Это было всего несколько месяцев назад.
   Было приятно ехать в поезде среди бескрайных, залитых солнцем полей, высунувшись из окна, подставлять голову теплому встречному ветру. Даша всю дорогу пела, и люди радовались, глядя на ее живое, милое лицо.
   Когда поезд останавливался, она брала за руку братишку, и они выходили на перрон. Там покупали свежую, только с ветвей, черешню, угощали соседей по купе. Все удивлялись, как это ее одну, такую юную и неопытную, пустили родители в столь длительное и трудное путешествие, да еще с маленьким братишкой. Даша только смеялась в ответ: "Разве одним старикам можно путешествовать?"
   Все в ней светилось радостью и юной непосредственностью, и ей самой, наверно, было неясно, что поддерживало в ее душе этот яркий, искристый огонек настроения. Может быть, то, что позади остались школьные экзамены и она уже была десятиклассницей. Может быть, сознание своей свободы и самостоятельности. Ведь она впервые ехала в поезде без родителей, да еще так далеко, и все казалось таким простым и досягаемым. Может быть, предвкушение встречи с задушевными сельскими подругами, которых не видела уже давно. Сколько интересного сможет она рассказать им о большом и красивом городе Львове, о новых друзьях, о своем путешествии!
   Она представляла себе, как пройдет по центральной деревенской улице и все с трудом будут узнавать ее: "Неужели это Даша Дьяченко? Как выросла!" А подруги позавидуют ее новым платьям, которые впервые сшиты у портного, по фигуре, а не куплены, как раньше, в магазине, что под руку попадется, лишь бы покрепче и с запасом на несколько лет. В последнее время в семье ее частенько в шутку называли невестой, и Даша иногда задумывалась над этим смешным раньше словом. А что, в самом деле, вдруг встретится на ее пути человек сильный, красивый, смелый, образ которого еще так туманно складывался в ее сознании.
   Уже два года жила она с семьей во Львовской области. Несколько месяцев пробыла одна в самом Львове. Жила в интернате и училась в восьмом классе. А когда открылась в районном центре Пустомыты, где ее отец работал председателем райисполкома, своя средняя школа, перебралась к семье.
   Ее не пугало, что нужно было привыкать к новому коллективу. Отца ее, опытного советского работника, часто перебрасывали с места на место, и с ним кочевала семья. Даша научилась быстро выбирать друзей. От многих из них берегла она памятные открытки и фотографии, со многими с охотой переписывалась.
   Даша ехала на родину, к бабушке, в небольшое село Ново-Андреевку в Первомайском районе Одесской области. Она не стала дожидаться, пока отцу дадут отпуск, и отпросилась в поездку одна с братом. Мать она уговорила остаться: нужно ухаживать за отцом, он очень много работает. А через месяц все они смогут собраться в Ново-Андреевке и хорошо отдохнуть.
   Теперь все это казалось уже далеким, сказочным сном. Даша не испугалась войны. Она приняла ее открыто и безбоязненно, как многое трудное принимают в юности. Она томилась только от своего бездействия.
   Мать теперь часто плакала. Ей с трудом удалось пробраться к детям. В Пустомытах остался муж Григорий Васильевич. Она покинула его тогда, когда уже больше оставаться было нельзя: уходили районные власти, начиналась прифронтовая сумятица. Что с ним стало теперь, с ее мужем? Где он?
   Даша не умела утешать. В такие моменты она только ходила по комнате взад и вперед, крепко стискивала пальцы и говорила, поднимая широкие, вразлет брови:
   - Ну что вы плачете, мама? Много чести для них. Вот увидите, как скоро кувырком полетят они из нашей страны. Вот увидите! И совсем не нужно плакать. Конечно, папа жив. Он непременно скоро вернется.
   И подругам она говорила то же самое. Их каждый день осенью гоняли в поле на уборку. Прячась от глаз полицейских, девушки ложились в высокую пшеницу, вполголоса пели свои любимые песни, которые теперь казались почему-то грустными. Даша не выдерживала, вскакивала, тормошила подруг:
   - Что вы кукситесь, как на похоронах? Рано молодость хоронить. А ну-ка, наряжайте меня невестой!
   И тогда наступал настоящий девичий переполох. Плели венки из васильков и спелых колосьев, затевали хоровод. В Дашу словно бес вселялся. Она лихо отплясывала, пела задорные частушки, всех заражала неподдельным весельем и вдруг первая умолкала, словно обрывалось в ней что-то. Сбегались над переносицей тонкие морщинки:
   - Эх! Гадкая все-таки эта жизнь, девчата!..
