За несколько лет до войны в поле за Крымкской школой был создан государственный сортоиспытательный участок. Выращивали здесь новые сорта помидоров, капусты, картофеля, арбузов, дынь, проверяли их качество, а потом семена лучших сортов рассылали по колхозам южной части степной Украины. Заведовал участком агроном Николенко, белобрысый здоровяк, замкнутый и молчаливый. В Крымке он почти ни с кем не водил знакомства, сторонился общества и уединенно жил с женой на самой окраине села, в доме, который стоял поодаль от крестьянских хат.
   В самом начале войны Николенко мобилизовали в армию, но при первом удобном случае он дезертировал, перешел линию фронта и вернулся в оккупированную Крымку.
   - Я никогда не сочувствовал советской власти! - сказал он лейтенанту Анушку. - Поэтому я готов служить вам.
   Его определили на прежнюю работу. Все было по-старому. На опытном поле было приказано выращивать те же овощи, пользоваться теми же методами, что и раньше, набрать прежнее число рабочих. Только на воротах у конторы сняли вывеску на украинском языке и вместо нее приделали другую - на румынском, да семена должны были отправлять теперь уже не в украинские деревни, а в далекую Румынию.
   Николенко с рвением стал служить новым хозяевам. С весны нового года набрал пятьдесят рабочих из молодежи Крымки и Катеринки, установил строгую дисциплину, создал на участке образцовый порядок и быстро оказался в доверии у оккупантов. Придавая большое значение сортоиспытательному участку, сам голтянский префект Модест Изопеску проявлял особое внимание к нему, часто вызывал к себе Николенко и неизменно оставался удовлетворенным его работой. Найдя надежную поддержку в Голте, Николенко стал вести себя в Крымке независимо и самоуверенно: не только полицейские и жандармы, но даже Анушку не смел вмешиваться в дела сортоиспытательного участка. Жена Николенко, полнотелая женщина с холодным красивым лицом, частенько ездила в Голту на паре тонконогих выездных рысаков, и в Крымке поговаривали, что она "на короткую ногу" с женой префекта.
   Когда среди зелени бахчи тускло заблестели на солнце круглыми лбами наливные арбузы, Николенко сам отобрал лучшие, снарядил подводу и отправил в Голту.
   - Подъедешь к дому подполковника и скажешь, что это от меня, Николенко, подарок, - приказал возчику.
   Подполковник принял подарок благосклонно, лично по телефону поблагодарил предупредительного агронома, и с тех пор каждую неделю у дома префекта в Голте стала останавливаться подвода с отборными фруктами и овощами.
   А однажды в поле, возле сортоиспытательного участка, сел небольшой двукрылый самолет, и на другой день Николенко сказал своим рабочим, что самолет прилетел из столицы Транснистрии Тирасполя специально за арбузами для очень важного начальства.
   Авторитет Николенко в глазах крымкских властей вырос еще больше. Анушку стал здороваться с ним за руку и осведомляться о самочувствии, а полицейские подобострастно козыряли, едва завидев агронома. Но Николенко открыто презирал крымкских полицейских, особенно их шефа Трофима Романюка.
   - Скотина! - говорил о нем. - Настоящий идиот! И как только лейтенант его терпит? Людей нужно подчинять не плеткой, а словом. А иначе можно так озлобить, что все полетит вверх тормашками.
   Придя на службу к оккупантам, Николенко старался быть максимально осторожным с подчиненными. Он никогда не повышал голоса, не жаловался на рабочих в жандармерию, виновных в нарушении дисциплины попросту увольнял, но ни разу не прибегал к крайним мерам. Он всеми силами старался выглядеть перед подчиненными справедливым, честным человеком, который служит чужеземцам по необходимости. Он даже "на всякий случай" пытался осторожно заигрывать с подчиненными: выдавал из служебных запасов овощи для поощрения более радивых, раза два ходил к Анушку с просьбой освободить своих рабочих от трудовой повинности на железной дороге в воскресный день.
   Однажды Романюк, воспользовавшись отсутствием агронома, выпросил у парней, работавших на сортоучастке, арбуз:
   - Дайте-ка, хлопцы, там какой побольше! - Голос у него звучал непривычно мягко, почти просительно. - Понимаете, через неделю именины. Гости будут.
