Михаил Кравец

   Локотинент (* Локотинент - лейтенант (рум.).)Троян Анушку, сын мелкого бухарестского чиновника, воспитанник черносотенных Железных легионов, полагал, что правильно выбрал свое место в войне. Ему удалось избежать призыва в действующую армию и с помощью друзей из сигуранцы, а потом при поддержке префекта Голтянского округа подполковника Изопеску неплохо устроиться в жандармерии и сделать первые шаги по служебной лестнице. Он был молод, красив, полон самых радужных надежд на буду- щее.
   Лейтенант неплохо провел время перед войной. Правда, пришлось много заниматься, особенно русским языком, но это вовсе не мешало кутежам в лучших ресторанах Бухареста.
   Ему говорили, что большевики сопротивляются отчаянно. Многие части королевской армии в первый же месяц войны весьма поредели. Но лейтенанта это мало тревожило. Ему не надо было итти в бой. Он двигался в обозе, за частями, и если они задерживались, неплохо проводил денек-другой в какой-нибудь живописной украинской деревеньке.
   В Крымку он въехал на второй день после занятая ее передовыми частями. Село понравилось ему сразу. Именно так представлял он место своей будущей резиденции: живописные окрестности, большое, богатое и многолюдное село. Правда, жители почти не попадались на глаза, аккуратные мазанки казались брошенными. Но это кажущееся безлюдье в селе могло быть от чрезмерной робости населения, возможно даже, что население запугали большевики, ложно обрисовав оккупирующую армию.
   В селе Анушку застал свои части. Приветливый армейский капитан посоветовал ему приспособить быв- шее здание сельсовета под личную квартиру. Хата была чистая, с высоким потолком, с железной крышей и почти в центре села, а рядом, в красном кирпичном здании клуба, можно разместить и жандармский пост. Отличное помещение! Просторное, светлое. Внушительный вид. Анушку остался им доволен. Нужна только не очень большая переделка: снять сцену, перегородить зрительный зал, сделать в одной из комнат камеру предварительного заключения.
   Троян Анушку не представлял еще как следует вверенного ему района. Уездный префект подполковник Изопеску только очертил его красным карандашом на карте: деревни Крымка, Катеринка, Петровка, Кумары, Каменная Балка, Каменный Мост. Все это только маленький уголок будущей королевской Транснистрии.
   Вскоре после прибытия в Крымку лейтенант приказал вывесить на видном месте напечатанный крупными буквами декрет № 1 маршала Антонеску. Он начинался так:
   "Мы, генерал Ион Антонеску, верховный главнокомандующий армии, постановляем:
   Ст. 1. Территория, оккупированная между Днестром и Бугом, за исключением Одессы, граничащая на севере по линии Могилев - Жмеринка, обозначенная на прилагаемой карте, входит в состав румынской администрации.
   Ст. 2. Назначаем нашим представителем в Транснистрий, с предоставлением ему всех полномочий, гос- подина Профессора Георгия Алексяну".
   Из всех оккупационных документов Анушку особенно нравился тот, в котором говорилось, что чиновники, назначенные на работу в Транснистрию, будут получать двойное жалование: в леях и такое же в марках. Нет, он правильно выбрал свое место в войне.
   Через несколько дней части покинули Крымку, и Анушку энергично принялся за дело. По улицам села, играя новенькой нагайкой, прошел с двумя жандармами бывший колхозный конюх, теперь полицейский Трофим Романюк. "Все на собрание!" - хрипло кричал он и стучал нагайкой в окна хат.
   На селе звали Трофима "бульдогом" за несоразмерно большую рыжеватую голову на коротком туловище, и за злой, нелюдимый характер. Когда-то Трофим был бандитом-петлюровцем и долго прятал ненависть к советским людям.
   В тот же день в окружении жандармов люди стояли на площади перед бывшим клубом и слушали речь начальника жандармского поста. Анушку сообщил, что всеми делами в селе отныне будет управлять примария, а шефом ее назначен Фриц Каль - бывший немецкий колонист. Вместо колхозов будут созданы трудобщины. Шефов назначит жандармерия. Он указал рукой в сторону, и тотчас перед ним склонили головы недавно появившиеся невесть откуда когда-то высланные из Крымки кулаки. Теперь, вернувшись, они въехали в свои прежние хаты, позабирали немало общественного добра. Пронесся слух, что один из них с разрешения новых властей будет строить свою мельницу и маслобойню.
