1941 год, Донбасс.

На улице города звучит песня «Вставая, страна огромная, вставай на смертный бой».

Это первые добровольцы сандружинницы уходят на фронт.

На них новое обмундирование еще в сапожках, через плечо сумка и противогаз: молодые, стройные, как березки.

С каким восхищением я смотрела на них, на их близких, которые пришли провожать и стояли в слезах и тревоге, как завидовала их детям и жалела, что не могу так же гордиться своей матерью.

Война еще не доходила до моего сознания. Ни проводы отца, ни слезы матери не пробудили во мне никаких чувств, кроме возбуждения: мы, дети, целыми днями носились по улицам, играя в войну. Война пришла гораздо позже в мое сознание, я увидела ее рядом. Сначала шли войска, потом бежали матери, прижимая к груди раненых детей, уходя за Донец, потом разрывы снарядов. Самый памятный день войны... Это, должно быть, радость большой победы или горечь утраты, то, что всколыхнуло всего тебя и застыло в сердце.

Да, слишком много утрат, так много, что притупились чувства. Мне было тогда 11 лет, ровно столько, сколько сейчас моему старшему сыну.

Мы также бегали в школу, занимались пионерскими делами, работали на школьном приусадебном участке, участвовали в художественной само-деятельности, строили планы и не раз говорили «кем быть?». Гордились своими старшими братьями и сестрами: летчиками, моряками, учителями, мечтали вырасти такими же, как они.

Школа, куда мы переехали вначале войны на Харьковщине, была у нас красавица, новая, трехэтажная, стояла она на пригорке, и видны были со школьного двора все уголки нашего села, утопающего в вишневых садах. Впоследствии и село, и школа были разбиты, остались торчать одни печные трубы.

Шли экзамены, когда над нашими головами пронеслись фашистские самолеты, неся горе и смерть.

Молодежь уходила за Донец. Счастливое детство кончилось, занятия в школе прекратились, маленькое село наполнилось лязгом и скрежетом чужих машин, послышалась чужая команда, чужая речь.

Люди притаились от страха, особенно боялись дети, моя маленькая сестренка замирала от страха и кричала, что есть силы, когда они заходили в дом, один эсэсовец с руганью выхватил пистолет и нацелился, намереваясь выстрелить, мать закрыла ее своей грудью, и он выстрелить не посмел. Они пришли, как хозяева, заняли дома, выбросив людей в землянки и сараи, скот увели, птицу забрали.

Зимой отбирали теплые вещи, если даже одна пара валенок приходилась на всю семью. Я видела смерть, голод и жажду, сожженные города и села, эшелоны угнанных в Германию людей, замученных, повешенных: военнопленных, полуживых, израненных, пристреленных на дорогах, тех, кто не мог уже идти, людей, которые протягивали им последний кусок хлеба, и немцев, отгоняющих их прикладами. Бесконечные бомбардировки, землю, изрытую снарядами, деревья, вырванные с корнем, хлеб, вспаханный гусеницами танков, дым пожарищ.

Люди метались в поисках спасения, уходили в поля, прятались во рвах, в окопах, подвалах, но везде настигала смерть.

Погибала мать, дети оставались без воды и куска хлеба, погибали дети, засыпанные в подвалах, и мать безумела от горя, ломая руки.

Видела дуло пистолета у глаз и чувствовала его тяжесть на своей спине, когда нас, малолетних, гоняли на передовую рыть окопы, зная, что наши в детей стрелять не будут.

Когда выдавалось затишье, мы уходили в поле и, оглядываясь, нет ли кого поблизости, пели:

Утро красит нежным цветом Стены древнего Кремля, Просыпается с рассветом Вся советская земля.

Тогда эту песню учили во всех школах на уроке пения и были горды, чувствовали себя героинями.

Детство у нас было отнято, оно прошло в подвалах и окопах под вой сирен и бомб.

Но больше всего из этого кошмара в моем сердце и памяти остался один эпизод.

Мы, дети, за деревней собирали цветы и плели венки, город был уже освобожден, и война ушла вперед, мимо нас шла колонна машин с красным крестом — это в тыл везли раненых.

За ревом моторов я не услышала других моторов. На нас летели три самолета, мне подруга кричит: «Ложись», а я смеюсь и не вижу угрозы, нависшей над нами.

Фашисты стали поливать пулеметным огнем, сбросили одну за другой три бомбы, все смешалось, машина опрокинулась, а пулеметы не переставали поливать огнем беззащитных людей, те, кто остался жив, метались по лугу, падали, прижимаясь к земле, другого укрытия не было, но и там настигали пули. Мы с подругой лежали рядом одна за другой; вдруг подруга запрыгала, поднялась и побежала; когда я подняла голову, то увидела, что левая рука у нее оторвана и вся она залита кровью, но, не пробежав и десяти шагов, была скошена пулеметной очередью — эта маленькая 13-летняя девочка.

Из всего пережитого — это лишь маленькая частица, но такая, которую ни простить палачам, ни забыть нельзя.