Стенные часы приглушенно скрипнули и медленно отбили десять ударов. Анушку собрал со стола бумаги и спрятал в сейф. В папку донесений приколол новое, переданное по телефону полчаса назад, и папку тоже положил в сейф. Их, этих донесений, набралась уже целая папка, и каждое - почти копия другого. Анушку печатает их постандартке, лишь дописывая иногда по несколько фраз. Сегодня, как и вчера, как и позавчера, как и неделю назад, в Крымке все спокойно. Он погасил в кабинете свет, вышел на улицу. Ночь звездная, тихая. Под ногами часового чуть поскрипывает подтаявший за день снег. Засыпанная последними предвесенними буранами, спит Крымка, и кажется она Анушку покорной, безропотной, почти безжизненной. Где-то там, за тысячи километров отсюда, у Ленинграда и под Москвой, бьют орудия, где-то под Голованевском позавчера произошла стычка с партизанским отрядом, в Одессе неделю назад был убит интендантский подполковник. А в Крымке все спокойно. Крымка спит. Спят жандармы, полицейские, забились в конуры от мороза сонные дворовые псы, загасила ночь робкие огоньки в окнах хат. Через пятнадцать минут растянется на кровати жандармский офицер Анушку и будет спать безмятежным сном до завтрашнего дня, о котором он в новой сводке снова напишет: "Сегодня в Крымке все спокойно!"
   Но напрасно лейтенант очарован этой ночью. В то время, пока идет он к своему дому, в другом конце села, там, где слобода Крымки сбегает под уклон к Кодыме, в тесном и холодном погребе возле хаты Дмитрия Попика через несколько минут произойдет великое событие иной, тайной, подпольной жизни Крымки, о -которой Анушку даже не подозревает.
   Маленькая лампочка в круглом глазке радиоприемника тускло освещает земляной свод погреба и лица людей. Головы сдвинулись одна к одной, шеи вытянуты, в глазах золотые искорки. Дмитрий медленно повертывает зубчатое колесико регулятора, и внутри черного ящика слышится слабый треск, шипение, потом голоса, мужские и женские, непонятные, чужие, опять треск, музыка, снова музыка...
   -- Стой! Это, кажется, наша. Наша музыка!
   Плавно льются звуки, чистые, нежные, и в них что-то свое, родное, близкое. Вдруг короткая пауза, щелчок и голос:
   - Говорит Москва!
   - Говорит Москва! - И в полумраке погреба словно вспыхивают ярким огнем юные счастливые глаза.
   - Записывайте! Скорее!
   По листкам тетради торопливо бегают пять карандашей.
   Когда передача заканчивается, Гречаный говорит:
   - Сегодня же ночью нужно подготовить листовку. Текст сейчас напишем в двух экземплярах. Отдадим Поле. Носальская достала в жандармерии пачку бумаги и копирку - можно напечатать не меньше двадцати штук.
   А через полчаса застучали Полины пальцы до клавиатуре машинки, и на листке появились первые слова их первой листовки: "Не верьте оккупантам! Москва жива! Москва непобедима!"
   И вот в Крымке на телефонных столбах, у колодцев, на деревьях невидимые руки расклеивают ли- стовки.
   Утром полицейский Трофим Романюк, совершая обычный обход села, видит, что у доски объявлений возле сельуправы толпятся люди. Еще издали заметив полицейского, они поспешно расходятся, и Романюку чудится, что каждый прячет от него улыбку.
   Романюк неторопливой развалкой подходит к доске, солидно закладывает руки за спину. На доске потемневшие листки приказов о запрещении собраний, советских песен, регистрации зажигалок и рядом с ними - новый листок, совсем свежий, с желтыми пятнами невысохшего клея на уголках. Шевеля толстыми обветренными губами, Романюк читает, и глаза его стекленеют, а щеки наливаются кровью. Он срывает листовку, резко поворачивается, сбрасывает с плеча карабин.
   - Мерзавцы! Бандиты! Кто посмел? Убью! Но вокруг уже никого нет: улица опустела.
   Забыв о показной важности, Романюк торопливо бежит в жандармерию, на ходу скидывая шапку, вбегает в кабинет к Анушку, протягивает листовки:
   - Посмотрите, господин локотинент, что вывесили бандиты!
   Анушку пробегает глазами текст, и сердце у него холодеет.
