Эпидемия вспыхнула внезапно, накануне приезда вербовщиков из Шепетовки. Во время вечернего обхода Стецура заметил, как двое военнопленных, пользуясь темнотой, пробирались на чердак.
— Вы куда, хлопци? — окликнул он их.
Солдаты замерли на узкой деревянной лестнице, у приоткрытой двери на чердак. Они настолько растерялись, что, казалось, лишились дара речи.
Стецура подошел к ним. В руках одного разглядел котелок и небольшой сверток, в руках другого — дырявую шинель.
— Тикать надумалы? — спросил Стецура.
Узнав, кто перед ними, солдаты переглянулись. Тот, что стоял поближе к двери, невысокий, широкий в плечах, вытер рукавом гимнастерки взмокший лоб, проговорил, заикаясь от волнения:
— Не выдавай, Григорий Пантелеевич... Не о себе думаем... Человек там, на горище. Наш, такой же, как мы, бедняга.
— Будь человеком, Пантелеич, — протянул просительно другой — остроносый, долговязый, с только что зарубцевавшейся раной через всю правую щеку.
— Кое-какие харчи ему несем и шинелишку, — объяснил первый.
— А ну ходимтэ! -......сказал Стецура и вслед за солдатами поднялся на чердак.
Пробирались на ощупь между стропильными стойками, то и дело спотыкаясь о балки перекрытия. В том месте, где боров переходил в дымоходную трубу, кто-то глухо стонал.
— Тут! — остановился долговязый, шедший впереди. В темноте Стецура не мог ничего разглядеть, а спичек не было.
—Хто тут? — тихо окликнул он. Вместо ответа прозвучал протяжный стон.
— Видно, совсем плохо ему, — заметил невысокий солдат. — Доктора б сюда. Давай, Петруха, проложим его на шинель... Харчи и воду оставим.
— Ни, хлопци, так дело не пойдет, — запротестовал Стецура. — Несить его вниз, в палату.
— Нельзя, Григорий Пантелеевич.
— Як цэ нельзя? — возмутился Стецура. — Пропадэ вин на цьому горищи.
— А там, внизу, наверняка смерть, — безнадежно сказал долговязый. -— Его ищут немцы. — И уже не таясь, он рассказал, как этот человек попал на чердак.— Прошлой ночью вышли мы, стало быть, я и Антон, из палаты... До ветру, значит. Когда смотрим, ползет кто-то по коридору. Мы к нему, а он хвать меня и Антона за ноги и бормочет: «Спасите, братцы». Антон говорит мне: «Давай, Петруха, в палату его отнесем и доктора покличем!» Ну, а бедолажный чуть ли не со слезами: «Только не в палату, братцы. Спрячьте меня куда-нибудь. Из лаборатории я убежал. Найдут немцы, прикончат!» Потом, уже на чердаке, куда мы его отнесли, поведал он нам, как немцы ему и другим — двадцать человек их было — какие-то прививки делали. Все до вечера померли, и только он один остался. Мертвых немцы увезли, его в лаборатории на ночь оставили. Получшало ему малость среди ночи, он и сбежал, да в наш корпус угодил. Тут его опять что-то скарежило, вот и полз он в полубеспамятстве по коридору, когда мы на него наткнулись. Целый день мы с Антоном вечера дожидались, чтобы проведать его. Шинелишку нашли, от своего пайка часть выделили. Так что, можно сказать, и он и мы теперь в ваших руках, Григорий Пантелеевич.
— Доброе вы дело зробылы, хлопци, — похвалил Стецура солдат. — И я помогу вам, бо не фашист я, а та: кий же, як вы, советский. — Подумав, он посоветовал установить возле больного поочередное дежурство, до рас-света, и пообещал привести чуть свет врача.
— Вы ж сами фельдшер, — сказал долговязый. — Посмотрите его утром, скажете, что делать надо.
— Я, хлопци, терапевт, а тут другого доктора трэба,— ответил Стецура, благо, что темнота не выдала, как он покраснел...