   Парни вначале упорствовали: "Нельзя: Николенко ругается". Но потом, посовещавшись в сторонке, все-таки притащили арбуз - огромный, чуть ли не в обхват. Романюк был доволен:
   - Вот удружили, хлопцы! Спасибо! Только хозяину ни слова! Слышите?
   Ребята пообещали.
   Уходил Романюк, сгибаясь под тяжестью ноши, а вслед ему неудержимо смеялись парни, зажимая ладонями рты.
   Дней через пять Романюк справлял именины. После попойки был торжественно водружен на стол арбуз.
   - Теперь чуток подсластимся, - сказал, Романюк и взялся за нож. Лезвие с трудом вошло в кожуру, словно она была деревянная.
   - Так арбуз-то кормовой! - крикнул кто-то из гостей, и все захохотали безудержным, пьяным смехом. - Кормовой!
   - Мерзавцы! - заскрипел зубами именинник. - Я им покажу!
   На другое утро, подкараулив на дороге виновников своего позора, Романюк набросился на них с плетью, но ребята удрали.
   Николенко, узнав о случившемся, пришел в восторг:
   - Хорошо вы его наказали. Очень, очень остроумно!
   Он смеялся неестественно громко, но смеялся один. Юноши сдержанно улыбались и молчали. Они всегда были подчеркнуто сдержанны в отношениях со своим директором. Избегали разговоров с ним, не смеялись в его присутствии, умолкали, как только он появлялся поблизости. Он знал: они презирали и ненавидели его, Николенко, несмотря на все его ухищрения. Он это чувствовал в их взглядах, в их молчании, во всем их облике. Он боялся этих простых деревенских юношей и девушек, которые были почти в три раза его моложе, но в несколько раз сильнее своим презрением, своей моральной силой. Все они были едины в ненависти к предателю, но среди трех десятков молодых рабочих сортоучастка были такие, которые заставили Николенко жить во всегдашнем страхе, нарушали его планы, постоянно мешали ему в работе.
   Еще весной они нанесли первое крупное поражение агроному. Когда на грядках появились нежные стебельки рассады, Николенко сказал девушкам:
   - Смотрите! Глаз с нее не спускайте! Это очень важно!
   Среди девушек была Поля Попик.
   - А что это за рассада? - поинтересовалась она у бригадира, когда Николенко ушел.
   - Особый сорт помидоров, - ответил он. - Семена в Германию будут посылать.
   В тот же день, возвращаясь с работы, Поля забежала к Дмитрию Попику и рассказала обо всем, что слышала. Он долго молчал, старательно тер себе лоб указательным пальцем, словно это помогало ему мыслить.
   - У вас там, кажется, рабочие требуются? - спросил, наконец, спокойно и невозмутимо, как обычно.
   - Требуются.
   - Вот и хорошо! - он встал, сдержанно улыбаясь. - Правильно, что сказала. Подумаем!
   Спустя несколько дней у Николенко появились новые помощники: Бурятинский, Демьян Попик и Соня Кошевенко. Так же, как и Поля, они работали споро, охотно, и Николенко был ими доволен. Но минула неделя, и на сортоучастке произошло чрезвычайное событие: за одну ночь рассада погибла. Расстроенный Николенко ползал по грядкам, рассматривал вялые, безжизненные стебельки и вздыхал. Как ни ломал себе голову, не мог найти причины их гибели. Он и не подозревал, что две ночи подряд тот самый Моргуненко, в доме которого он поселился, листал книги по агротехнике, что о рассаде думали и говорили в одной из хат Крымки, а потом в полночь вышли на поле четверо с ведрами, и грядки вместе с утренней росой впитали в себя отравленную влагу. Всего этого Николенко не знал.
   С тех пор на сортоучастке "неприятные" происшествия стали случаться довольно часто. То вдруг врывался на опытные поля табун коней, то семена в лаборатории оказывались подмоченными, то исчезали с грядок таблички с названиями сортов. Но что самое удивительное: ни разу агроном и его сподвижники не могли обнаружить виновников. Прибегать к помощи жандармерии Николенко боялся. Как страшное напоминание о возмездии постоянно стояла перед его глазами короткая надпись мелом: "Предатель", - которую вывел кто-то однажды на дверях его дома.
