Нынче герр комендант заговорил с начальником полиции без переводчика. Илья видал, как из ворот комендатуры бесшумно выкатился серо-голубой «оппель». Сквозь стекло поймал на себе прищуренный взгляд Вальтера. Скрылась машина за углом почты, а у него все сосало нехорошо под ложечкой. Думал, от брезгливой мины того молокососа. Кивая любезно баварцу, вдруг понял причину неприятного чувства: «Комендант ждет один, без переводчика?!»
Перед дверью кабинета полез в карман за сигаретой. Смял пачку и вытащил руку ни с чем. Вошел, так и есть — комендант один. Низко наклонившись к столу, писал. На доклад вскинул голову, уставился черными очками. Как в степной заброшенный колодец, глядел в них Илья. Холодом пахнуло, — не видал, что таится на дне его. Теребил в руках папаху, но от порога не двинулся ни на шаг.
Комендант, откинувшись в кресле, сдернул очки, пухлыми пальцами ощупывал утомленные веки; опять закрылся очками. И — заговорил:
— Не оправдываете нашего доверия, господин Качура.
Илья развел руками. Боясь накалить разговор добела, прикинулся простачком:
— Шут его знает... С ног сбились, господин комендант. В школьном дворе нашли яму... могилу. Полиция помешала им. По всему, девчонку сховали где-то за Салом, в Панском саду...
Потянулся комендант к пепельнице-черепахе. Ткнул задымившейся сигарой. Выпустив дым, повторил:
— Не оправдываете, не оправдываете, господин Качура...
— На кого грешить? — Илья пожал плечами. — Не иначе пацаны...
— Пацаны? — переспросил комендант, сдувая с сигары пепел. — А не находите, господин начальник полиции... В станице действует подпольная группа, а?
От очков его опять повеяло, как из колодца, холодом. Одеревеневшими пальцами Илья поправил складки гимнастерки под ремнем, оттянутым пистолетом.
— Подпольщики?
— Да. Листовки, пожары, часовой... А склад? Не кажется ли все-таки, что для одного диверсанта-парашютиста это слишком много? Вы как, желали бы откушать такого фрукта, а? Кстати, кто такой Скиба? Тайна все еще для полиции?
Мимолетная, оторопь прошла у Ильи, но взятый тон1 простачка уже не оставлял умышленно — меньше спроса.
— Скиба?.. Такого в станице у нас не было. Из чужих' он, наверно... подосланный.
— Это кличка, господин Качура. Обычная хитрость всех подпольщиков. Он может преспокойно жить через плетень с вами и прозываться Сидором Ивановичем. А эту вот штуку, — он потряс листовкой. Илья узнал в ней вчерашнюю; одну такую содрали у него с двери кабинетам—Иван Сидорыч подписывает просто: «Скиба», Уразумели, господин начальник полиции?
— Найду сукиного сына. Ей-богу, найду. Сквозь землю провалюсь.
— Не торопитесь, господин Качура. Туда успеете. Откашлялся в кулак. Взял другой лист бумаги, близко поднес к очкам.
Узнал Илья и эту бумажку. Вчера ее доставил сюда Воронок. Список заложников. Битый час потели. Помогал Степка Жеребко, Воронок. Дело оказалось не таким простым, как думалось. Кроме четырех-пяти имен, которые явно подпадали по всем статьям в заложники, остальных напихали без разбору — детвору да стариков, отходивших свое под солнцем. Из-за этих последних и побаивался сейчас Качура: а взбредет в голову ему по-интересоваться ими? Глядя, как дрожит лист в руке коменданта, Илья уже пожалел, что не послушался Воронка до конца и не ввел в список народ более подходящий. Переступил с ноги на ногу, косясь на пустующее кресло. Неожиданно взяла его злость: «Развалился, кабан... Пригласить не удосужится...»
Комендант оторвал его от обидчивых мыслей:
- Беркутова... Точно знаете, она еврейка?
— Да кажуть...
— На крестинах были у нее?
Илья усмехнулся: шутка коменданта пришлась ему на душе.
- He довелось, господин комендант, на крестинах... Но на поминках думаю побывать.
Еще ниже опустил голову комендант. Не видать лица... Какое оно? Напружинился Илья, когда тот провел карандашом по списку — кого-то вычеркивал. Нажимал зло, несколько раз подряд прошелся по одному месту. «Комиссаршу...» — догадался. Сказал вслух:
— А Беркутова — комиссарка... Муж ее...
— Коммунисты особо, — оборвал комендант. Помолчав, стал подсчитывать вслух: — Та-ак... три... пять... восемь, девять. А за убитого немецкого солдата отвечают десять русских. Значит, еще одного...
Поднял голову, опросил:
— Качура Леонид... не родич, случайно, вам? Илья передал из руки в руку папаху.
— Та... сын, господин комендант. Младший.
— Комсомолец?
— Та який из его комсомолец... Горе. Як Сидорову козу драл.
Уголки рта у коменданта погнуло книзу, на висках, от невидных за очками глаз, собрались морщинки. Ноздри широко раздувались и опадали.
— Гм, это лучшая рекомендация, господин Качура... Драть как козу.
Каменно свело у Ильи челюсти; руки отяжелели, в плечных суставах почувствовал ломоту, будто весь переход тащил на себе бессменно по солнцепеку противотанковое ружье. Не уловил и перемены в разговоре своего хозяина. По жесту догадался, что его приглашают сесть. Уже сидя в кресле, с трудом согнул в коленях гудевшие ноги. Взял из пододвинутой коробки толстую коричневую, как виноградный чубук, сигару. И совсем разомлел, когда комендант, потянувшись через стол, собственноручно поднес ему под самый нос в зажигалке огоньку.