   - Кто вывесил?
   - Не знаю.
   "Партизаны!" - думает лейтенант и вспоминает об интендантском подполковнике, убитом неделю назад в Одессе.
   На этот раз для подготовки донесения в Голту жандармскому офицеру Анушку уже не приходится пользоваться прежней стандарткой. Нужно писать текст заново, от начала до конца. Нет теперь тишины в Крымке!
   В тот же день Анушку отдал приказ произвести обыск у "самых подозрительных". Многие хаты жандармы с полицейскими вывернули чуть ли не наизнанку, но никаких следов партизанской работы не нашли. "Возможно, это сделали лазутчики из савранских лесов", - решил Анушку. Он был уверен, что партизаны могут действовать только в лесах. Но спустя несколько дней ночью в Крымке вновь были расклеены листовки со сводкой Совинформбюро, и не только в Крымке - в соседних Катеринке и Петровке, в Кумарах, даже в далекой Каменной Балке. Листовки сличили и обнаружили, что все они вышли из-под одной и той же машинки. С тех пор лейтенант Анушку по вечерам стал возвращаться домой в сопровождении двух солдат.
   Вскоре Анушку вызвал в Голту префект. Подполковник заставил его прождать в приемной целый час, а когда, наконец, принял, был подчеркнуто холоден и даже резок. Познакомились они еще в Бухаресте, в штабе жандармских войск. Подполковнику с первого взгляда понравился молодой лейтенант, подтянутый, энергичный, с хорошей самоуверенностью в манерах,- он взял его к себе в отдел. Потом, получив назначение, повез за собой в Тирасполь, затем в Первомайск, а потом назначил "в прелестное местечко, маленький курорт Крымку" - место, которому позавидовали многие сослуживцы Анушку, даже старшие в чине. Сослуживцы считали лейтенанта фаворитом, он и сам знал это и строил честолюбивые планы быстрой карьеры под опекой высокого патрона. И вдруг вместо обычной снисходительной улыбки старшего, вместо раскрытой пачки сигарет суровые слова:
   - Вы, видимо, пребываете в слишком благодушном настроении, лейтенант. Дождались, что и на вашем "курорте" завелись бандиты.
   На слове "курорт" подполковник сделал ударение, и это больно хлестнуло по самолюбию лейтенанта.
   Возвращаясь в Крымку, он вспомнил, что у подполковника 9 марта день ангела, и искренне обрадовался неожиданной счастливой мысли: послать подполковнику в подарок трех кабанов-гигантов, которых еще с прошлого лета откармливал для своей семьи. Конечно, такой подарок будет принят и достойно оценен подполковником, человеком хозяйственным и практичным!
   - За кабанами следи особо! - сказал на другой день староста Дмитрию Попику. - Корми лучше, держи в чистоте.
   Он сделал значительный жест рукой и добавил:
   - Начальству высокому предназначены. В Голту!
   - Хорошо! - покорно ответил Митя. - Буду следить.
   Он безропотно выполнял все, что ему приказывали: заставляли итти на работу в поле - шел, гоняли на Каменный Мост счищать снег с линии - шел. Недавно Дмитрию приказали ухаживать за общинными свиньями - работа тяжелая, грязная, от нее другие увиливали, а Митя согласился.
   - Что это ты таким послушным стал? - удивлялись многие.
   Он грустно улыбался и отвечал:
   - А что делать-то? Не будешь слушаться, побьют.
   Полицейские считали его парнем вполне надежным. Однажды староста даже публично поставил Дмитрия в пример другим: исполнительный, не перечит, работает хорошо.
   Теперь по нескольку раз в день Митя ходил в свинарник, расположенный отдельно от общего, вблизи Кодымы, где содержались кабаны Анушку, и проявлял к ним усиленное внимание, которого требовало их блестящее будущее.
   Но однажды ночью, за четыре дня до юбилея голтянского префекта, кабаны, предназначенные ему в подарок, таинственно исчезли. Обшарили все село - не нашли.
   Вызвали в жандармерию Дмитрия.
   - Где кабаны? - закричал Анушку.
   Митя покачал головой:
   - Не знаю, господин лейтенант! Я их закрыл на замок, а ключ отдал старосте.
   Анушку ощерился, передразнил:
   - Замок, замок! Где он, твой замок?
