1941 год. Наша часть уже неоднократно вступала в смертельную схватку с врагом. Мы уже не однажды пополнялись новыми бойцами, а враг все наступал.

Однажды, это было под городом Вязьма, в районе станции Касьня, в наш батальон вместе с бойцами прибыла девушка-санитар. Ей в ту пору было не более девятнадцати, шустрая, черноглазая, среднего роста и с постоянной улыбкой на лице. Звали ее Надежда Ивановна Стогова. Надя всем нам улыбалась, со всеми у нее был разговор, и все ее стали называть «наша Надюша».

2 октября 1941 года немцы объявили о своем генеральном наступлении на Москву. Нашей части была поставлена задача — любыми средствами задержать врага и дать возможность основным частям занять укрепленные рубежи, что западнее города Гжатск. Из всех средств оружия в то время самым мощным оружием в нашей части были станковые пулеметы системы «Максим», нашу роту в составе 12 пулеметов бросили на поддержку стрелковых подразделений с задачей поддержать своим огнем наступление наших частей.

Подразделения пошли в атаку, вместе с ними пошла и наша Надюша, не обращая внимания на сплошной огонь врага. Я видел ее не однажды, как она выносила раненых бойцов в тыл и возвращалась снова. Бой нарастал, немцы ведут по нам артиллерийский и минометный огонь, появились в воздухе самолеты, завизжали бомбы, и казалось, нет уже на земле места, где бы ни падала бомба, снаряд и мина. Но, несмотря на все это, Надя появлялась то там, то здесь, и всякий раз, когда встречался с ее взглядом взгляд, она тоже мило улыбалась, судьба ее щадила.

Уже темнело. В то время с наступлением темноты немцы атаки не прекращали, вели беспорядочную стрельбу, ярко освещая ракетами местность. Нам поступил приказ отойти на новые рубежи. Сдав товарищам своего «максима», я, уходя, оглядел местность, не остался ли где кто, слышу, как будто кто-то тихонько стонет, я бросился на стон и увидел: в большой от авиабомбы воронке лежала наша Надюша, тихонько стонала, я наклонился над нею, спросил: «Надя, куда тебя?» Вместо ответа она махнула рукой, спросила: правда, что наши уходят? Я сказал: «Да, поступил приказ отходить». Она спросила: «Как вас зовут?» Я ответил: «Меня зовут Валентин, фамилия моя Петров». Она говорит: «Валя, прошу вас, не оставьте меня, очень прошу вас». Я ей сказал, что не оставлю. Я увидел, что вся юбка уже в крови, и ей говорю: «Вы, Надя, сильно ранены, надо перевязать рану». Она ответила: «Не надо, не надо» — и умолкла. Я понял, что она, наверное, стесняется. Обнажил ей ноги и увидел, что выше колен в обеих ногах имеются раны и кровоточат, особенно правая рана большая, сантиметров 7—8, из нее кровь словно ключом бьет. Схватил ее сумку с перевязочными материалами, она была пуста. Я достал свой индивидуальный пакет, стал перевязывать большую рану, но у меня что-то плохо получалось, кровь по-прежнему била, а я уловил себя на том, что у меня дрожат руки. Сняв рубашку, оторвав рукава, я стал делать жгутовку, как нас в мирное время учили. Кровь немного сбавила, остатками рубашки я перевязал обе раны, идти она, конечно, не могла. Взял ее на руки и понес, какая же она была легкая, а она все говорит мне: «Не оставляйте меня, Валя».

Я знал, что на станции Каевиц стоял санитарный поезд, и понес ее туда. Это примерно расстояние 3—3,5 километра. Несу ее и говорю ей: «Нет, Надюша, не оставлю». На западе горел город Вязьма, сзади велась стрельба и освещалась местность.

Ну, вот уже и станция, она пылает, и в отсвете я вижу санитарный поезд, Надя уже не говорит мне ничего, она сделалась очень тяжелой, донес до поезда, меня увидели сестры, подбежали, забрали Надю, а она говорит: «Валя, не оставляйте меня». Унесли ее в вагон, я сел под вагон, отдыхаю. Вышла сестра, звали ее Катя, сказала мне: «Вы еще не ушли, вас просит врач Анна Павловна». Вхожу в вагон, меня встречает женщина лет 40, спросила, давно ли она ранена и сколько времени как вы ее несли. Я рассказал. Она мне сказала, что в правой ноге сквозное ранение осколком в мягкие ткани, кость не повреждена, в левой — множество мелких осколков. «Раны мы обработали, но, главное, она много потеряла крови, а ее достать трудно, не смогу ли я ей в этом помочь?» Я ответил, что, если моя кровь подходит, берите сколько надо.

Исследовав мою кровь, мне сказали, что нужная кровь, и взяли. Анна Павловна распорядилась покормить меня, и я тут только вспомнил, что я голодный и целый день в рот ничего не брал. Дали мне белье, и я, уже отдохнув, решил идти в свою часть. Вышла Катя (сестра) и сказала, что Надя просит зайти к ней.

Я зашел в вагон, на койке лежала Надя, прикрытая тонким одеялом, и, увидев меня, мне показалось, она обрадовалась, улыбнулась. Спросил, как она себя чувствует, ответила тихо: «Спасибо, лучше». Я говорю: «Надя, меня ждут, мне надо идти». Она ответила: «Да, надо тебе к своим». Повернулся, хотел уйти, она позвала меня, говорит: «Наклонись ко мне, я хочу тебе что-то сказать». Это я впервые от нее услышал, что она назвала меня на «ты». Я наклонился и увидел ее бледное личико и как будто румянец по щекам, обвила мою шею своими руками и, крепко поцеловав, сказала: «Спасибо за все, не забывай этого». Меня как спичкой обожгло и в сердце больно кольнуло. Я ушел. Воевал я недолго после этого, угодил в госпиталь, пробыв там около 20 месяцев, я вернулся на фронт. В свою часть я не попал, да какая разница, ведь везде были наши ребята, наши части.

Закончил войну в Восточной Пруссии и вернулся к мирной жизни. У меня семья, жена, сын Юра и дочь Валя, и с тех памятных дней 2 октября 1941 года прошло более 20 лет, но Надя и сейчас мне часто снится в том виде, как я ее оставил в вагоне. Проснувшись, и сейчас что-то кольнет в сердце, видимо, там, в том вагоне, осталась не одна Надя, а и наша суровая юность, а возможно, и что-то большее.

Мне хотелось бы знать, как сложилась судьба Надежды Ивановны. Возможно, она отзовется.