После вечерней переклички Шваленберг зашел к Ча-мокову. Он нервничал.
— Будьте начеку, Чамоков, — предупредил он. — Гестаповцы что-то пронюхали. Действия партизан и переход на их сторону казаков вместе с офицерской школой всполошили самого Гиммлера.-В Шепетовку прибыла специальная группа службы имперской безопасности для принятия самых решительных мер против партизан и подпольных организаций. Вчера комендант гросслаза-рета побывал на совещании у гебитскомиссара Борвса. О чем шла речь на этом совещании, я не знаю, но, по-видимому, оно имело настолько секретный характер, чго Планк не счел нужным вводить в курс дела даже нас, блокфюреров. Не заподозрил ли он связи между гросс-лазаретом и «добровольческими формированиями»?
Слова Шваленберга крайне обеспокоили Чамокова. Он прекрасно понимал, какими опасностями было бы чревато подобное подозрение со стороны коменданта.
— По-моему, мы действовали очень осторожно, — сказал он. — Я, например, не знаю, какие претензии может предъявить лично ко мне или к моим русским коллегам комендант. Ведь мы самым старательным образом помогали ему вербовать добровольцев для работ в Германии и в воинские формирования. И можно ли обвинять нас в том, что партизаны совершили налет на эшелон и что завербованные перешли на сторону партизан?
— Боюсь, как бы эти вполне логичные доводы не оказались несостоятельными, — заметил Шваленберг.— Попади в руки коменданта донос хотя бы одного предателя, и обнаружится истинное положение вещей.
«А что, если в самом деле среди нас есть предатель?» — подумал Чамоков. В памяти одно за другим всплывали лица тех, с кем он вел работу в гросслазарете. Не только лица. Слова, поступки, действия, глаза каждого. На кого подумать? В ком хоть раз проявилось нечто такое, что бы давало какие-то основания обвинить или только заподозрить человека в предательстве?
— Я верю своим друзьям, — запоздало отозвался Чамоков. — И у меня нет ни малейшего повода подумать о ком-нибудь из них плохо.
— Мне нравится ваша вера в людей, — кивнул Шваленберг. — Но, к сожалению, такие слова, как «вероломство», «измена», «предательство», «клятвоотступничест-во», не являются какими-то отвлеченными символами.
— Нет, это не относится к моим друзьям, — убежденно заявил Чамоков...
Прошли сутки.
На следующий вечер Шваленберг снова появился в комнате Чамокова.
— И все же предательство налицо, — сказал он с горькой усмешкой.
Чамоков видел, с каким трудом Шваленберг сдерживает свои нервы.
— Может быть, ложная паника?
— Увы, вполне определенно.
Шваленберг рассказал о том, как он едва не попал в число поднадзорных объектов гестаповцев. Это произошло утром. Шваленберг отправился в город, чтобы встретиться с Михайловым и предупредить его о возможных провокациях со стороны тайной полиции. Когда он подходил к городской больнице, кто-то окликнул его. Шваленберг обернулся на голос, увидел знакомого гестаповца Берга, который, обрядившись в гражданский костюм, торчал у входа в винную лавку. О пристрастии Берга к вину Шваленберг знал давно и не,раз пил с ним в городе, поэтому встреча с Бергом у винной лавки не удивила Шваленберга. Удивил его наряд.
— Может, зайдем, выпьем по стакану! — предложил Шваленберг.
Берг взглянул на вход в лавку, вздохнул сокрушенно:
— Не могу!
— Это не похоже на тебя, Отто, — улыбнулся Шваленберг.
— Что поделаешь? — пожал плечами Берг. — На по: сту пить воспрещается. — И, приблизив лицо, добавил:— Признаться, я уже успел пропустить пару стаканчиков.
«Нет, пожалуй, побольше!» — подумал Шваленберг.
— Не валяй дурака, Отто, — сказал Шваленберг. — Где пара стаканов, там третий никак не помешает.
— Нет, — мотнул головой Берг. — Хватит: пост есть пост.
— В этом костюме? У винной лавки?
— У нас это бывает.
— Не понимаю.
