Это произошло в первый период Великой Отечественной войны, когда враг рвался к Москве на Западном фронте, в районе севернее г. Ельни. Наша 103-я мотострелковая дивизия во взаимодействии с 100-й стрелковой дивизией (после боев под Ельней 100-я СД получила наименование «1-я гвардейская стрелковая дивизия») вела тяжелые бои в районе Ушакова. 583-й мотострелковый полк нашей дивизии наступал на деревни Семешино, Лаврово, высота 235,3.

1 августа 1941 года я (офицер штаба 103 МС) совместно с начальником политотдела дивизии, старшим батальонным комиссаром Зенюховым, прибыл в полк уточнить причины задержки наступления на село Семешино. Уточняя положение противника, мне пришлось выйти в расположение сторожевой заставы, прикрывающей подступы к наблюдательному пункту полка. В заставе находился стрелковый взвод около 15—20 человек. Командовал взводом лейтенант, на вид лет 19—20 (к глубокому сожалению, не помню его фамилию). Стройный юноша с курносым носом, добрым лицом, с непокорной шевелюрой производил впечатление только что выпущенного из училища офицера, но уже испытавшего тяготы войны. Из училища и прямо на фронт! В 1941 году я много встречал таких молодых офицеров, которые прибывали в часть прямо со школьной скамьи, с комсомольским билетом в левом внутреннем кармане гимнастерки, командовали взводами, а это такое подразделение, где всюду нужен личный пример и беззаветная отвага. У командира взвода не было командного пункта, он находился всегда впереди, на виду у своих людей. Довольно часто их хватало на один-единственный бой. Командир взвода, как правило, подымался в атаку первый, расправлялся во весь свой рост, за плечами которого было не больше 19—20 лет. Таким был начальник заставы. Под стать командиру были и его подчиненные. Взвод состоял из солдат кадровой службы призыва 1939— 1941 годов. Это были молодые, жизнерадостные ребята, немного утомленные беспрерывными многодневными боями, запыленные, но жизнерадостные люди с присущим им живым юмором, несмотря на тяжелую обстановку того времени.

Когда я пришел во взвод, люди успели оборудовать окопы лежа, с ко-лена и продолжали их усовершенствовать. Впереди в междулесье хорошо виднелось село Семешино, где простым глазом можно было различить оборону немцев, их пулеметные точки. На опушке леса западнее Семешина были видны плохо замаскированные огневые позиции минометов против-ника. Слева, со стороны Лаврова, шла интенсивная ружейно-пулеметная стрельба, с особым кряканьем рвались немецкие мины.

Разговаривая с командиром взвода и наблюдая в сторону противника, вдруг услышали крик «Немцы!» Вначале я не понял, где немцы. Они вышли совершенно неожиданно густой цепью с опушки леса в тыл взводу. Их было около 50—60 человек в удалении 40—50 шагов от нас. Вот тут впервые в своей жизни я видел штыковой бой и участвовал в нем лично. Этот короткий бой на всю жизнь запечатлелся в моей памяти. Несмотря на то что я был за всю свою службу морально и физически подготовлен к ближнему бою очень хорошо, все же он оставил потрясающее впечатление, которое очень тяжело изложить на бумаге. Этот бой остался никому не известный, за исключением горстки людей, принимавших в нем участие.