— Украинец сам? — опросил он. Илья кивнул, усаживаясь удобнее.
— Сумский.
— А каким ветром занесло на Сал?
— Та известно... Давно было, в гражданскую еще... У Махна служил. Чули про такого?
— Как же... Батька Махно. Слава шумная гуляла когда-то за ним. — Усмешка широко растянула коменданту рот. — А ты... сбежал от батьки?
Дрогнули у Ильи ресницы.
— Та не... Махно сам еле-еле ноги унес. А мы — кто куда. Я и подался на Салыцину. И тут прихватил... До самого двадцать второго года коммунии кишки выпускали.
— Гм, интересно-Часто, часто запыхтел комендант. Разгоняя дым, спросил:
— А чекисты интересовались вами?
— Нюхали. Война, наверно, помешала...
Илья Качура совсем освоился в топком кресле. На манер хозяина, откинувшись, уложил ногу на ногу. Комендант оказался свойским — щедрый, разговорчивый. Жаль, что он, Илья, сам тогда отступился, обиженный, не повторил приглашения. Человек в самом деле занятой. Надо было приглашать еще и безо всяких посредников, того щенка Вальтера и забулдыги Бекера. Давно бы отношения между ними прояснились, окрепли. Вольнее работалось бы.
— Частенько вспоминаете свою бурную молодость, а, господин Качура?
Усмехаясь, разглаживал Илья каштановые усики; навстречу комендантской руке потянулся к пепельнице» черепахе, сощелкивая с сигары белый бугорок пепла.
— Бывает... А когда еще за стопочкой — и вовсе. Откинув светлочубую голову, щурясь, Илья оглядывал мраморную купальщицу на письменном приборе.
— А кто атаманил тут... на Салу?
— Та был... пан Терновский такой. Самый рожак этой станицы. Имение его вон за речкой... — Илья пыхнул дымом. — И не думал и не гадал, что приживусь тут... Случай помог. Бегал, скрывался в камышах, как зверь... Забрел на огонек — ну и... Словом, мир не без добрых людей, как у нас кажуть. И вот прижился. На родину и не тянуло. Все тут нашел: и дом, и семью... Что же мы так?.. Для таковского разговору можно найти место более подходящее. Не побрезгуйте, заскочите в свободный вечерок. На житье-бытье глянете... Никак, третий месяц бок о бок ломаем. А?
Из клубов дыма — опять вопрос:
— Вы в чудо верите, господин Качура?
— В чудо?
- Да. Открылась бы сейчас вот эта дверь и вошел... пан Терновский, а?
Беспокойно задвигался Илья в кресле. Пересилив себя, улыбнулся криво:
— Шуткуете, господин комендант. С того света у нас не ворочаются.
— О! Вы к тому же и закоренелый большевик, господин Качура.
Сошлись брови у Ильи.
— Зарубали его. Вот под Дубовкой, станица такая есть на Салу. На моих глазах.
— На ваших глазах, говорите?
В голосе коменданта больше удивления, чем интереса.
— Ну да... До самого последку не расставались. А срубал его тоже станичный... Беркут. Муж этой самой... учительницы. Теперь он ого! Четыре шпалы... Не то ромб. Шишка у большевиков заметная.
Мягко, мелодично запел телефон. Комендант поднес к уху трубку; отвечая что-то по-своему, свободной рукой выдвигал по очереди ящики стола. Из нижнего достал синюю папку, развязал шелковые тесемки.
Глаза у Ильи округлились — угадал свой «земельный проект». По голосу и выражению видимой части лица коменданта догадался, что он говорит с каким-то высоким чином. «Наверно, с Зимниками», — подумал, впервые в жизни досадуя, что не понимает чужую речь.
Опуская трубку, комендант удивился:
— Покойник, выходит... Гм. Потряс папкой, погасла усмешка.
— Я познакомился с этим... вашим... э-э.... «земельным проектом». Бургомистра уже вызывал... Вы не поняли, господин Качура, германский «новый порядок в Европе». Землю делить и раздавать русским крестьянам мы не будем. Единственный ее хозяин — немцы. Великая нация! Русские... обязаны работать на ней. Только работать.
Начальник полиции глазом не успел моргнуть, как комендант разорвал пополам их месячный коллективный «труд» и бросил в плетенную из чакана мусорницу. Сказал четко, размеренно:
— И впредь подателей подобных «проектов» буду выводить на площадь и снимать порты. Да, да. И еще... – А оконные переплеты отразились в черных стеклах очков. — Самоуправничаете, господин Качура. Вы держите под стражей два лучших дома в станице. Нагнали полный двор скота, лошадей. Не знаю, для какой цели... Еще раз повторяю: хозяин в станице я. Дома очистить. Один приготовить для проезжих господ офицеров. И другой — для немецких солдат. Скот и лошадей вернете колхозам... по хуторам. Откуда угоняли. Илья вытер папахой лоб.
— Надеюсь, вы меня поняли, господин Качура? Оттолкнувшись о подлокотники, комендант поднялся на ноги. Пыхтя сигарой, долго глядел в окно. Не поворачиваясь, приказал:
— Заложников арестуете сегодня ночью. Утром доложите. Десятым впишите... Качуру Леонида.
Выпала из рук Ильи папаха.