Берг кивнул в сторону больницы.
— Наблюдаю... Поступили сведения, что здесь не чисто.
В голове Шваленберга промелькнула страшная догадка.
— Наши тут кругом, — продолжал болтливо Берг. — Всех, кто заходит туда, — засекаем, потом следим.
— Это же больница, — промолвил с напускным недоумением Шваленберг, мысленно благодаря судьбу за то, что она случайно столкнула его здесь, на улице, с Бергом.
— В этой больнице черти водятся, — сказал Берг.
— Неужели и впрямь черти? — воскликнул Шваленберг, разыгрывая из себя наивного простака.
— В переносном смысле, конечно, — объяснил Берг.
— А в прямом?
— Подпольщики.
— Да ну! Брось! Не может этого быть. Вам, гестаповцам, всегда мерещится.
— Потом узнаешь, мерещится или нет, — буркнул, несколько обидевшись, Берг и, полагая, что с немцем можно быть откровенным до конца, добавил: — Говорят, главный врач с партизанами связан.
Страшная догадка подтвердилась. Перед мысленным взором Шваленберга встало добродушное, веселое лицо Михайлова. Сейчас он, возможно, обходит палаты или принимает больных у себя в кабинете, строит какие-то планы на будущее. Не исключено, что он ждет связного от партизан. И даже не подозревает, какая опасность нависла над ним. По сути дела, он уже в руках гестаповцев. Они могут схватить его в любую минуту, и если медлят, то только потому, что хотят узнать, с кем он связан. Связные наведут гестаповцев на след других подпольщиков в городе, в лагерях, в гросс-лазарете. Затем последуют аресты и полный разгром подпольной организации.
Раздираемый тревожными мыслями, Шваленберг искал выход из этого почти безвыходного положения. Надо предупредить Михайлова. Любой ценой. Если даже не удастся спасти самого Михайлова, то, может быть, удастся предотвратить провал и разгром всей организации. . Боясь, что Берг может заметить смятение, которое охватило его, Шваленберга, он недовольно поморщился, сказал с досадой:
— Да, не повезло мне сегодня, дружище. Берг вопросительно взглянул на него.
— В чем именно?
— Я ведь шел туда. — Шваленберг кивнул в сторону больницы.
Глаза Берга удивленно округлились.
— Туда? Зачем?
Шваленберг тут же сочинил любовную историю. Дескать, недавно познакомился с медицинской сестрой, чертовски любвеобильной дамочкой; сегодня у него выпало несколько свободных часов, шел к ней договориться о встрече, а тут такая неудача.
Подвыпивший Берг поверил в эту историю.
— Любовь, говоришь?.. Я тут, в городе, тоже одну присмотрел... Такая каналья, что пальчики оближешь.
Шваленберг решил использовать столь благодушное настроение Берга. Напустив на себя вид вконец расстроенного несостоявшимся свиданием человека, он вздохнул:
— Как же быть, черт возьми? Берг задумался.
— Ладно, так и быть, — сказал он наконец. — Иди. Я дам знать ребятам на наружных постах. Но смотри, не задерживайся в больнице: там наших тоже немало.
Шваленберг расцвел.
— Спасибо, Отто.
— Не спасибо, а две бутылки вина, — подмигнул Берг. — Согласен?
— Три! — пообещал Шваленберг.
Он пересек улицу и вошел в больницу. Вначале решил было идти прямо к Михайлову, но увидев несколько человек, ожидавших приема у двери кабинета главного врача, отказался от своего первоначального и довольно опрометчивого намерения. Больше того, он уже опасался встречи с самим Михайловым. Тот, не чуя никакой опасности, мог запросто подойти к нему, поздороваться, а это сразу же подсказало бы шпикам, что он, Шваленберг, и Михайлов знакомы. Тогда уж вряд ли выручит Берг.
Шваленберг шел по длинному коридору, заглядывая в каждую палату: искал Антонину Баженову. Увидел ее в операционной, у кипятильника и, не мешкая, подошел к ней на виду у двух санитарок. Она недоуменно уставилась на него.
