Война. Закончив наскоро курсы медсестер РОКК, я с волнением возвращалась вечером с работы домой и ждала повестку военкомата. Как скорее хотелось в это тяжелое для Родины время быть до предела ей полезной, быть на переднем крае событий!

И вот повестка получена, с рюкзаком за спиной я и еще двое девчат-медсестер с песнями шли на вокзал, где нас ожидал санпоезд. Нам было по 18—19 лет, мы были полны патриотизма, гордости за оказанное доверие, и каждый себе внутренне клялся всего себя без остатка отдавать делу.

Правда, первое время мы были несколько разочарованы сложившейся обстановкой, долго стояли на маленьких станциях, занимаясь второстепенным делом, затем нас завезли в один из колхозов на уборку урожая, а это было в нашем понятии все не то.

И вот первый рейс!

В ночь на 9 июля 1942 года санитарный поезд, состоящий из нескольких классных вагонов, а в основном из теплушек, со станции Елец двигался медленно и осторожно к фронту.

Накануне ж/д путь был разрушен вражеской авиацией, поэтому оста-новки среди поля перестали нас удивлять. По мере того как путь был вос-становлен, мы продвигались на 10—15 километров вперед и опять ждали.

Команда поезда готова была к приему раненых и больных в любую минуту, а прием проходил обычно ночью при абсолютном затемнении, чтобы не вызывать внимания фашистских стервятников.

На этот же раз короткая летняя ночь начинала уже сменяться мутным утренним рассветом. С неба сыпал мелкий теплый дождь. Мы сидели в купе штабного вагона, тесно прижавшись друг к другу, и тихо напевали под гитару «Синенький скромный платочек».

Наконец, мы остановились на маленькой станции Ливны, которую только и можно было понять по нескольким стрелкам ж/д путей, сооружений же каких-либо не осталось и в помине.

Во всем чувствовалось близкое дыхание фронта, на котором, однако, как послебури, наступило короткое затишье.

Начальник поезда и начмед нервно бегали и искали больных. Было странно, что их не находилось, ведь они должны быть обязательно. Насту-пающий рассвет Hat! всех очень тревожил, и хотелось, как можно быстрее погрузиться и с чувством исполненного долга развозить наших ценных пассажиров по тыловым госпиталям.

Время шло, но ни больных, ни кого-либо из представителей военной медицины не было видно.

Наконец, появился один раненый с шиной на полусогнутой руке, в накинутой шинели и торчащей из грудного кармана гимнастерки мед-карточкой передового района. А за ним медленно потянулись еще и еще. Оказалось, что раненых было гораздо больше, чем мы смогли бы с собой взять, но они ожидали нас ночью и, не дождавшись, к утру расположились в поле на сене отдыхать.

Увидев санпоезд, они шли сами в вагоны и, заняв места поудобнее, торопили с отъездом. Появились и медики, санитары несли на носилках тяжелораненых в классные вагоны, но их явно не хватало, и мы сами взялись за носилки. На многих больных шины были наложены прямо из палок на сено, накануне были пережиты горячие минуты.

Мы все были измучены, таская тяжелые носилки, но больных было еще много, и сами они все шли и шли, уже некоторые из них устраивались на площадках. Была дана команда к отправлению, но всех мы взять так и не смогли.

Переполненный поезд возвращался в тыл. Утром мы прибыли опять в Елец. Эта большая узловая станция для нас тогда была страшна, она бес-прерывно подвергалась бомбежке, для врага это был очень заманчивый объект.

По обеим сторонам вокзала множество ж/д путей, и всегда там было большое скопление эшелонов с людьми, боевой техникой, боеприпасами, цистернами с горючим и т. д.

Мы также, ожидая отправления, стояли уже не один час, и все, поднимая глаза вверх, тревожно наблюдали «за воздухом».

У меня был очень тяжело больной с ранением брюшной полости, которому я уделяла много внимания, да где-то по дороге старший фельдшер Люба Олешкевич подобрала и поместила ко мне в вагон мальчишку лет десяти, всего усыпанного мелкими осколочными ранениями, с выбитым глазом и оторванной кистью руки. Где-то играя, он нашел немецкую гранату, она разорвалась почти у него в руках, искалечив его.

Вдруг раздался оглушительный свист, вагоны наши буквально запрыгали на рельсах. Все утонуло в ужасном грохоте. Было ясно, что нас бомбят.

Как ни странно, но вагоны мгновенно опустели. Матрацы с полок попадали на пол, и я очутилась лежащей на полу под их грудой, среди осколков кирпича, стекла, а где-то рядом стонал мой «тяжелый».

Мозг сверлила мысль: что-то будет с моими людьми, но предпринимать что-то было невозможно. Ждать и только ждать.

Тишина наступила как-то неожиданно, на перроне послышались голоса. Я поднялась и увидела страшную картину: мой чистенький вагончик, где до этого все блестело, превратился в свалку битого кирпича со стеклом и грязью. Окон не было, и горячий ветер гулял по вагону. Пользуясь временным затишьем, я выскочила разыскивать больных. Но в это время начальник поезда звал на помощь, нужно было срочно отцепить вагон, который горел. Мы стали выбрасывать из него имущество, вагон отцепили. Но поезд был весь настолько изранен, что больно было смотреть: весь изрешеченный осколками, без окон, двери или болтались на петлях, или так закрылись, будто их закрыла навсегда гигантская рука.

Военный комендант разрешил отправку нашего боевого «инвалида», но нужно было срочно разыскивать больных. Искусно ныряя под вагоны, мы выскочили на опушку и очутились в стрелках траншей, а далее... ржаное поле, где белели повязки наших раненых.

В это время налет повторился еще и еще раз, мы никак не могли по-дойти к поезду.

Кое-как, собрав кучку больных, мы добрались до вагона и вскоре тронулись, по пути подводя итоги. Оказалось, что половина нашей команды вышла из строя, убит начхоз, оторвало ногу дружиннице Ане. Она без сознания лежала, мечась в жару, так и не пришла в себя, мы ее оставили в госпитале на ст. Дон.

Потрясенные, искалеченные, пахнущие дымом и кровью, мы постепенно оставляли своих раненых больных по пути в госпиталях и затем прибыли на ст. Ряжск Рязанской области, где нам почти полностью заменили вагоны, затем до пополнения команды мы некоторое время стояли на ст. Данков и готовы были к новым испытаниям.

Уже спустя много лет я по долгу службы попала в Германскую Демократическую Республику. В один из сентябрьских дней 1955 года я с группой сослуживцев подъезжала к Берлину и вдруг страшно заволновалась. Другим, ехавшим со мной, было непонятно мое волнение. Почему в этот момент я вспомнила 9 июля 1942 года, мне трудно представить. Особенно ярко всплыла в памяти вторая половина войны (1944—1945 гг.), когда с именем этого города было связано стремительное наступление наших войск, когда в освобожденных... районах еще оставались дорожные указатели «Вперед, на Берлин!». И вот он, демократический сектор Берлина с прекрасной Унтер-ден-Линден и послевоенной Сталин-аллее, за которой еще различаешь мрачный военный Берлин — остатки прокопченных руин.

Новый и старый мир! Клочок истории, который навсегда оставил о себе память.

Прошло 19 лет, но 9 июля 1942 года я каждый год отмечаю памятью о погибших в тот день, и для меня это самый памятный день войны.