   Митя молчал.
   - Что молчишь? - негодовал Анушку.- Отвечай! Кто его сорвал? Кого подозреваешь?
   - Не знаю! - развел руками юноша. - Я вот тогда ночью дежурил в сельуправе, слышал, солдаты какие-то проезжали на грузовиках... может, они...
   Но вовсе не солдаты были повинны в исчезновении кабанов, и Дмитрий Попик это прекрасно знал. Знал он еще и то, что жирные, откормленные офицерские кабаны почивали сейчас вечным сном подо льдом еще невскрывшейся Кодымы.
   А все произошло так. В ту ночь пятеро юношей подкрались к сараю, сорвали замок вместе с петлями, которые держались в этот раз всего на двух гвоздях, и выгнали кабанов. Не кормленные два дня, они пришли в исступленный восторг, почуяв в руках у одного из пришедших бадейку с теплыми ароматными помоями. Три тяжелые туши покорно потащились по раскисшему на дороге снегу вслед за бадейкой, которая болталась перед самыми их пятачками. А бадейка уводила их все дальше и дальше от сарая и привела, наконец, к роковому берегу Кодымы. И тут вместо помоев на кабанов обрушились дрючки; испуганные животные рванулись вперед, на рыхлый, потрескавшийся весенний лед. Хлюпнула вода, взвизнули свиньи в предсмертном ужасе и исчезли под сомкнувшимися льдинами.
   Голтянский префект подполковник Модест Изопеску остался без подарка.
   А на другой день вечером Парфентий Гречаный доложил Моргуненко, что новые члены "Партизанской искры" Михаил Чернявский, Семен Полищук, Григорий Попик и два брата Волошиных - Саша и Володя- успешно выполнили первое задание.
   Внешне в Крымке все было в порядке. Исправно работал аппарат трудобщин, на совесть старались полицейские, по воскресеньям церковь раскрывала двери перед прихожанами. Молодежь гоняли то на строительство и очистку дорог, то заставляли дежурить по охране села, то строить мосты. Все подчинялись, правда, не охотно, из-под палки. Но не было ни открытых бунтов, ни стрельбы, и если бы не листовки да явная неприязнь населения, Анушку мог бы считать, что с Крымкой ему повезло. Он надеялся в ближайшее время поймать "агитаторов", которых, по его мнению, не могло быть много, сурово наказать и окончательно сломить в Крымке и окрестных селах дух неповиновения.
   Но лейтенант Анушку жестоко заблуждался, преуменьшая силу тех, кто не хотел встать перед ним на колени.
   "Партизанская искра" действовала. Под видом вечеринок собирались на заседания члены комитета, чтобы обсудить планы будущих боевых дел, кандидатуры новых искровцев. Начальник штаба и секретарь подпольной комсомольской организации Дмитрий Попик с помощью своего сверстника и однофамильца Демьяна Попика, здоровяка и признанного в школе запевалы, два раза в месяц собирал с искровцев взносы по три оккупационные марки. Деньги предназначались на случай оказания помощи семьям арестованных, на подкуп жандармов. Тайный радиоприемник ловил далекую Москву; Поля Попик печатала листовки со сводками Совинформбюро, а потом эти листовки искровцы расклеивали в Крымке и окрестных селах.
   С первых дней существования "Партизанской искры" Моргуненко требовал железной дисциплины и максимальной конспирации. У него не было никакого опыта подпольной работы, он поступал так, как подсказывал разум и знание жизни: единственными его советчиками были немногие книги о подпольщиках революции и гражданской войны, которые сослужили ему хорошую службу. Он разбил организацию на пятерки, во главе пятерок поставил членов комитета, строго определил обязанности, каждого. Он научил Гречаного и Дмитрия Попика, единственных знавших о его роли в "Партизанской искре", пользоваться приемами конспирации, помог им разработать шифр для будущих связей, постоянно сдерживал их юный порыв и нетерпение перед активными боевыми действиями. Он знал: открыто выступить еще рано, еще не было такой организации, которая могла выдержать любые боевые испытания, нанести врагу максимальный вред и выйти из единоборства без больших потерь. И самое главное, еще не были до конца проверены люди. Пока их проверяли в "малом", вроде распространения листовок или "акции с кабанами", и из этого "малого" складывался начальный опыт юных подпольщиков.