— Здравствуйте, Тонечка, — весело промолвил Шваленберг, взял ее об руку и вывел в коридор, К ним приближалось два мужчины в ватниках, шапках-ушанках, в тяжелых сапогах. Шваленберг понял, что это переодетые гестаповцы, шепнул Баженовой. — Улыбайтесь!.. Я ваш возлюбленный... Осторожнее. — И громко рассмеялся. — Значит, уже не хочешь любить меня?
Баженова улыбалась, но в ее глазах застыл испуг, и поэтому улыбка на ее лице выглядела вымученной, страдальческой.
Шпики дошли до конца коридора, остановились у окна.
— Передайте Михайлову, — торопливо зашептал Шваленберг, — за ним следят... Пусть спасается... Предупредите связных. В гросслазарете пока не появляйтесь. — И снова громко:, — Я жду, Тонечка, вечером, на прежнем месте. Придете?
— Приду! — ответила Баженова, побледнев. Шваленберг наклонился к ее лицу, поцеловал в щеку и, помахав рукой на прощанье, двинулся к выходу. Шпики пошли за ним. Баженова ушла назад в операционную.
Выйдя на улицу, Шваленберг подошел к Бергу.
— Ну как? — спросил тот. — Видел милашку?
— Видел! — игриво отозвался Шваленберг.
В это время из больницы вышли те двое, в ватниках, которые маячили в коридоре.
— Ваши? — поинтересовался Шваленберг, указав на них взглядом.
— Наши! — подтвердил Берг и, достав из кармана носовой платочек, высморкался. Шпики понимающе кивнули, вернулись в больницу.
— Не забудь — три бутылки! — напомнил Берг. — Встретимся здесь в воскресенье, в пять часов вечера.
— Обязательно! — заверил его Шваленберг... ...Обо всем этом и рассказал Шваленберг Чамокову.
Чамоков курил сигарету за сигаретой. Он не строил никаких иллюзий насчет возможности спасения Михайлова и с ужасом представлял себе, что придется пережить Федору Михайловичу. Допросы, пытки, побои и затем — казнь. Чамоков не сомневался в мужестве и стойкости Михайлова; такой никогда не выдаст, не предаст никого. Но можно ли поручиться, что вместе с ним в гестаповские застенки не попадут другие, те, кто будет арестован вме-сте с Михайловым в больнице? Связные от Одуха, из лагерей военнопленных, от славутских патриотов... Не каждый сможет встретить смерть бестрепетно, тем более, когда путь к смерти будет пролегать через адские муки. Найдутся малодушные, и тогда начнется цепь провалов, которая дотянется и до гросслазарета.
— А вы уверены, что Берг не выдаст вас? — спросил Чамоков у Шваленберга,
Тот пожал плечами.
— Не уверен.
— Что же будем делать?
— Пока — выжидать и смотреть в оба.
— Уподобиться кроликам перед удавом?
— Нет, — покачал головой Шваленберг. — Надо сделать все, чтобы не дать гестаповцам разгромить подполье. Надеюсь, Баженова успеет предупредить многих.
— А если не успеет?
— Я тоже не буду терять времени. Михайлов связал меня с некоторыми товарищами, и я постараюсь разыскать их.
— Действуйте, — сказал Чамоков. — Я же со своей стороны приложу все усилия, чтобы обезопасить наших здесь, в гросслазарете. В крайнем случае, всю вину возьму на себя.
— Будем надеяться, что вас минет чаша сия, — сказал Шваленберг. — Вы пользуетесь очень большим доверием со стороны Борбы и самого Планка... А это многое значит!
— Только до тех пор, пока какой-нибудь предатель не шепнет им на ухо, кто я в действительности, — заключил Чамоков...
Через Стецуру и Изотова он немедля дал знать об опасности всем членам подпольной группы гросслазаре-та. До полуночи у него просидел Роман Лопухин. Разговор вели приглушенно, в потемках. Едва из-за двери доносился малейший шум, они сейчас же умолкали. Договорились, как вести себя в случае ареста и допросов: не признаваться ни в чем, отвергать любые обвинения и, главным образом, категорически отрицать какую бы то ни было связь с Михайловым.
