.
    К этому уже привыкли. Никто его не удерживал, ни о тем не расспрашивал. Парфентий уходил, и в доме становилось как-то неуютно и неспокойно. Куда он пошел? Вернется ли? Что будет дальше? И текли часы в тревожном ожидании. Иногда и ночи пролетали без сна - длинные, томительные. Засыпала только Маруся. Брат был в ее глазах самым сильным в селе - недаром никто из деревенских ребят не смел задирать его, - и с ним, конечно, ничего не может случиться. Никто из домашних не был посвящен в дела Парфентия. Маруся иногда пыталась расспросить брата о его "секретах", но тот только отмахивался: - Подрастешь - узнаешь.
    Он часто давал Марусе различные поручения и каждый раз внушал, что надо держать язык за зубами.
    Всю опасность, которой подвергался Парфентий, отчетливо представлял себе только Карп Данилович. Но он молчал и ни в чем не препятствовал сыну. Он не требовал от Парфентия признания. Знал, что связан сын великой клятвой, дороже которой не может быть в жизни ничего.
    Однажды Карп Данилович соорудил на чердаке сарая, под самой крышей, ложную стенку, отделив ею от настоящей пространство больше метра шириной. Потайную каморку выложил изнутри очеретом. Сделано это было так ловко, что ни у кого не могло возникнуть даже подозрения, что за обычной, ничем не примечательной стеной прячется тайник. Пролезть в эту каморку можно было только через специальный замаскированный ход.
    - Зачем это тебе? - удивился Парфентий, когда отец показал ему свою работу.
    - Опасно в селе стало, сынок, - сказал Карп Данилович. - Ты спрячь сюда все что нужно. Здесь ни один пес ничего не найдет. Да и самому здесь можно опасную минуту пересидеть.
    Это была прекрасная выдумка. Парфентий перенес на чердак часть оружия, а Поля "типографию", которая до этих пор кочевала с места на место.
   Тяжелее всех было матери. Карп Данилович берег ее, старался доказать, что сыну ничего не угрожает. Но сердце матери обмануть невозможно, и не было дня, чтобы Лукия Кондратьевна не поплакала бы тайком, не постояла бы перед иконой, взывая к богу спасти и сохранить ее сына. Но она не просила остановить сына, повернуть его на другую дорогу - только спасти и сохранить. Она втайне гордилась им и знала, что поступить иначе он не может.
   А Парфентий все глубже уходил в борьбу. В декабре 1942 года комитет "Партизанской искры" разработал план дальнейших действий организации. Было решено:
    Подорвать железную дорогу на участках Голта- Каменный Мост - Врадиевка.
    Расширить связи с партизанами и подготовиться к уходу в случае необходимости в савранские леса.
    Перед Новым годом искровцы собрали хороший подарок савранским партизанам. Каждый внес свою лепту, и в потайном месте во дворе у Гаврика Длюбарского образовался маленький склад: несколько мешков с мукой и просом, теплая одежда. Гаврик и Ваня Поламарчук в часы дежурства на пожарной вышке долго обдумывали детали поездки.
    План ее был прост. По специальному пропуску, выкраденному во Врадиевской примарии, можно было от Врадиевки ехать в Кривое Озеро с подводой на базар. До Врадиевки достали пропуск крымкцы сами: выпросили у жандарма за несколько бутылок самогона.
    Однажды утром тяжело нагруженная подвода отправилась в путь. Юноши благополучно добрались до Кривого Озера - большого села около савранских лесов. Покупатели здесь нашлись быстро. Они не торговались, сказали только пароль, и силач Поламарчук легко перебросал тяжелые мешки на другую подводу. На базаре в Кривом Озере всегда были люди Костюка, чтобы принимать доставленные партизанам из разных сел провиант и оружие. Расплачивались они необычной монетой: передавали приезжим свежие листовки, сведения о положении на фронтах.
    В новогоднюю ночь Крымка не спала. Никто не зажигал огня. Люди сидели дома, дожидаясь заветной минуты. И не было в хатах ни праздничного шума, ни звона посуды, ни песен. В полночь у бывшего клуба ударил колокол, нестройно хлопнул ружейный салют - жандармы пировали.
    Гречаные тоже не спали в эту ночь. Отец немного выпил и теперь полушутя-полусерьезно обсуждал с Марусей, какое платье купят они для нее в Первомайске, когда кончится война.
    Мать не выдержала:
    - Ну чего болтаешь, Карп Данилыч! До платьев ли сейчас?
    Но Карп Данилович не унимался:
    - А что ж? Может, скоро настанет время, когда и платья будем опять выбирать!
    - Конечно, настанет! - подтвердил Парфентий.
    Все вздрогнули, когда раздался тихий стук в окно. Парфентий бросился наружу. Крепко сжал руку Мити Попика, потянул его в сени.
    - Ну?