Около 20 советских воинов против 50—60 немцев, в то время это считалось нормальным. Все произошло быстротечно. С криком «ура!» наши люди бросились в штыки. Отчетливо помню, схватил на земле кем-то оставленную винтовку и сразу же столкнулся с врагом. Рыжий, рослый немец в каске, с перекошенным лицом, засученными рукавами прыгнул мне навстречу, вынеся вперед широкий штык-тесак для удара. Мне почему-то запечатлелись его руки с рыжими волосами и зловонный запах пота давно не мытого человека. Отводящим ударом трехлинейки отбил штык противника и с глубоким выпадом вперед (как на учении) с силой вогнал свой штык в его грудь. Запрокинувшись, враг стал падать навзничь, а я, как назло, не мог выдернуть штык назад. В это время два немца выскочили из-за куста, но на выручку подоспел лейтенант и его связной. За 5—6 минут все было кончено. Около десятка трупов врага осталось лежать на земле. Взвод понес потери несколькими ранеными. Люди были возбуждены схваткой и довольны своей победой. Уцелевшие немцы обратились в бегство, повернув в лес. Солдаты шутя говорили, что противник умеет прекрасно сверкать пятками. Возбуждение было понятым, им впервые пришлось действовать штыком и прикладом в схватке непосредственно вплотную лицом к лицу с врагом. Кто испытал ближний бой, рукопашную схватку, тот понимает, что значит сойтись с врагом грудью на грудь. Характерным в этой короткой схватке было то, что ни немцы, ни наши не открыли стрельбы в упор. Сужу по себе, в тот период заботился достать врага штыком и из головы выскочило значение пули. Стрельба началась после того, как уцелевшие немцы бросились в лес.

Очень сожалею, что не запомнил фамилию лейтенанта — командира взвода и не знаю дальнейшей судьбы всех, кто был там на опушке леса, но в тот короткий бой я был горд за проявленную стойкость взвода, за предан-ность Родине и солдатскую отвагу. Это были люди 583-го мотострелкового полка 103-й мотострелковой дивизии.

Второй случай этого же дня: 688-й мотострелковый полк 103-й мото-стрелковой дивизии вечером 1 августа 1941 года атаковал противника на северо-восточной окраине Ушакова (в 15—20 километрах от г. Ельни). Атака захлебнулась, и в ночь на 2 августа подразделения полка отошли в исходное положение. Отход прикрывала саперная рота полка, заняв рубеж на безымянной высоте южнее села Новое Устинове

Ночь выдалась очень темной. Немцы жгли костры по своему переднему краю и беспрерывно вели огонь из автоматов и пулеметов вперемежку с методичным огнем минометов.

Я со ст. лейтенантом Давыденко (забыл его имя и отчество) находился на командном пункте 688-го мотострелкового полка как делегат от штаба дивизии на западной опушке леса юго-восточнее Нового Устинова.

В этой беспрерывной стрельбе немцев, с их кострами, ракетами и трассирующими пулями, время от времени слышался душераздирающий крик раненого, идущий из нейтральной полосы. Протяжный крик отчаяния и мольбы тяжело действовал на нервы людей. Предпринимавшиеся попытки вытащить его из-под окопов немцев не удавались. Противник тщательно освещал этот участок местности и вел интенсивный огонь из автоматов. Командование полка не могло больше рисковать людьми, и, по существу, он был обречен на гибель.

Старший лейтенант Давыденко не выдержал зова о помощи, сказал мне: погибнет парень, надо спасать. Одному нужно остаться на точке для связи со штабом дивизии, продолжать нести службу, а другому — рискнуть.

Я согласился с ним, ибо так же думал и сам. «Пойду я, — сказал Давыденко, — так как был на той местности днем, а ты к тому же являешься старшим, тебе уходить нельзя».

Я действительно был старшим и не имел права покидать пост без раз-решения начальника штаба дивизии полковника Кузьмина. Докладывать же о решении пойти вытащить раненого было бесполезным, ибо в то время заменить нас было некому.

Давыденко пожал мне руку, выпрыгнул из окопа и слился с темнотой. Я позвонил командиру 2-го батальона капитану Михайлову и попросил его в случае необходимости прикрыть огнем Давыденко.

Немцы вели себя по-прежнему. Я беспокоился за своего товарища. Мы вместе с ним учились в Военной академии им. Фрунзе и вместе в на-чале войны попали в одну дивизию.

На рассвете Давыденко устало опустился ко мне в окоп и, сидя не распрямляясь, ничего не говоря, заснул.