   - Тьфу! - сплюнул кто-то в толпе, заметив подобострастный поклон кулаков. - Все дерьмо на поверхность выплыло.
   Речь офицера, хотя и произнесенная спокойным, даже мягким гоном, звучала как приказ. Работать будут все от четырнадцати до семидесяти лет, от восхода до захода солнца. Кто не выйдет на работу, будет вывезен с семьей в другое место и трудиться под присмотром жандармов. Запрещается покидать без специального пропуска село, собираться на улице больше трех человек и обсуждать военные новости. За хранение оружия - расстрел. Кто будет беспрекословно и усердно выполнять все приказы и распоряжения оккупационных властей, тот может рассчитывать на безопасность и неприкосновенность личности и имущества.
   Люди молча расходились по домам. С того дня понеслись по селу тревожные вести. Объявили о том, что взамен закрытого клуба открывается церковь. Все, кто не венчан, должны обвенчаться, некрещеных будут крестить. В одно из воскресений по селу забегали полицейские, собирая народ в церковь. Но им удалось привести туда только детишек. Группу испуганных, босоногих детей охранял жандарм. Верзила священник, от которого пахло не ладаном, а сивухой, размахивал кадилом, посыпал детские головы пеплом и окроплял святой водой. Потом обвенчали нескольких взрослых. Ввели налог на зажигалки и собак, во всех хатах обязали вывесить на видном месте списки жильцов, заверенные примерней. Это облегчало жандармам контроль за жителями села. Оккупанты заявили, что не хотят ломать привычных порядков и в трудобщинах оставляют ту же организацию труда, что и в колхозах. Но все поняли, что за этим скрывается. Кто-то подсчитал, что в трудобщине № 14, созданной на месте колхоза имени 25 Октября, работало 82 человека, а кормилось за их счет 69: жандармы, полицейские, работники сельуправы, заполнившие село различные авантюристы и переселенцы из Трансильвании.
   Из здания жандармского поста, к которому в первые же дни Анушку приказал пристроить камеру для арестованных, частенько стали доноситься крики изби- ваемых. Били палками, шомполами и плетками. Били за то, что не вышел на работу, за найденную советскую книгу или фотоаппарат, били за то, что забыл или не захотел поклониться офицеру. Били и требовали, чтобы потом за это говорили спасибо.
   Однажды в жандармерию привели троих крымкских парней: Андрея Бурятинского, Юрия Исаченко и Демьяна Попика. Ребята жили рядом, любили музыку, часто собирались вместе. Юра играл на скрипке, Демьян - на балалайке, а Андрей вторил им на бубне. По- лучалось красиво, особенно когда Демьян запевал какую-нибудь задорную песню. Голос у него был звучный, высокий. Как ударит "по верхам", стекла в окнах звенят. Многие любили послушать это трио. Не жандармы, увидев музыкантов, "реквизировали" их нехитрые инструменты, а когда те стали сопротивляться, пригнали в жандармерию и избили в назидание. Развлекаться могли только оккупанты. Как-то после очередной вечеринки пьяного офицера увидели на улице в женском платье. Положив руки на свою осиную талию, он кокетливо изгибался, а его захмелевшие подчиненные, задыхаясь от смеха, кланялись "барышне" и говорили комплименты.
   Дошла очередь и до Парфентия познакомиться с жандармерией. Однажды Анушку решил устроить для немецких офицеров, служивших в Первомайски охоту в лесу под Катеринкой. По селам собрали молодежь гонять зайца. Собрать удалось немногих, да и те, с полчаса пошумев в лесу, разбрелись по домам. Охоту сорвали. Взбешенный Анушку приказал привести в жандармерию уклонившихся от облавы. Привели нескольких парней и девушек и среди них Парфентия. Он предстал перед офицером босой: когда тащили из дому, не дали даже обуться. Офицер поймал его на- стороженный взгляд и встал из-за стола.
   - Почему ушел из лесу?
   Парфентий покосился на длинношерстную овчарку, лежащую у двери офицерского кабинета, и сдержанно ответил:
   - У нас идет ремонт дома. Надо было песку привезти...
   - Меня это не касается, - резко перебил офицер. - Почему ушел из лесу?
   Парфентий чуть пожал плечами и вежливо за- метил:
   - А у нас в эту пору охота воспрещается.