    Митя перевел дух и ответил неторопливо:
    - Под горой к тебе пробирался, по берегу. Снега там по колено. Замучился.
    - Входи в хату.
    - Подожди! Не надо.
    Митя отдышался, наконец, и, словно боясь потерять время, быстро зашептал:
    - По радио выступал Калинин Михаил Иванович. Сказал, что под Сталинградом наши окружили целых двадцать две немецкие дивизии. Понимаешь, двадцать две. В кольце сидят. Теперь им там капут. А остальные драпают. Пленных тысячи. Понимаешь, что теперь будет? Ведь это большущая победа. Какая же сила у нас, если такую армию как в мышеловке прихлопнули!
   У Парфентия перехватило дух.
    - Что там еще? Что еще?
    - Все, Парфень. Это самое главное. Подробности нужно завтра слушать, в сводке... Наверняка утром передавать будут.
    Парфентий неловко обнял друга и почувствовал, что на глаза навертываются слезы.
    - Дождались, Митя! - сказал он взволнованно и вдруг застыдился своей слабости. - Что-то надо делать, Митя. Немедленно!
    Пробежать бы сейчас по селу, постучаться в каждое окно:
    - Зажигайте огни! Будите спящих! Ведь сегодня праздник! Большой праздник на нашей улице!
    Парфентий забежал в хату, наскоро оделся.
    - Теперь к Моргуненко! - сказал он на улице Дмитрию.
    И хотя в эту новогоднюю ночь, когда многие в селе не спали, итти к Моргуненко было бы неосторожностью и даже риском, юноши на этот раз нарушили выработанные нормы конспирации. Ради такой большой, такой волнующей новости стоило и рискнуть.
    А через несколько дней они выпустили листовку, которая была великим новогодним подарком всем честным советским людям, прочитавшим ее.
    "Товарищи комсомольцы и наши друзья, - говорилось в листовке, - не слушайте фашистскую брехню, не покоряйтесь им! Немцы бегут от Сталинграда, готовьтесь их встречать. Убивайте немецких офицеров, старост, полицаев!"
    Последнюю строчку предложил Парфентий. Моргуненко давно уже дал ему задание следить за предательскими действиями тех, кто добровольно служит оккупантам, чтобы в удобный момент поставить их перед суровым партизанским судом. Ребята завели своеобразные учетные карточки на старост и полицаев, где отмечали все их преступления. А Гаврик Длюбарский и Ваня Поламарчук сумели даже со своей вышки сфотографировать шефа катерининской полиции Петра Доценко, когда тот избивал крестьян. И хотя суд над Доценко не удался, искровцы ждали момента, чтобы снова организовать его. Наступал час суровой партизанской кары.
    С того дня радио каждый день приносило из далекой Москвы радостные вести. Сколько веры, бодрости, силы вселяли эти вести в молодые сердца!
    Однажды Моргуненко предложил Гречаному:
    - Нам надо отметить победы Советской Армии. Что, если провести комсомольское собрание в лесу?
    Моргуненко самому очень хотелось встретиться с недавними своими учениками. Хотелось вглядеться вновь в дорогие лица, как когда-то в классе одним взглядом, по едва уловимым приметам, определить настроение каждого. Как бы они обрадовались его доброму слову! Но он уже давно не принадлежит себе. Он не может следовать за своими желаниями. И потому еще и еще говорит Парфентию:
    - Только осторожно. Надо беречь организацию.
    Под вечер в катерининском лесу собралось человек двадцать юных подпольщиков. Они приходили с разных концов, по разным тропинкам, по одному. На верхушке одного из деревьев спрятался Миша Чернявский. Ему были видны отсюда все дороги. Несколько часовых было расставлено вокруг полянки. Они вставали на пути каждого нового пришельца: "Пароль?"
    - Из искры - пламя.
    - Проходи.
    Радостно, словно после долгой разлуки, встречали каждого. Говорили мало. Только крепко пожимали руки. В ожидании окружили девушек - неразлучных Полю и Машу, Соню Кошевенко, Тамару Холод. Неистощимый на выдумки Андрей Бурятинский предложил сыграть в "ручеек". Встав парами, мостиком поднимали руки, и один, пробегая по живому коридору, выхватывал и увлекал за собой кого-нибудь. Саша Кучер все время выбирал Полю. Она, смеясь, бежала за ним, но глаза ее искали Парфентия.
    А Парфентий словно не замечал этого. Он выхватывал из строя то Машу, то Соню, а то кокетничающего, как девушка, Мишу Клименюка. Игра захватила всех. Словно и не было войны, жандармов в селе, чужого флага над клубом, словно все оставалось, как прежде; и школа, и их коллектив, и их юная свобода, беспредельная, как степь. Но вот Маша вдруг вскрикнула и захохотала: силач Поламарчук чуть было не раздавил ей руку. И "ручеек" рассыпался. Маша закрыла рот рукой и округлившимися, испуганными глазами виновато смотрела на своих товарищей: ведь договорились не шуметь.