   У каждого было свое дело. Миша Кравец готовил диверсионную группу и составлял план важнейших объектов противника, предназначенных для уничтожения. Вера Носальская, уборщица жандармерии, самая старшая среди искровцев, охотно вступившая в организацию, несмотря на то, что у нее был грудной ребенок, сообщала Гречаному обо всем услышанном и увиденном в жандармерии. Энергичная и проворная Соня Кошевенко, помощница Поли Попик по медицинской части, собирала аптечку первой помощи. Общительной Маше Коляндре поручили познакомиться с советскими военнопленными, прикрепленными к крымкским и катерининским трудобщинам, проверить их настроение, чтобы впоследствии наиболее надежных вовлечь в организацию. Тамару Холод, стройную, белокурую девушку, скромную и аккуратную, назначили библиотекарем. Библиотеки, как таковой, у Тамары не существовало. После ухода из Крымки последнего советского отряда ребята забрали из школы большинство книг, попрятали их по хатам, сараям, в огородах. Тамара составила список этих книг и стала распределять их между искровцами. Первым ее "организованным" читателем был Семен Полищук. Однажды он попросил Устав ВЛКСМ.
   - Ты что, в комсомол собираешься вступить? - удивилась Тамара.
   Семен неопределенно усмехнулся, махнул рукой:
   - Да где уж там! Просто хочу почитать чуток.
   Но Семен в самом деле готовился вступить в комсомол. Подпольщиком он стал недавно. Семен, простоватый, медлительный парень, в школе держался особняком: дружил с немногими, слыл молчальником и никогда не проявлял особой активности в школьных делах. Может, поэтому и не вступил он в комсомол вместе со всеми сверстниками, а потом, когда, наконец, решился, пришла война. К подпольной работе его привлек Ваня Беличков. Ему всегда нравилась в Семене внутренняя собранность, отсутствие всякой позы, скромность, и к тому же Семену не представляло никакого труда держать язык за зубами. Он охотно, без лишних слов, согласился выполнить первое Ванино поручение - повесить ночью листовку на кузницу. Так же спокойно и деловито продырявил однажды шину остановившегося в деревне проезжего немецкого грузовика. Когда Ваня сказал ему, что он принят в подпольную организацию, Семен потер себе шею широкой ладонью и спросил:
   - А в комсомол вы меня тоже можете принять?
   - В комсомол? - Ваня ответил не сразу. -Знаешь, - сказал он, - ты подожди. Подожди немножко. Мы посоветуемся, может, и примем. Гречаный сразу же ухватился за эту идею: - Правильно! Нужно принять! И не только Полищука! Пусть изучат Устав, покажут себя в деле, а потом соберем комитет и примем. Можно сделать временные членские билеты. Разве нас за это осудят? Пусть Митя подумает, он секретарь.
   Между тем в Крымку уже вступала весна. Дыхнула из степей теплым ветром, обнажила от снега черные спины курганов, забурлила по балкам звонкими вешними водами. Обычная стремительная весна юга, которая внезапно приносит в человеческий дом солнце, свежий воздух и трепетное ожидание в жизни нового, лучшего, светлого. А эта весна, первая весна неволи, завернула в Крымку как случайная гостья, одарила людей солнцем, но не принесла радости - ее почти и не заметили. Только на стенде у сельуправы появились приказы о предстоящем севе, скинули синие суконные шинели жандармы и настежь распахнул окно в своем кабинете лейтенант Анушку. Однажды проехал по селу верхом на выездном жеребце шеф полиции Трофим Романюк, останавливался возле каждой хаты и, не слезая с коня, стучал плетью в окна:
   - Собирайсь! Живей! Собрание будет!
   Оккупанты готовились к началу полевых работ. И одновременно готовилась к первым боевым операциям "Партизанская искра".
   Однажды ночью на крутом берегу Кодымы сошлись с разных сторон две темные фигуры и спрятались в кустах.
   - Сколько у нас оружия? - спросил Моргуненко.
   - Пять винтовок, наган, немного патронов. Потом вчера Володя Белоус стащил у жандармов гранату.
   - Мало, Парфень! Сейчас самое главное - оружие, понимаешь? Без оружия мы - ничто.
