Это было в начале июля 1942 года. Трудное было время. Часть нашей 39-й армии была окружена немцами, и после многих попыток прорваться пришлось пробираться мелкими группами.

Я был в охране штаба армии и поэтому сопровождал конный транспорт с документами, ранеными. Шли мы глухими проселками, лесными тропами и просто по лесу. Нелегким был наш путь, но никто не роптал. Нередко вступали в перестрелку, и даже дело доходило до рукопашной.

Однажды мы зашли в большой лес, где увидели много застрявших окруженцев. По их рассказам мы узнали, что дальше хода нет, так как немцы оседлали дорогу в лесу и прочно укрепились на ней.

Вскорости мы убедились в их наглости. Они кричали: «Русс, сдавай-ся». Даже забегали в лес, крича и стреляя, сея панику среди окруженцев. Но нам ждать было нельзя, ни одного часа. Немедленно был сформирован отряд прорыва. Мы незаметно стали побираться к дороге, благо были густые заросли кругом, и мы подошли незаметно. Ожидали сигнала.

Вдруг со стороны деревни на белом коне выехал на дорогу немецкий офицер. «Русс, сдавайся!» — крикнул он в нашу сторону, совсем не подо-зревая о нашей близости к нему. Кто-то не выдержал, раздался выстрел.

Офицер, не успев еще ничего сказать, рухнул на землю. Это послу-жило сигналом для обеих сторон. Один миг, и все вокруг превратилось в сплошной смерч огня. Посреди дороги расстилался пороховой дым. Немецкие пулеметы изрыгали кинжальные косые ливни трассирующих пуль, рвались мины.

Мы стреляли из-за деревьев, из канавы, из-за кочек, но немцы ведь сидели в окопах, и наш огонь им почти не причинял вреда.

Ждать было нельзя. Но подняться не хватало сил. Совсем узкая полоска дороги отделяла нас от врага, но вихрь плотного огня прижал нас к земле. Казалось, нет такой силы, чтобы поднять нас и бросить вперед.

И вдруг... со мной рядом выросла маленькая фигурка девушки в во-енной форме. «Вперед! Ура-а-а!» — закричала она, подняв маленький пистолет над головой. Она, встав во весь рост, смело пошла вперед. Я был рядом с ней и, видимо, только один слышал, что она сказала, но увидели ее все.

Мне стало вдруг совсем нестрашно, я выскочил за ней на дорогу и как будто не замечал огненного шквала. Мне даже стало как-то уютно в этом пекле.

Это маленькая милая девушка, быть может, не знавшая до войны ничего в жизни, кроме своей мамы, школы и таких же подруг, вдруг, как горьковский Данко вырвал свое сердце и осветил людям путь, бросилась навстречу смерти.

Так ведь она же должна была быть в тылу, да ее никто и не мог обязать идти с нами. Но ее горячее сердце советской девушки должно было гореть, сжигая врагов и освещая путь людям.

И как только увидели наши бойцы ее бесстрашие, бросились вперед, и в короткой рукопашной схватке немцы были уничтожены. Путь был свободен.

Мы двинулись дальше, и с нами вместе шла эта храбрая девушка. К сожалению, дальнейшая ее судьба неизвестна, быть может, она живет и сейчас, на своей Родине, которую так беззаветно любила.