   В село однажды приехал офицер из Ивановки. Он объявил на собрании, что отныне все жители считаются гражданами Транснистрии и должны ревностно выполнять все приказы и законы. Назначили старосту, полицейских. В селе оставили двух жандармов. Они постоянно ходили вдвоем с винтовками за плечами, и вид у них был очень важный. Как-то они пришли в поле и остановились в нескольких шагах от девушек. Кто-то испуганно прошептал:
   - Тише, девчата, гардианы *...
   * Гардиан - жандарм (рум.).
   Даша покосилась на жандармов, потом вдруг распрямилась, тряхнула головой и с лукавой усмешкой пошла к одному из них. Солдат смотрел на загорелые руки и плечи девушки, в ее веселое открытое лицо, подкручивая маленькие черные усики, и щурился от удовольствия.
   Даша, еле сдерживая смех, заговорила ласковым голосом, словно сообщала солдату что-то очень приятное:
   - Ну что уставился, чучело гороховое? Кто тебя сюда пригнал, дурака? Кому ты нужен, такой растяпа? Чего щеришься? Макитру тебе на голову надо, а не фуражку. "Завоеватель" тоже!
   Она задорно щелкнула солдата по носу. Тот заржал от удовольствия, протянул к ней руку. Даша отскочила.
   - Ну, ну, не балуй, образина. Обнимай свое ружье, а то прозеваешь.
   И, сделав реверанс, снова ослепительно улыбнулась.
   Она долго потешалась над жандармами, а когда те ушли, презрительно сплюнула:
   - И враги-то здесь какие-то не такие. Тошнит от них. Надо через фронт пробиваться. Доберусь до своих и в медсестры определюсь. Ведь возьмут. Люди сейчас там, ох, как нужны!
   И она стала готовиться в дорогу. Тасе Черной, с которой больше всего дружила, подарила на память открытку. На обратной стороне написала давно полюбившиеся ей стихи, бесхитростные и чистые, как все ее стремления:
   
   Друзья, мы стоим у порога,
   Колотится сердце в груди;
   Дорога, дорога, дорога
   Нас каждого ждет впереди.
   И где бы любой из нас ни был,
   Нам дружба навеки верна,
   Она беспредельна, как небо.
   Правдива, как наша страна.
   
   Но к своим Даша так и не ушла. Неожиданно заболела мать. Оставить ее и брата Даша не могла.
   И вот снова потянулись серые, унылые дни. Но что же делать? Неужели безропотно гнуть спину с утра до ночи на врагов, чувствуя себя жалким рабом, с которым могут сделать что захотят? Нет, ни за что нельзя падать духом! Не давать сломить себя!
   Приближались Октябрьские праздники, и Даша с подругами решила, несмотря ни на что, отметить знаменательную годовщину.
   На восьмое ноября приходился церковный праздник святого Михаила.
   - Девчата, а ведь их величество короля зовут Михай, Михаил значит, - вспомнила Даша. - Пусть попробуют к нам придраться.
   Вечером в хате Марии Ткач собралось много молодежи: Даша Дьяченко, Ваня Васильев, Тася Черная, Даша Виталевская, Катя Кириленко, два военнопленных, прикрепленных к Ново-Андреевской трудобщине, Павел Немцов и Василий Попов и еще несколько человек. Сообща, по-праздничному накрыли стол. Принесли все, чем были богаты. Достали даже самогону. За такой праздник не грех и выпить. Даша подняла первый тост:
   - Мы всегда, в любых условиях будем советскими людьми, и никакие тучи не закроют нашего праздника. - Она говорила, высоко подняв красивую голову, спокойно, как будто и не шлепали за окном по осенней грязи тяжелые сапоги чужеземцев, как будто и не грозили враги расстрелом за каждое доброе слово о советской власти. Провозгласила звонко, во весь голос, как когда-то на праздничной демонстрации:
   - Да здравствует наш великий Красный Октябрь! Да здравствует наша Москва!
   Говорили мало, больше пели любимые песни о Москве, о Родине, о комсомольцах, уходивших на гражданскую войну, об орленке и молодой гвардии. Сильнее слов объединяли песни. Даша дирижировала, и лицо ее в этот момент светилось счастьем. Нет, никогда они не покорятся фашистам!