    - Забылась, - тихо прошептала Маша и огорченно вздохнула.
    Все прислушивались. Лес молчал. И, словно впервые, увидели все, как он красив. Обступившие полянку белоствольные высокие березы, густые акации словно дремали, засыпанные снегом. Солнце уже садилось, и вокруг спускался голубой морозный сум- рак.
    Парфентий поднял руку, знаком пригласил товарищей располагаться вокруг. Большинство уселось прямо на утоптанный снег, девушки стояли сзади, взяв друг друга под руки.
    Парфентий развернул перед собой большое алое полотнище. Словно яркое пламя полыхнуло перед глазами, подняло всех на ноги.
    - Есть предложение, - сказал Парфентий, - по две минуты стоять каждому у нашего знамени...
    Подпольщики стояли плотной стеной, неподвижно, как в строю, и только красное знамя - символ их великой клятвы, их непоколебимой верности Родине- переходило из рук в руки.
    Парфентий негромко сказал:
    - Комсомольское собрание считаю открытым. Слово имеет Дмитрий Попик.
    Митя неторопливо развернул листок с записанным им последним сообщением Совинформбюро.
    - Ребята, - начал он. - Радио принесло нам радостную весть. Немцы бегут от Сталинграда...
    Закончив читать сводку, Митя сказал:
    - Недалек день нашего освобождения. Мы должны быть готовы в любую минуту подняться с оружием на врага, помочь наступающей Красной Армии.
   Он зачитал заготовленный комитетом боевой приказ э действиях "Партизанской искры" при подходе Красной Армии:
   - "...В 25-30 километрах от нас стать во фронт и не дать возможности уйти оккупантам. Взорвать железнодорожный мост в Первомайске, сорвать все деревянные мосты и все переправы через Буг. Бить врагов без пощады, не отступая ни на шаг".
   Расходились уже в темноте, поодиночке. Каждый уносил в душе большое чувство единой воли, единой силы.
   А назавтра снова продолжались суровые партизанские будни.
   Парфентий сам решил возглавить первую операцию на железной дороге. В его боевую группу вошли Володя Вайсман, Даша Дьяченко и трое военнопленных из совхоза имени 25 Октября. Их порекомендовал "товарищ Дмитрий" как знатоков взрывного дела. Володя переправил в совхоз десятки толовых шашек, детонаторы от ручных гранат "Ф-1" и "РГД-33". С помощью военнопленных было изготовлено несколько мин. Взрыв решили подготовить на разъезде Кирилловка между станциями Каменный Мост и Врадиевка. Здесь была глубокая выемка и поезда шли с большой скоростью под уклон. Собственно разъезда-то, как такового, не было. Осталось только старое название "разъезд", сохранившееся еще с первой империалистической войны. Тогда по этой дороге шло много поездов на фронт и поэтому временно проложили второй путь. Потом надобность в нем отпала. Разъезд уничтожили. Место было глухое, кругом на несколько километров - ни одного населенного пункта, даже ни одного строения. Только степь да неширокая полоса молодого леса вдоль дороги.
   Январской ночью в кустах у дороги собрались все шестеро. Совещались недолго. Володя Вайсман сходил на разведку и быстро вернулся - все было спокойно. Они уже хотели приступить к работе, как издали, со стороны Врадиевки, раздался шум приближающегося поезда. Даша заторопилась:
   - Быстрее, успеем!
   Ее остановил военнопленный, которого звали Алексеем, человек лет тридцати, спокойный, знающий свое дело.
   - Не успеть. Сиди!
   Вскоре поезд прогрохотал мимо них. Даша попыталась сосчитать вагоны, но быстро сбилась.
   Они подождали, когда затихнет шум поезда, и приступили к делу. Двое военнопленных с минами поползли к рельсам, а остальные залегли в кустах вдоль дороги, охраняя подходы. Когда все было сделано, Алексей сказал:
   - Теперь уходить! Скоро здесь станет и светло и жарко.
   Пробираясь сквозь густую чащу кустарника, Парфентий спросил Дашу:
   - Тебя проводить?
   Даша на мгновенье остановилась, будто раздумывала, потом сказала чуть слышно:
   - В другой раз, Парфентий. Не рискуй.
   У опушки леса простились. Даша долго шла по полю, потом выбралась на дорогу. Когда подходила к селу, далеко сзади плеснулось в небо желтое пламя, раздался взрыв. Даша смотрела в ту сторону, и сердце ее колотилось так сильно, что, казалось, вот-вот не выдержит. Мокрая, разгоряченная ввалилась в хату, бросилась на шею матери. Прошептала устало, счастливо:
   - Слышала, мамочка, ты слышала?
   Утром разнеслась весть, что на разъезде Кирилловка взорвался немецкий эшелон, направлявшийся на фронт.