Этот тяжеловесный угрюмый парень все время стоял на пути. Когда работали в поле, он почти не отходил от Даши. Молча из-под густых бровей наблюдал за ее работой, пытался помочь. Даша отмахивалась. Она не могла простить Ивану той первой грубой и дикой попытки запугать ее. Но однажды Иван подкрался к Даше, когда она прятала на огороде противотанковые мины, вырвал лопату из ее рук, задыхаясь, спросил:
   - Ну, идешь?
   Даша побледнела.
   - Куда?
   - За меня замуж!
   Даша с трудом овладела собой, деланно засмеялась:
   - Что ты, Ваня! Какая из меня жена? Дай-ка лопату! Вот нашла на огороде эти страшные штуки и решила закопать.
   Но Иван не выпускал лопаты.
   - Ты врешь! Я знаю. Ты партизанка.
   - Может, и была бы, да не знаю как! - засмеялась Даша.
   - Я знаю, - угрюмо басил Иван. - К тебе из Крымки два парня ходят, тоже партизаны!
   Даша вырвала у него лопату.
   - Ну, ты держи язык за зубами! Не говори, чего не знаешь.
   И вдруг замахнулась лопатой.
   - Уходи с глаз долой. Иди к жандармам. Они давно тебя ждут!
   Иван растерялся. Он зачем-то снял шапку, помял ее в руках и снова надел. Начал скручивать цыгарку и рассыпал махорку. Даша засмеялась.
   - Экий ты неуклюжий, а еще жениться хочешь!
   Ей почему-то стало жалко Ивана. Она подошла вплотную к нему, заглянула в лицо, сказала тепло и задушевно:
   - Гляжу я на тебя, Ваня, ты вроде бы и умный, а дурак. Не обижайся только. Что ты меня запугиваешь? Ведь знаю я, что не пойдешь ты к жандармам. Чего ты у них потерял? Весь век семья твоя бедняцкой была, на кулаков спины гнули. Перед войной только и зажили. Или забыл?
   Иван молчал. Даша взяла его за руку.
   - И разве так любят. Если любишь - помоги. Нелегко мне в чужой-то деревне, понимаешь.
   Голос ее на мгновенье задрожал, но она пересилила себя и заговорила дерзко, решительно:
   - Помоги, говорю! Что стоишь, как столб телеграфный? Бери лопату!
   Они вдвоем закончили работу.
   Все труднее жилось Даше в Ново-Андреевке. В небольшом селе, где каждый человек на виду, она, красивая девушка, комсомолка, дочь коммуниста, обращала на себя внимание и к ней внимательнее, чем к другим, приглядывались жандармы и полицейские. Бывшие кулаки не упускали случая, чтобы не придраться к Даше или к ее матери: "Кончилось ваше время, большевички! Мы еще вам покажем! Мы еще доберем- ся!" Что бы ни случилось в селе, ее почти всегда вызывали на допрос. До сих пор все обходилось хорошо - спасала ее молодость, находчивость и смелость. Но разве застрахована она от неожиданностей в будущем! Борьба развертывается все шире и требует от нее больших усилий. Значит, еще больше будет опасностей и риска.
   Тяжело Даше с ее горячностью, прямотой, непосредственностью приспосабливаться к подневолью. Трудно ей делать каждый шаг с оглядкой, молчать, когда хочется говорить, возмущаться и протестовать, не открывая рта. Ей трудно играть, но нужно, потому что от того, как сыграет она свою роль в этой трагедии, называемой оккупацией, зависит успех борьбы, которую она начала. Ей бы по характеру в открытую, с винтовкой в руке сражаться, негодовать - так в полный голос, радоваться--так, чтоб все знали о ее радости. Трудно Даше, а тут еще этот Иван не дает ей проходу!
   Однажды не выдержала и, не подумав, сказала Парфентию при встрече:
   - Парфуша, возьми меня с собой в Крымку. Не могу я здесь. Возьми. Хоть как! Хоть женой! - в голосе ее звучали слезы. Но, сразу же овладев собой, улыбнулась совсем было растерявшемуся Парфентию: - Прости! Я пошутила! Я знаю, это невозможно. У меня мама здесь, братишка. И вообще...
   Парфентий не успел ничего ответить. Даша крепко тряхнула его руку и побежала в село. Юноша долго стоял, провожая взглядом ее стройную фигурку.