А все произошло так. Давыденко вышел в район саперной роты 688-го МП. Командир роты рассказал ему, что посылал за раненым три раза своих людей, но они несли потери от огня противника и не могли его вытащить. Давыденко решил один добраться, а командира роты попросил прикрывать огнем, если немцы обнаружат его. Впереди лежащее поле было освещено кострами противника. Давыденко выбрался из окопа, слился с травой и пополз в направлении стона. По рикошетам он понял, что враг ведет неприцельный огонь, это его ободрило. Играя с отблеском костров и пулями противника, человек упорно и настойчиво, метр за метром пробирался по-пластунски вперед, не думая о себе и совершенно не зная человека, лежащего у проволоки врага. Ясно было одно: там наш советских солдат, который нуждается в помощи, и он, Давыденко, рискуя собственной жизнью, подаст ему руку, как товарищ своему боевому товарищу и соратнику.

В воронке от авиабомбы Давыденко нашел тяжелораненого солдата. К своему изумлению, он обнаружил, что солдат, потерявший сознание, привязан за руку к колу на дне воронки мелкозвенчатой цепью от немец-кого парабеллума. Вторая рука, раненная, привязана к туловищу ремнем. Раненую ногу в голеностопном суставе стягивала петля от телефонного провода, конец которой уходил под проволочное заграждение в сторону немцев. Давыденко стал свидетелем издевательства над нашими ранеными. Немцы периодически тянули за провод, причиняя страшную физическую боль. Тело солдата задерживалось на привязи за кол, а нога вытягивалась на край воронки. Человек находился на растяжке, при этом издавал отчаянные, душераздирающие вопли. Потом провод резко отпускался, и тело опять скатывалось в воронку.

Давыденко развязал солдата, а конец провода привязал к колу. Выбрав момент, взгрузив на себя раненого, выполз из воронки, направляясь к своим. Раненый тихо стонал, не приходя в сознание. Давыденко боялся, чтобы стон не выдал их, и тогда уже едва ли можно было бы остаться незамеченными. Даже в этот момент Давыденко думал не о себе, а о раненом солдате. Около часу он затратил на преодоление с ношей расстояния 400—500 метров, отделявшего наши окопы от противника. Выползшие навстречу саперы взяли раненого, а Давыденко побрел на командный пункт, забыв узнать фамилию спасенного им человека. Оказывается, немцы специально привязали тяжелораненого для того, чтоб он ночью, истязаемый ими, мог громко стонать, нагоняя уныние на наши части. Поступок ст. лейтенанта Давыденко подтверждает высокую моральную устойчивость советского человека. Совершая по существу героический поступок, считает это обычным, будничным явлением. Все это Давыденко рассказал мне утром 2 августа, а к исходу этого же дня он погиб на северной окраине Ушакова, возглавляя пешую разведывательную группу. Наши разведчики пробрались в тыл врага и, выполнив задачу, отходили к себе. В момент отхода были обнаружены противником, попав в тяжелое положение. Старший лейтенант Давыденко с ручным пулеметом залег в кювете у большака, идущего из Ушакова на Хлысты, приказал разведчикам отходить, а сам вступил в огневой бой с мотоциклистами противника. Ядро разведки благополучно отошло к своим. Коммунист Давыденко ценой собственной жизни обеспечил выполнение задачи.

После освобождения Ушакова Давыденко был похоронен на северной окраине этого села в братской могиле. Тело его, изуродованное штыковыми ударами, нашли в кювете на северной окраине Ушакова. Давыденко дрался до последнего патрона и был поднят на штыки.

Образ этого скромного офицера-коммуниста остался в моей памяти на всю жизнь. Страна не знает о его подвиге, совершенном в тяжелый период Отечественной войны, его помню я и, возможно, уцелевшие сослуживцы на 103-й мотострелковой дивизии. Не знаю, цела ли братская могила в селе Ушаково, где захоронены в августе 1941 года павшие герои 103-й мотострелковой дивизии, и знают ли его жители о делах и героических поступках советских воинов, погребенных на их земле.

А ведь сколько таких Давыденковых было во время войны — не перечесть, благодаря им пришла победа и восторжествовало наше правое дело. Все они именуются неизвестными героями, хотя живые о них помнят.