   В разгар веселья вошли вдруг жандармы. Кто-то из ребят, выходивших покурить на улицу, забыл запереть дверь. Даша не растерялась.
   - Друзья! - воскликнула она. - Пусть живет их величество Михай!
   Незваным гостям, не дав опомниться, поднесли по полному стакану водки. Их окружили, оглушая громкими криками:
   - Михай! Михай! Михай!
   Жандармы вытянулись по стойке смирно, залпом опустошили стаканы. Потом им налили еще... А вскоре, осоловев от буракового первачка, они уже сидели за столом и смотрели, как веселится молодежь. Теперь под их покровительством можно было петь безбоязненно все что хочется.
   Но суровое обличие войны скоро по-настоящему почувствовали и в тихой, затерянной среди степей Ново-Андреевке. За селом, у пруда, в каменных конюшнях, принадлежавших когда-то немцу-помещику, оккупанты создали лагерь для военнопленных. В несколько рядов огородили приземистые здания колючей проволокой, поставили сторожевые вышки. А потом под усиленным конвоем прошла через село длинная колонна измученных, оборванных людей. Многие шли босыми по холодной осенней грязи. И у всех были связаны руки.
   Даша стояла в толпе у дороги и широко раскрытыми глазами провожала военнопленных. Вглядывалась в каждое лицо с содроганием, со страхом, славно боялась угадать в нем родные, знакомые черты. А люди, опустив головы, все шли и шли мимо нее угрюмой вереницей, под охраной автоматов и собак.
   Село притихло, затаилось. Каждый день из-за колючей проволоки лагеря доносились крики избиваемых, слышались выстрелы.
   Однажды Даше случилось побывать в районном центре Врадиевке - большом селе в двенадцати километрах от Ново-Андреевки. Даша до войны училась здесь. И когда-то у нее немало было во Врадиевке подруг и знакомых.
   С трудом она узнала это некогда шумное, кипящее жизнью село. Людей теперь на улицах было мало. На заборах висели плакаты с изображением краснорожих, самодовольных парней. Плакаты звали молодежь на работу в Германию, обещали в Германии райскую жизнь. У вокзала бродили немецкие солдаты с проходящего на фронт эшелона. Даша едва избавилась от подвыпившей солдатской оравы. Ее окружили, стали приставать. Неожиданно выручили промчавшиеся мимо офицерские машины. Солдаты вытянулись и отдали честь, а Даша в этот момент незаметно юркнула в первый попавшийся двор.
   Возвращалась домой подавленная. Еще больше укрепилась в ней решимость бороться. Но как и где, она не знала. В это-то время и произошла у Даши встреча с крымкцами, которая определила всю ее дальнейшую жизнь. Она прямо сказала своим новым знакомым, что готова на все, лишь бы ее действительно научили бороться.
   Перед Новым годом Гречаный еще раз пришел в село. Даша удивилась, как он решился на это. Ведь от Крымки до Ново-Андреевки не меньше пятнадцати километров, а на дорогах шныряют патрули.
   - У меня есть документы, - улыбнулся Парфентий и показал маленький немецкий пистолет.
   Даше хорошо было с этим парнем. Веяло от него какой-то не юношеской уверенностью и мужеством. Он обстоятельно расспросил об обстановке в деревне, в лагере военнопленных, о том, что она видела во Врадиевке.
   - Говоришь, у тебя было много там знакомых?- заинтересовался Парфентий. - Их забывать нельзя. Особенно в тяжелую минуту. Обязательно навести их.
   Даша чувствовала, что Парфентий еще изучает ее, многого недоговаривает, но больше уже не обижалась. Значит, так нужно. Она понимала, что не каждому можно сейчас доверять.
   Парфентий надолго исчез. И только после Нового года примчался вновь на санях вместе с Юрой Исаченко. Они шумно, как старые приятели, ввалились в хату.
   - Здравствуй, подружка, - приветствовал Дашу Юрий. - Ставь самовар. Замерзли. Недалеко от вас на железной дороге работали. Да вот лошадь "заблудилась", не туда поехала. Не погонишь?
   Глаза его хитровато щурились.
   - Нет, нет, он шутит, - запротестовал Парфентий, увидев, что Дашина мать и впрямь собирается готовить угощение. - Мы к тебе на минутку, погреться!