   Несколько дней после этого разговора был Парфентий необычайно молчаливым и задумчивым. Хотелось почему-то опять встретиться с Дашей, успокоить ее, найти для нее хорошие, добрые слова. Вскоре Даша сама пришла в Крымку. Поздоровалась с Парфентием так, словно и не было ничего. Сказала, что пришла посоветоваться по серьезному делу.
   А дело действительно было серьезным. Даше и ее подругам иногда удавалось перекинуться несколькими фразами с военнопленными из лагеря: их иногда гоняли на подсобные работы в Ново-Андреевской трудобщине. Условия жизни в лагере были тяжелые, люди голодали, мучились от холода и болезней и, конечно, все рвались на волю. "Эх, выскочить бы отсюда в степь широкую, а потом - в леса какие-нибудь. Мы бы дали жизни этой погани!" - сказал однажды работавший рядом с Дашей на снегозадержании у дороги пленный молодой парень, судя по татуировке на руках, - матрос.
   И вот возникла у Даши мысль познакомиться с охраной и что-нибудь предпринять. Вместе с верными подругами она стала частенько появляться у солдатской казармы. Пряча ненависть, улыбалась, шутила, пела под гитару, заговаривала с солдатами. Ее всегда встречали охотно. Среди румынских солдат оказались люди, на которых можно было положиться; Это были простые рабочие парни из Бухареста и Констанцы, тосковавшие по родине, тяготившиеся службой. Им была чужда и непонятна вся эта ненужная кровавая бойня, этот трезвон о великой Румынии, эти лагеря за колючей проволокой, тюрьмы, казни, грабежи. Они втайне насмехались над маньяком Гитлером и его верным псом Антонеску, не верили в победу фашизма. Один из них, которого звали Ионом, даже научил Дашу нехитрой песенке на ломаном русском языке. Она начиналась так:
   
   Антонеску дал приказ:
   Всем румынам на Кавказ.
   А румыны не дурной,
   На каруцу - и домой...
   
   Этот парень, кажется, начинал догадываться об истинной причине посещений лагеря девушками. Однажды он спросил Дашу с хитрой улыбкой:
   - Что ты, девушка, все ходишь сюда? Жениха выбираешь?
   Даша улыбнулась, сказала полусерьезно, махнув рукой в сторону лагеря:
   - Мои женихи там!
   Ион промолчал. В другой раз, оглянувшись по сторонам, тихо спросил Дашу:
   - Сколько ты женихов хочешь? Два, три, пять? Это можно. Только денег нужно много-много. Им, - он показал на солдат, болтавших с Дашиными подру- гами.
   Даша пожала плечами: "Откуда она возьмет деньги?" Ион тронул ее за руку, закивал ободряюще головой, щелкнул себя по подбородку.
   - Цуйку, цуйку, тоже можно. Водку. Много. Ты не бойся. Их никто не задержит. У нас ведь войска тут нет. Все там, на фронте.
   Даша не знала, верить ли в свою удачу, и поэтому пошла в Крымку. Крымкцы приняли предложение не очень уверенно. План был так прост, что трудно было поверить сразу в его осуществление. Но решили попробовать. Только солдата надо было проверить как следует.
   Когда Даша собралась уходить, Парфентий, ни на минуту не забывший сказанного ею в последнюю встречу, словно невзначай проговорил:
   - Ты, Даша, не бойся. Мы поможем тебе. Хочешь, перебирайся к нам в Крымку, как-нибудь устроим. Я говорил...
   Даша перебила:
   - Спасибо, Парфень... Не беспокойся. Я... Я выхожу замуж. - И грустно улыбнулась в ответ на удивленный взгляд юноши. - Так нужно, Парфень. Я решила.
   На следующий день с помощью Иона Даша переправила в лагерь записку: "Будьте готовы к побегу. Охрану обманем. О дне и времени сообщим. Друзья на воле". Текст этот Даша составила сама и адресовала записку тому самому моряку, который однажды работал вместе с ней на снегозадержании. Фамилии моряка она не знала, но знала, что зовут его Гришей и живет он в главном корпусе лагеря. Так и адресовала: "Главный корпус. Грише-моряку. Лично".
   Это был большой риск. Записка могла попасть в руки к охранникам. О ней мог узнать провокатор. Наконец Даша не могла быть полностью уверенной в искренности Иона. И все-таки Даша решилась. Если это дело удастся, десятки советских людей окажутся на воле. Многие из них наверняка проберутся к партизанам. Значит, в рядах сражающихся прибавятся новые борцы. Ради этого стоило рисковать.