— Самый опасный свидетель — майор Борба, — сказал Лопухин. — Он оставлял вас наедине с Михайловым, он покровительствовал вам на основании характеристики, которую дал ему о вас Михайлов. Если он поймет, как ловко его одурачили, то выместит всю злобу прежде всего на нас, врачах и санитарах.
— Борба может строить только предположения относительно наших общих действий с Михайловым, — высказался Чамоков.
— Разве этого мало, чтобы учинить расправу? — возразил Лопухин. — В наших условиях достаточно одного подозрения. Факты для гитлеровцев не обязательны.
— Это вообще-то верно,. — признал Чамоков, — но в данном случае даже факты обернулись бы против самого Борбы. А он—человек не глупый и, очевидно, постарается отвести от себя удар. Ведь это он горячо поддержал мою мысль об использовании инфекционного корпуса, и никто другой, как Борба, связал меня с Михайловым, а затем поручил мне вербовку добровольцев в предательские части и на работы в Германию. Я выполнял его поручения — не больше. Какой же ему смысл разглашать то, что может привести его в штрафной батальон? Ну и, кроме того, у Борбы нет твердых доказательств нашей виновности.
— Да, пожалуй, он предпочтет молчать, — согласился Лопухин. — Но его молчание может оказаться для нас зловещим признаком.
— Вы хотите сказать, что он при первом удобном случае избавится от нас, как от свидетелей своего промаха?
— Вот именно.
— Что ж, Роман Александрович, мы все-таки успели сделать кое-что полезное!,— сказал Чамоков. В его глазах не было ни страха, ни обреченности, а какое-то величавое спокойствие. Такой взгляд бывает у человека, удовлетворенного чувством исполненного долга. — В конце концов, с той минуты, как мы попали в плен, смерть подстерегала нас на каждом шагу. Вспомните расстрел на берегу Днепра... Или гибель сотен раненых в гросслазарете. Будем же мужественны до конца, Роман Александ-рович.
— И все же смерть от руки палача — это ужасно мерзкая штука, — поежился Лопухин. — Другое дело в бою. Но тут... Трудно смириться с такой смертью.
Чамоков встряхнул его за плечо.
— Давайте не думать о смерти. Это расслабляет нервы. Надо жить надеждами на лучшее, на победу и драться до последней капли крови. Не забывайте, что мы с вами ведем бой, и пока что мы вели его успешно... Не сдаваться, не опускать голову. Ведь бывает и так, что в самый, казалось бы, безнадежный момент вдруг приходит спасение. Кто знает, возможно, в ближайшее время наша армия рванется на запад, и мы, узники, снова обретем свободу...
Та ночь в гросслазарете была тревожной. В первом часу ночи караульный начальник во время смены'постов наткнулся на труп командира охранного взвода — эсэсовца Шварца. Он был убит ножом в грудь на половине пути между административным корпусом и помещением гауптвахты. О происшествии доложили Планку. Тот вскочил с постели и в одном белье бросился в свой кабинет, позвонил на пост у главных ворот.
— Не выпускать ни одного человека за пределы лагеря, — распорядился он. — Ни солдат, ни офицеров, решительно никого.
Начальник поста что-то ответил.
— Что?! — заорал в трубку комендант. — Да как вы смели, олухи! Сгною в карцере, расстреляю! Готовьте собак, дежурные машины.
Четверть часа спустя три машины с поисковой группой и собаками-ищейками вылетели за ворота гроссла-зарета. Впереди на мотоцикле мчались сам комендант и начальник охраны.
Вернулись они только утром. Беглец исчез бесследно.
Этим беглецом был блокфюрер Станислав Шваленберг. А бежать ему пришлось вот почему.
Вечером, после ужина, Шваленберг вернулся к себе, комнату на третьем этаже административного корпуса, и только включил приемник, когда его вызвал комендант.
Входя к шефу, Шваленберг лихо козырнул, щелкнул каблуками.
— Слушаю вас, господин комендант! На него уставились свирепые глаза.
— Был сегодня в городе?