   Когда через полчаса выходили из хаты, Парфентий задержался в сенях, сунул в руку Даше небольшой сверток, шепнул:
   - Спрячь! Листовки. С Васильевым распространите где можно.
   Даша не выдержала и тут же в сенях, заперев дверь, пробежала листовку. В ней говорилось о разгроме фашистов под Москвой. Не дочитав до конца, вбежала в хату, сердце зашлось от радости:
   - Мама, мама! Фашисты бегут от Москвы!
   Мать испуганно замахала руками:
   - Тише! Что ты!
   Но Даша уже надевала жакетку и, схватив шаль, бросилась на улицу.
   Под быстрыми легкими шагами похрустывал снежок. В голове уже складывался маршрут: нужно зайти к Ване Васильеву, а потом к Тасе Черной, Любе Сиваченко, Маше Ткач. У лагеря за прудом слышался лай сторожевых собак. Но он уже не казался таким зловещим, как вчера.
   - Фашистов гонят от Москвы!
   Издалека она увидела полицейского. Перешла на другую сторону, чтобы не прицепился. Ничего, недолго еще прятаться!
   - Фашистов гонят от Москвы!
   За несколько дней она обошла окрестные села. Побывала в Полтавке у Дуси Сиваченко, в Старых Кошарах, на хуторе Сметана - везде, где были у нее друзья. И всюду радостью зажигала глаза людей долгожданная весть:
   - Фашистов гонят от Москвы!
   Хотелось делать что-то серьезное, значительное, чтобы чиста была совесть перед теми, кто сражается на фронте. Распространять время от времени листовки по селам да сообщать крымкским посланцам об обстановке в округе казалось Даше делом маленьким, не настоящим. Наверное, так думала не только Даша - многие в "Партизанской искре". Юность нетерпелива. А надо было терпеть и ждать, накапливая силы и опыт для той борьбы, которая могла бы принести врагу наибольший урон. Так считал Моргуненко и требовал от Гречаного, чтобы комитет "Партизанской искры" убедил в этом каждого подпольщика. Потому-то всякий раз при новых встречах с Дашей Гречаный или Исаченко непременно предупреждали: нельзя торопиться. Сейчас нужно подбирать надежных людей, накапливать оружие, и Даша Дьяченко, боец подпольной комсомольской организации "Партизанская искра", обязана беспрекословно подчиняться приказу.
   Из Крымки предложили в первую очередь установить связи с Врадиевкой. Трудно было преуменьшить значение этого крупного села - здесь была железнодорожная, станция, крупные продовольственные склады, здесь стоял большой гарнизон. Иметь своих людей в таком месте было необходимо.
   В один из воскресных дней апреля Даша отправилась во Врадиевку. Пробыла она там почти целый день, но из своих школьных товарищей нашла только Женю Лебедеву и бывшего десятиклассника Сашу Комарницкого. Это был невысокий, неказистый на вид паренек. В армию его не взяли из-за старого увечья. Он попробовал эвакуироваться, но, как и многие, безуспешно.
   Встретиться с ним помогла Женя. Кто-то из ее подруг, проследив Комарницкого в кинотеатре, воспользовался погасшим светом в зале и сунул ему в карман записку. В записке Сашу просили прийти на другой день в двенадцать часов к Жене Лебедевой. Комарницкий пришел, правда с опозданием на несколько часов - видно, осторожничал, боясь провокации. Дашу узнал сразу. Улыбнулся, шагнул на встречу, протянул руку:
   - Здравствуйте, Дьяченко!
   Женя ушла из комнаты, чтобы не мешать их разговору, но разговор поначалу не клеился. Поговорил о положении на фронтах, о новых распоряжениях оккупационных властей, о затруднениях в снабжении продуктами. Каждый, слушая другого, думал об одном: можно ли быть, откровенным?
   Но скоро Даше надоел этот дипломатический разговор, и она спросила прямо:
   - Вы, кажется, комсомолец?
   Александр заколебался.
   - Был... А что?
   - Был? - насмешливо переспросила Даша. - А сейчас?
   - Сейчас... - Комарницкий опустил голову, и Даша заметила, как его длинные худые пальцы беспокойно задвигались на столе.
   - А я вот и сейчас осталась комсомолкой! - вдруг резко сказала Даша и встала из-за стола. Она глядела на Комарницкого в упор, неотрывно, словно лишала его возможности уклониться от прямого и ясного ответа. А Комарницкий поднял на Дашу большие умные глаза и вдруг светло и хорошо, совсем по-детски улыбнулся.