   И вот недавно новое горькое испытание. Большой радостный день, столь обнадеживающий, - и вдруг такой неприятный финал! Это было в воскресенье. С утра на кухне клубился пар над горячими котлами, стучали ножами кухарки, в гостиной мыли полы, развешивали до хруста накрахмаленные занавески. А в полдень стали собираться гости. Гостей было немного, но зато какие гости! Подкатил на шикарном лакированном лимузине подполковник Модест Изопеску с женой, приехали его заместители, тоже с женами, явились лейтенант Анушку, местный священник, примари трех сел, старосты. В тот день в Крымке было большое торжество: у Николенко справлялись крестины. Крестили его двенадцатилетнюю дочь, которая, как выразился за столом отец, "при советском режиме была лишена святого благословения". Торжество приняло особую значимость, ибо сам господин голтянский префект согласился быть крестным отцом. Это была великая честь, и Николенко считал себя счастливейшим человеком на свете. Он выставил на стол все, что имел. Пьянствовали до самого вечера. Даже охрана и шоферы оказались навеселе. Множество было тостов: и за короля, и за германского фюрера, и за окончательную победу над большевиками. Прощались сердечно, пьяный подполковник, растрогавшись, облобызал и хозяина, и жену его, и дочь. С шутками и смехом укатили. Николенко долго стоял у ворот, махал рукой и восторженно мычал от переполнявшего его чувства удовлетворения.
   А на другое утро злой и растерянный Анушку сообщил Николенко такое, что привело его в ужас. Пока шло празднество, кто- то на крыльях и радиаторах автомашин префекта и его офицеров мелом написал: "Смерть фашизму!" Самое скверное, что с этими надписями проехали на виду у людей через несколько сел и обнаружили их только в Голте.
   - Подполковник был очень недоволен! - заявил Анушку. - Ему, видимо, стало ясно, что у вас рабочие чувствуют слишком большую свободу. Поэтому он приказал взять под контроль ваше хозяйство и мне самому заняться подбором сюда людей.
   Слово "самому" Анушку произнес с ударением, и Николенко почувствовал в его голосе плохо скрытое злорадство.
   Так рухнули трепетные надежды агронома Николенко на блестящую карьеру под сенью трехцветного чужеземного флага.
   В тот же день Парфентий Гречаный доложил Моргуненко, что Бурятинский, Чернявский и Соня Кошевенко задание комитета выполнили. Встретились оба в поле на копке картофеля. С тех пор как провалилась затея с фашистской школой, Владимира Степановича каждый день гоняли на работу как рядового члена трудобщины. Ему давали обычно самые тяжелые задания, его заставляли работать больше других. Он молчал и подчинялся. Не привыкший к постоянному физическому труду, он в последние месяцы сильно похудел, под ясными глазами легли темные тени. Некоторые в селе его жалели, другие удивлялись его терпению, но большинство попрежнему относилось к учителю с неприязнью. И только несколько человек в Крымке знали о том, что Моргуненко был руководителем подпольной комсомольской организации, которая месяц от месяца росла, завязывала новые связи, вооружалась и готовилась к большим боевым операциям. Об одной из этих операций и был сегодня разговор у Моргуненко с Гречаным. Оба лежали на краю поля, скрытые от посторонних глаз густой стеной придорожного бурьяна. Речь шла о предложении Ивана Туза.
   Ваня жил на станции Каменный Мост, которая находилась в трех километрах от Крымки, на хребте невысокой возвышенности, отгородившей с востока Кодымскую долину от прибужских степей. До войны он учился в Первомайске, поэтому крымкские ребята почти не знали этого худощавого красивого парня с густыми лохматыми бровями и белой кожей, которая не темнела даже летом. Ваню хорошо знал только его двоюродный брат Михаил Клименюк. Месяца три назад Парфентий случайно встретился с Тузом в доме Клименюков на молодежной вечорке, долго приглядывался к парню, расспрашивал о всякой всячине, а потом сказал Михаилу:
   - Туз твой вроде парень стоящий. Давай-ка прощупай его хорошенько. Может быть, и привлечем. Нам важно иметь на станции своего человека.
   С того дня Михаил начал "прощупывать" брата. То наведается к Тузу в гости, то сам зазовет к себе домой. Честно говоря, Клименюк был давно уверен, что Туз как раз "свой парень", что ему уже можно давать задания, но Гречаный строго запретил раскрываться пе- ред человеком, которого еще не изучил комитет. Таков был приказ Моргуненко. Пока помощь Туза состояла только в том, что от него Михаил узнавал обо всех новостях на станции Каменный Мост.