— Так точно, господин комендант! — ответил Шваленберг.
— Что делал там?
— Кое-что купил.
Планк выпятил вперед тяжелую челюсть.
— А в больницу зачем заходил? Осведомленность коменданта поразила Шваленберга.
Он понял, это донос из гестапо. Берг или те двое, в ватниках? Впрочем, кто из них донес, — сейчас не представляло для Шваленберга особого интереса. Знал он одно: надо отвечать без запинки, чтобы сбить с толку коменданта.
...- Девчонка у меня там. Познакомился недавно, - ответил он, улыбнувшись с напускной застенчивостью.
— Фамилия, имя!
— Не знаю! — Шваленберг едва не назвал имя Баженовой, но, не желая подвергать ее лишней опасности, решил скрыть правду.
Планк стукнул кулаком по столу.
— Имя! Говори имя!
-..... Не знаю, — повторил Шваленберг. — Короткие встречи... Говорили о любви... Обнимались, а вот имя забыл спросить. — Он скривил рот. — Да и зачем оно мне? Сегодня она, завтра другая... — Врешь, хромая скотина! — гаркнул Планк.
«Плохо мое дело!» — догадался Шваленберг, но ответил с искренним возмущением:
— Оставьте мою хромоту в покое, господин комендант. Я был ранен на фронте, вы прекрасно знаете об этом. Четверть века в моей ноге сидит осколок.
Решительный протест возымел свое действие. Комендант немного сбавил тон. Перед ним стоял ветеран первой мировой войны, сражавшийся за Германию, ныне эсэсовец, требовательный и строгий блокфюрер.
— О чем же ты говорил с девчонкой? Шваленберг поджал губы.
— Вас интересует интимная сторона дела.....-что ж, я могу сказать. Назначил свидание на завтра. Я-то, слава богу, ранен был в ногу, а остальное целое.
Смотри, чтобы на этот раз голова твоя уцелела, — угрожающе промолвил Планк. — Завтра-послезавтра все выяснится, а пока пойдешь под арест.
«Да, видимо, это конец!» — понял Шваленберг.
Планк вызвал командира охранного взвода, отобрал у Шваленберга пистолет.
— Шварц, — обратился он к охраннику, — отправьте его па гауптвахту.
В сопровождении Шварца Шваленберг вышел из административного корпуса. Стояла ночь, темная, безлунная. В черном небе холодно мерцали звезды. Шварц вынул из кобуры пистолет, указал в сторону караульного помещения, у входа в которое ярко горела электрическая лампочка.
И вот арестованный и сопровождающий очутились на участке, равноудаленном от фонарей.
— Разреши оправиться, — попросил Шваленберг. . — Успеешь, иди! — буркнул Шварц.
— Не будь скотиной, — бросил Шваленберг. Рука| его незаметно дотянулась до кармана, сжала рукоятку! финского ножа.
— Сам скотина, — процедил сквозь зубы Шварц и? подтолкнул его в спину пистолетом. — Иди!
«Сейчас! Только сейчас! — мелькнуло в голове Шва-ленберга. — Потом будет поздно!» Он резко обернулся;, и ударил Шварца ножом в грудь, тут же зажал ему рот и ударил в горло вторично. Удача воодушевила Шваленберга. Спрятав пистолет убитого в свою пустую кобуру, он направился к воротам гросслазарета. Знал, если его; задержат там, значит, расстрел неминуем.
К счастью, на посту у ворот стояли охранники из того взвода, в котором служил Шваленберг до назначения на должность блокфюрера.
— Ты куда? — спросили они.
— Я на часик, ребята, — весело ответил Шваленберг, собрав всю свою волю, чтобы улыбнуться. — Русская девчонка ждет меня там, в канаве.
Для блокфюрера, а тем более для старого приятеля, охранники не могли не сделать исключения.
Шваленберг вышел за ворота. Минуты две он шел, что-то насвистывая, затем свернул в сторону леса и побежал. Он не знал, что ждет его впереди, куда податься. Сейчас он был на свободе, вне опасности и думал только о том, как бы уйти подальше от гросслазарета.