   - Хотите знать последние новости? - Он поднялся и подошел к Даше.
   - Говорит Москва, - вполголоса произнес Александр, и улыбка сошла с его лица. - Передаем утреннее сообщение Советского информбюро. Сегодня наши части вели бои на всех направлениях...
   Он говорил быстро, без запинки, словно по написанному, и Даше казалось, что это действительно говорит Москва - спокойно, мужественно, убедительно. Александр рассказал об операциях на центрально" фронте, о действиях партизан Смоленщины, о дневнике, найденном у убитого немецкого офицера Вальтера Гейница.
   - Сегодняшняя сводка, - так же спокойно сказал Александр. - Сам принимал.
   Даша была потрясена.
   - Ой молодец-, Саша! - воскликнула она, схватив юношу за руки. - Как же это ты, наизусть?
   - Почти. Это не так трудно, если раз пять перепишешь.
   Александр рассказал, что у него есть приемник, что он записывает сводки, потом размножает их от руки и распространяет в селе. Достать бы машинку, многое бы можно было сделать!
   У Даши загорелись глаза:
   - Есть машинка, Саша. Не у меня, у товарищей. Вот возьми!
   Она отвернулась и достала спрятанную на груди листовку. Александр быстро прочитал ее, положил в карман.
   - Хорошо. А нельзя ли штук тридцать сделать? К молодежи. Против вербовки в Германию. Видела, как немцы рекламируют тамошние условия работы?
   Они не заметили, как перешли на "ты". Александр обещал достать оружие. Договорились встретиться через две недели, в воскресенье, на рынке.
   Из Врадиевки Даша возвращалась пешком. Комарницкий дал ей немецкий плакат, призывающий ехать в Германию. Если кто остановит, скажет, что ходила узнавать об условиях поездки.
   В лицо дул степной ветер, она с трудом тащилась по раскисшей, еще не подсохшей под весенним солнцем дороге, но давно у нее не было такого приподнятого настроения и такой ясной, спокойной уверенности в будущем.
   Можно жить даже в самых тяжелых, невыносимых условиях, если смотришь вперед, а не только под ноги, если у тебя в груди большая, непобедимая правда. Тогда любая опасность не страшна. Тогда даже смерть не испугает, потому что правда не подвластна смерти.
   Где ты, отец? Может быть, во фронтовом блиндаже или в лесу с партизанами, а может, так же шагаешь по одной из дорог своей Родины. Но ты жив. Даша верит в это. Ведь это он и его товарищи-коммунисты научили ее быть сильной, смело итти навстречу опасности. Ей весело, ей хочется петь. Петь оттого, что будет борьба, что есть вокруг хорошие товарищи и ей оставлено место в строю.
   Так думала Даша, шагая в степи навстречу ветру по трудной дороге.
   А спустя несколько дней в Ново-Андреевке побывал Ваня Васильев. Он принес Даше привет от Гречаного и сказал, что листовки для Врадиевюи будут.
   В воскресенье под вечер незнакомая светлоглазая девушка в скромной плюшевой жакетке три раза стукнула в окно. Пытливо взглянула в лицо, словно хотела убедиться, что перед ней именно Даша. Весело произнесла:
   - Вам подарок от друзей.
   Она не заходила в хату. В сенях из рук в руки передала листовки и тотчас ушла, так и не назвав своего имени.
   Через неделю Даша с попутной подводой отправилась на базар во Врадиевку. Дорогой не раз с тревогой думала, найдет ли там Комарницкого. А вдруг он вовсе не тот, каким кажется? Вдруг выдаст? Ведь они почти совсем не знакомы. Она гнала эти мысли, но они возвращались вновь и тревожили ее всю дорогу.
   Людей на базаре было немного, и, Даша быстро нашла Александра. Саша сидел на земле, подложив под себя пустой мешок. Перед ним была корзинка с яичками. Даша присела около него на корточки.
   - Хорошие яички, гражданочка, не прогадаете, - бойко предлагал Александр и, нагнув голову, прошептал: - На дне двести тридцать патронов и два пистолета. Осторожнее.
   Даша незаметно передала ему пачку листовок.
   - Сколько?
   - Двадцать штук!
   Саша встал, глаза его весело заблестели,
   - Ну что ж, берите с корзинкой!
   Следующую встречу назначили в церкви. Так была установлена связь с Врадиевкой.