   Тут же решили, что комитет проведет специальное заседание о сборе оружия, Исаченко передаст приказ в Ново-Андреевку, Дмитрий Попик - в Кумары, Кучер - в Каменную Балку. Обсудив все, что считали главным, так же никем не замеченные ушли оба в разные стороны, чтобы через два-три дня, а может быть, и раньше встретиться вновь.
   На другой день перед заходом солнца Парфентий послал младшую сестру Маню предупредить Митю Попика, чтобы пришел. Маня вернулась неожиданно-скоро.
   Вбежала в хату запыхавшись. Увидев мать, кивнула брату; "Выйди". На дворе торопливо выложила
   - Парфень! Я по дороге Полю встретила. Она велела тебе зайти к ней. Поскорей!
   - Что я ей понадобился? - недовольно поморщился Парфентий. - Некогда мне...
   - Говорит, важное дело.
   Маня заглянула ему в лицо круглыми задорными глазами и хихикнула:
   - Может, в любви тебе будет признаваться. Весна ведь.
   Парфентий рассердился:
   - Убирайся, болтушка, а то получишь!
   В хате у Поли навстречу Парфентию поднялись со скамейки двое старых знакомых: Володя Терниченко и Катя Меркушенко. Гречанын никак не ожидал встретить здесь этих двух неразлучных друзей, прежних учеников Крымкской школы. Знал он их больше трех лет. Володя был одноклассником Парфентия, Катя перед самой войной закончила десятый класс. Жили они далеко от Крымки - Володя в Степкове, а Катя рядом с ним, в совхозе имени 25 Октября. Во время учебы оба жили в крымкском интернате.
   У Кати в Крымке было множество подруг, и среди них самая близкая - Поля. А друзья Кати были друзьями Володи. Они были всегда вместе: этот парень и девушка, такие разные, такие не похожие характерами. Он, худой, с крупной головой на тонкой шее, с большими усталыми глазами и болезненной бледностью кожи, был спокойным, немногословным, улыбался редко, говорил тихим грудным голосом.. Она, невысокая, плотная, с живым подвижным лицом, слыла в школе чуть ли не самой отчаянной девчонкой. За год до войны, во время каникул, когда Кате было всего шестнадцать лет, она одна, без разрешения родителей уехала погостить к сестре в Вологду, на обратном пути завернула в Москву, за пять дней осмотрела все достопримечательности столицы и, потратив последние деньги, домой вернулась на поезде зайцем. Парфентий был рад неожиданной встрече с обоими и особенно с Катей, которая всегда увлекала его своим задором и жизнерадостностью.
   - Вот пришли узнавать про крымкских партизан, - сказала Поля то ли шутя, то ли серьезно.
   Парфентий на мгновенье остановил на ней настороженный взгляд и тут же сделал удивленное лицо.
   - Каких партизан?
   Катя бесцеремонно оглядела Парфентия с головы до ног, словно оценивая его удивление.
   - Говорят, будто у вас здесь партизаны есть. Листовки развешивают...
   - Ничего не слышал.
   - Так уж и не слышал! - недоверчиво скривила рот Катя. - И я вот и Володя точно знаем, что есть крымкские партизаны. Люди так и говорят, а ты не
   слышал!
   - Так это, наверное, в Крыму. Напутали вам люди.
   Она встала, подошла вплотную к Парфентию:
   - Брось шутить! Я дело спрашиваю.
   - А зачем они вам, партизаны эти?
   - Хотим вступить в отряд!
   Володя сунул руку в карман и показал Гречаному черную ребристую ручку пистолета:
   - Вот принес для них. У меня еще один есть - в поле нашел.
   Парфентий развел руками:
   - Нет, в самом деле, ничего не знаю про партизан! О листовках слышал, одну даже сам видел. Но кто развешивает, понятия не имею.
   Как они ни убеждали, как ни допытывались, он ни разу не сбился со своей роли. Только на прощание пообещал:
   - Приходите через неделю. Попробую узнать что-нибудь про партизан.
   И, показав глазами на Володин карман, предложил:
   - Пистолет-то ты оставь. Опасно носить с собой. Найдутся партизаны - передам, будь спокоен!
   Когда они ушли, Парфентий сказал Поле:
   - Надо сходить посмотреть, как они там...
   И, подумав, добавил:
   - Дня через два сходим. Пойдешь?
   - Конечно, пойду! - обрадовалась девушка и по- краснела.