   Брови у Анушку удивленно приподнялись, он склонил голову набок и медленно, нараспев, с любопыт- ством произнес:
   - Вот ты какой... Комсомолец?
   Парфентий не ответил. Стоял перед офицером широкоплечий, загорелый, чуть откинув назад красивую светловолосую голову.
   - Вот ты какой! - еще раз повторил Анушку.
    Зазвонил телефон. Офицер долго с кем-то разговаривал на своем языке, смеялся, даже кивал головой, и сразу было видно, что разговор доставляет ему большое удовольствие. Положив трубку, он весело потер руки, несколько раз прошелся по комнате, хлопнул Парфентия по плечу.
   - Ты самостоятельный человек. Мне такие нравятся. Но ты дурно воспитан, поэтому я должен тебя наказать. Для твоей же пользы!
   Он подошел вплотную к Парфентию и, закинув за спину руки, с улыбкой спросил:
   - Как желает господин Гречаный? Десять шомполов здесь или в Голту в тюрьму на месяц?
   Парфентий прикусил губу, молчал до тех пор, пока не отхлынула ударившая в лицо кровь. Посмотрел на офицера и вызывающе бросил:
   - Здесь.
   Дома мать, Лукия Кондратьевна, испугалась, увидев сына. Он вошел деревянной походкой, неестественно прямой, с посеревшим лицом. Из-под насупленных бровей сверкнули холодные, как льдинки, глаза. Он молчал до самого вечера. Только ложась спать, тайком попросил сестру Маню помочь ему снять рубашку. Увидев исполосованную спину брата, Маня не удержалась от слез. Пришел отец, взглянул и, не помня себя от бешенства, схватился за топор. Ведь Карп Данилович даже пальцем никогда не трогал детей. Парфентий остановил его:
   - Не нужно, отец, что толку-то! Убьют ведь!..
   Всю ночь он не спал. Положив голову на руки, ничком лежал на кровати в кухне и смотрел в маленькое темное оконце, где сквозь густой мрак просвечивали одинокие звезды.
   Было душно. Над головой уныло тикали ходики, отсчитывая минуту за минутой.
   Как жить? Как вынести унижение? Сможет ли он устоять, не сорваться? Сегодня ему так хотелось плюнуть в лицо этому самодовольному офицерику, пнуть его ногой, как паршивую собаку. Каждый день подстерегает его опасность вновь попасться в лапы жандармов и, может быть, погибнуть глупо, безрассудно. Но что делать, если он не может кланяться в пояс незваным "господам", если он ненавидит их и вместе, с ними их прислужников, всех этих Романюков и Куцчеров, и весь этот "новый порядок" с нагайками, штрафами, с пьяным попом, с ханжескими молитвами вместо книг. Он не может на них работать, ремонтировав им дороги, по которым повезут они снаряды на фронт где эти снаряды будут убивать тех, кто близок ему и дорог. Он не может убирать хлеб, чтобы его жрали толстозадые фашисты. Он не может с ними дышать под одним небом!
   В эту трудную ночь вновь и вновь предстала перед Парфенгием во всех деталях унизительная сцена в жандармерии. Его били, как когда-то бил в древней Греции рабовладелец своего раба. Били, перекинув как мешок через скамейку, наступив на руки и на ноги. Они могли и убить его вот так же спокойно, равнодушно. Это их "новый порядок", их "право"...
   Несколько раз пытался он подняться, но тотчас же опускался на постель от острой боли в спине. Посте- пенно затих, успокоился. Поплыли отрывочные картины недавнего прошлого: лодка, остров, школа. И в эти минуты успокоения стало ему вдруг по-хорошему беспокойно и весело, как тогда, в детстве, когда он почти нагишом из озорства и удали бросался сквозь заросли крапивы или смеялся, упав с лошади. Это была всепобеждающая радость молодого, здорового тела, огромная сила сокрытого в нем духа сопротивления и борьбы.
   Нет! Он еще будет смеяться над жандармами. Они узнают его, Гречаного. Он не глупец. Он не попадется на мелкую наживку, не отдаст своей жизни из-за пустяка. Он будет столь же хитрым и расчетливым с врагом, какими были и Чапаев, и Щорс, и все его с детства любимые герои. Он даже может поклониться иногда офицеру, но тот дорого заплатит за этот поклон. Никто не лишит его права, неотъемлемого права патриота - бороться против врагов своей Родины.