   Несколько дней Даша жила словно в лихорадке. И вот настал долгожданный час. По сигналу Иона Даша и пять девушек пришли вечером в караульное помещение "повеселиться". Веселье удалось на славу: у девушек было и водки и закуски вволю. Очередная смена караульных пошла на пост, заметно пошатываясь. Каждый прихватил с собой по фляжке с живительной влагой. А спустя час почти бесшумно ринулись из бараков люди, связали сонных охранников и ушли на волю. В этот вечер бежало двести человек.
   На следующий день началось расследование. Охрану сменили и направили в штрафную роту. С провинившимися увезли и Иона. Специальным приказом населению запретили подходить к лагерю военнопленных и общаться с военнопленными во время совместных работ. А организаторов солдатской попойки - Дашу и ее подруг - неделю таскали на допросы и дознания, выискивая в их вечеринке враждебный умысел. Но установить этого не удалось, и их отпустили, взяв под особое наблюдение.
   Вскоре состоялась Дашина свадьба. Все удивились ее выбору, жалели девушку. Но она в предсвадебные дни казалась такой веселой и довольной, что никто не догадывался, как тяжело у нее на душе и сколько ей надо сил, чтобы не показать этого. Только накануне свадьбы Даша попросила свою подругу Тасю Черную:
   - Спойте на свадьбе ту песню о милом, который под окном сюит...
   Гостей было немного. Только родные да близкие друзья. Даша сидела в белом платье, строгая и грустная, и, казалось, была не на своей свадьбе, а на печальных проводах в далекий путь. Девчата запели песню. Мелодия, сплетенная из хорошо спевшихся высоких голосов, звучала грустно и задумчиво. Все притихли.
   
   Засветила мати свечку,
   Не ясно горит.
   С кем ходила, говорила -
   Под окном стоит.
   Кого в очи не бачила -
   За столом сидит,
   За столом сидит.
   
   Пели так в старину, когда шли девушки за нелюбимого, безропотно подчиняясь чужой жестокой воле. Выходит, что вернулись вновь эти, еще недавно такие далекие, такие забытые времена.
   - Что-то невесело на нашей свадьбе. А ну, гармонист!
   И пошла Даша по кругу, словно быстрая белая птица. Иван грузно переваливался возле нее.
   Но вот окончилось небогатое празднество, разош- лись гости. В полутемной комнате было душно, жарко. Даша стояла у занавешенного окна, низко опустив голову, до боли прикусив тонкие губы.
   Куда она зашла? И что с ней будет? Что будет с ее мечтами о настоящем, хорошем друге, друге на всю жизнь? Она решила выйти замуж за Ивана, чтобы отвлечь от себя все возрастающее внимание жандармов, спасти свою семью. Так и мать советовала ей. Но не перетрусила ли она прежде времени? Может быть, и не угрожает ей ничего. Какую жертву она приносит! Даша с трудом сдерживала слезы.
   Звякнул запор, тяжело отпечатались за спиной шаги Ивана. Она ждала напряженно, собрав все свои силы. Метнулась в сторону, когда парень коснулся ее плеча. Сжала кулаки и как будто кнутом остановила Ивана словами:
   - Стой, Иван! Я не жена тебе.
   И, не давая парню опомниться, горячо и гневно продолжала:
   - Какой ты мне муж? Разве мы расписались с тобой? Разве есть сейчас сельсовет? Разве есть в селе советская власть? И неужели ты думаешь, что я выйду замуж, пока ходят по селу поганые фашисты! Я не признаю этой свадьбы. Я обманула тебя. Но ты сам виноват: пугал меня жандармами. Я не буду твоей женой! Ты не тронешь меня, понял? А если тронешь...
   Она отступила на шаг и, не сводя с Ивана глаз, сказала приглушенно:
   - Я партизанка. Знай. И если ты меня тронешь, если ты посмеешь меня выдать... - она помедлила и закончила убежденно:- Тебя убьют, как гада, как предателя Советской Родины!
   Ошарашенный Иван стоял перед ней, застыв в напряженной позе, и его лицо все более искажалось болезненной гримасой, словно он испытывал нестерпимую физическую боль. Даша почувствовала, как в ее душу прокрадывается нелепая, ненужная сейчас жалость к этому парню, над которым она так жестоко надсмеялась. Но это была минутная слабость. Нет, Даша чувствовала, верила, знала: она ни за что не отступится от своего решения.