   И вот вчера Туз сообщил Ване, что на железнодорожную ветку, которая ведет к Каменномостовской МТС, пригнали большую цистерну с керосином.
   - Понимаешь, Миша, - рассказывал Ваня. - Цистерна не охраняется, я сам видел. Если взять и что-нибудь с ней сделать? Ну, например, поджечь. Или, еще лучше, проделать дырку сверлом. Вытечет керосин, и трактора -без горючего. Вот шуму-то будет!
   Михаил сразу же заинтересовался предложением, но виду не подал. Равнодушно заметил:
   - Знаешь, брось ты эти выдумки! Поймают и тут же к стенке. На чорта нам это нужно! Все это ерунда, Ванька!
   А вечером пробрался в Крымку и сообщил о новости Гречаному. И вот теперь она дошла до Моргуненко.
   - Опасное дело! - поморщился он, когда Гречаный кончил.- На станции охрана сильная.
   - А мы все проверим! Изучим! - Парфентий выжидательно глядел на учителя и нетерпеливо покусывал былинку. - Составим подробный план операции, учтем каждую мелочь.
   Моргуненко молчал.
   - Надо же, Владимир Степанович, когда-то начинать по-настоящему.
   Моргуненко улыбнулся, положил свою тяжелую руку на спину юноши, спокойно сказал:
   - Начинать надо, Парфень, но только не очертя голову. Ведь мы с тобой отвечаем за людей, за жизни их, а жизнь у них дорогая. Очень дорогая. Мы должны действовать так, чтобы не иметь потерь. Запомни это, Парфень. Я ведь тебе уже говорил, что главная наша задача - готовиться к будущему вооруженному выступлению, а пока наносить отдельные удары врагу, но умело, осторожно.
   Гречаный кивнул. Оба долго молчали, разглядывая маленьких красных муравьев, копошившихся у своих норок, испещривших сухую, потрескавшуюся землю.
   - А о цистерне договоримся так. - Моргуненко вытянулся на траве и скосил глаза на собеседника. - Надо создать разведывательную группу. Человека три, не больше. Она же будет выполнять операцию, если...
   Он мгновенье помедлил.
   - ...если будет возможно. И в группу, по моему мнению, должны войти Кравец, Беличков и Клименюк.
   Парфентий поднял голову, и Моргуненко увидел, как его лицо густо залилось краской.
   - А я?
   - Ты? Ни в коем случае!
    - Владимир Степанович!
   - Нет, Парфень, нет! И не думай! - голос у учителя звучал решительно и властно, как приказ. - Ты командир, ты отвечаешь за все. Когда будет нужно, тогда и встанешь впереди других. Ясно?
   Он поднялся, огляделся по сторонам, поправил помявшуюся рубаху, подпоясанную узким ремеш- ком.
   - А командиром группы нужно назначить Кравца. Как думаешь, справится?
   - Справится, конечно!
   - Ну и хорошо. Теперь прощай. - И, подняв с земли лопату, пошел, не оглядываясь, в поле.
   На другой день после обеденного перерыва Миша не вышел на работу. Зашел к Ване Беличкову, договорился о встрече в условленном месте за Катеринкой, куда придет и Клименюк, и забежал домой обуться. План был таков: они подойдут к Каменномостовской МТС с трех сторон, осмотрят возможные подступы к цистерне, расположение немецких постов на станции, каждый наметит направление отхода, потом соберутся на кладбище за Катеринкой и обсудят наблюдения. В разведку решили итти засветло, несмотря на риск вызвать подозрение, чтобы лучше сориентироваться.
   Переобувшись, Миша уже собирался уходить, как вдруг прибежала со двора взволнованная мать:
   - Миша! Прячься скорей. Трофим идет!
   Он едва успел выскочить из дому. Бросился в сад и растянулся на дне канавы, оставшейся на месте прежнего погреба. Слышал, как хлопнул калиткой полицейский Трофим Романюк, как барабанил в закрытую дверь хаты, кричал на мать. Потом стал рыскать по саду, шумно, раздвигая ветви кустов. Ругался: "Найду тебя все-таки, бездельник! Найду, чортов сын!" И нашел. Остановился над канавой, ощерил мелкие прокуренные зубы:
   - Чего улегся? Отдыхаешь?
   - Отдыхаю!
   - В яме?
   Миша неторопливо встал, стряхнул с брюк пыль, опираясь на руки, ловким прыжком выскочил наверх. Встал около Романюка, заложив руки за спину, вызывающе усмехнулся:
   - Ну в яме. А тебе-то что? У себя дома, где хочу, там и отдыхаю!
   Щуплый и низкорослый Романюк выглядел еще более неказистым рядом с атлетической фигурой Кравца.
   - Иди в поле! - буркнул он.
   - Не могу!
   - Иди, говорю! А то... - Романюк поднял винтовку прикладом вперед, мгновенье помедлил, словно колеблясь, и вдруг больно ткнул прикладом Мишу в грудь. - Иди!
   В тот же момент винтовка оказалась в руках у Михаила, и жесткие злые губы перед самым лицом Романюка медленно и внятно произнесли:
   - Я бы... я бы сейчас тебя мог запросто прикончить. И вот в этой яме зарыть, как собаку.
   Пренебрежительно поморщился и сплюнул:
   - Да не хочу связываться с дерьмом. - Швырнул винтовку в яму и, не оглядываясь, пошел со двора.
   Вечером вернулся домой веселый и довольный.
   - Ну, как Романюк? - спросила мать.
   - Покричал и ушел.
   Она склонила скорбно голову набок и умоляюще взглянула на сына:
   - Миша, не лезь ты, ради бога, на рожон. Разве можно так?
   Он опустился на стул, распахнул ворот рубашки, поднял на мать веселые задорные глаза.
   - Да что ты, мам! Ничего не будет! Видела, ка- кой он храбрец! - Михаил раскатисто рассмеялся, вскинув тяжелые, мускулистые руки.
   - Ничего! Мы скоро их всех, голубчиков, по очереди... - Он щелкнул языком и выразительно провел себе пальцем по шее.
   Мать схватилась за грудь, качнулась, словно теряла силы, в ужасе прошептала:
   - Да что ты мелешь?.. Ведь убьют, убьют... не пожалеют. Куда ты, Миша? Куда?
   Но сын уже шел к двери.
   - Некогда, мам. Некогда! Потом потолкуем.
   На улице свернул к Кодыме, чтобы берегом пройти к дому Гречаного. Нужно было доложить о результатах разведки. Результаты хорошие. Цистерна не охраняется. Стоит в тупике. Построек рядом нет, в десяти шагах расположен кустарник, который тянется до магистральной линии. Можно с окраины Катеринки по дождевым балкам пробраться на горбину возвышенности, по которой проложена железная дорога, в километре от станции пересечь линию, а потом по придорожному кустарнику подойти почти к самой цистерне. Отступать тем же маршрутом: темень надежно прикроет их от преследования.
   Гречаный принял план. Было решено в завтрашнюю ночь совершить эту первую крупную диверсию "Партизанской искры".
   И вот настала эта ночь. Она была темная, дождливая, настоящая "партизанская ночь". Со старого кладбища у Катеринки трое юношей вышли в опасный путь и, никем не замеченные, стали пробираться по оврагам и кустам к цели. Каменный Мост растворился во мраке. Два-три красных огонька на стрелках - вот и все ориентиры. В темноте сместились привычные представления о расстоянии. Цистерну нашли не сразу. Долго бродили среди мокрых, колючих кустов, прислушиваясь к каждому шороху. Вот она наконец! При свете отдаленных, расплывшихся в тумане станционных огней глаз едва улавливал мягкие, округлые контуры. Затаив дыхание, замерли в кустах и снова прислушались. Тишина! Только дождь чуть слышно звенит на железной спине цистерны да кто-то у самой станции временами кашляет, видимо часовой.
   - Целься! - прошептал Михаил.
   Раздвинув ветви, они подняли винтовки и прицелились почти наугад.
   - Пли.
   Три короткие вспышки кольнули черную пелену ночи, и эхо покатилось по степи.
   Перезарядили и выстрелили еще раз, потом еще...
   - Теперь уходить!
   Над станцией врезалась в небо ракета, вспыхнула белым тревожным светом и погасла, еще больше сгустив мрак.
   У цистерны шумели в траве тугие, тяжелые струи керосина, вырвавшегося на волю. Тракторы, подготовленные к осеннему севу, остались без горючего.
   
   
 &nbs p; 
   
   
    
   
   
  & nbsp;