На рассвете он привел к больному Чамокова. Но было уже поздно: несчастный скончался. Рядом с мертвым корчился от боли Петруха, а в одной из палат корпуса метался в бреду Антон.
— Дело плохо! —- определил Чамоков, осмотрев больных.
— Що з нымы? — встревоженно спросил Стецура.
— Какое-то эпидемическое заболевание, — ответил Чамоков. — Признаки прохолеры, но в то же время что-то иное. Надо докладывать начальству.
— От лыхо! — помрачнел Стецура. — Як дизнають-ся нимци, що я знав про хворого, шкуру з мэнэ спустять.
— Запомни, Грицько, ты ничего не знал, не видел, — предупредил Чамоков. — Мол, случайно обнаружилось все сегодня, во время утреннего осмотра. Все беру на себя: услышал крики на чердаке, заглянул туда и на-ткнулся на умершего беглеца и на больного.
Выслушав сообщение Чамокова о загадочной болезни, майор Борба перепугался не на шутку. Он тотчас приказал вызвать к себе начальника лаборатории и врача, ведавшего экспериментальными работами. Что-то взбешенно крикнув им по-немецки, он вдруг вспомнил, что здесь же присутствует Чамоков, и бросил ему грубо:
— Идите и немедленно изолируйте больных. Едва Чамоков вышел из его кабинета, там началась буря. Казалось, весь административный корпус дрожал от неистовой брани главного врача гросслазарета. Еще бы! Эксперимент, тот самый эксперимент, успешный исход которого еще вчера майор Борба записал в актив своих «научно-исследовательских» достижений, сегодня, из-за недосмотра персонала лаборатории, повис угрожающей тучей над всей администрацией гросслазарета. Борба бушевал, он грозил начальнику лаборатории, врачу, производившему опыты, и охране лаборатории военно-полевым судом, если каким-то образом обнаружится истинный источник вспышки эпидемии и если эту вспышку не удастся погасить в самом зародыше. И конечно же, если бы Борба знал, что Чамокову и Стецуре известно, как инфекция проникла в корпус, он, чтобы обезопасить себя от возможных неприятностей, приказал бы немедленно расстрелять их.
Чамоков изолировал больных. В корпусе № б, где случились первые заболевания, была произведена тщательная дезинфекция, однако все эти меры оказались явно запоздалыми, и болезнь продолжала распространяться. На следующий день она перекинулась в соседние корпуса, затем начала разгуливать по всему гросслазарету, сражая в первую очередь самых слабых, истощенных людей. Весь немецкий медицинский персонал и охрана гросслазарета были охвачены паническим настроением. Немцы почти не заглядывали в корпуса. Комендант отдал приказ об усилении внутренних караульных постов, в обязанность которых вменялось не выпускать раненых военнопленных из корпусов. Всех, пытавшихся нарушить этот приказ, — убивать. Лечебная работа целиком легла на плечи советских военнопленных врачей и на санитарные группы.
Борба отлично понимал, что для борьбы с разраставшейся эпидемией надо было принимать какие-то особо эффективные меры, тем более, что скрывать истинное положение в гросслазарете он уже не осмеливался. В от-вет на его рапорты от начальства, как из рога изобилия, сыпались строгие, угрожающие предписания и приказы с категорическими требованиями навести порядок в гросслазарете и в кратчайший срок покончить с эпидеми-ей. Борба совещался со своими немецкими коллегами. Те ничего эффективного и радикального не предлагали. Комендант стоял за то, чтобы вообще на время «очистить» весь лазарет: расстрелять всех раненых и устроить карантинный перерыв перед приемом новых партий военно-пленных. Борба не отваживался на подобный шаг, хотя мысли его все чаще возвращались к предложению коменданта, как к крайнему выходу из чертовски неприятного положения. В конце концов он решил посоветоваться с Чамоковым.
— Давайте подумаем вместе, как быть, — сказал он с озабоченностью растерявшегося человека, готового заключить союз с самим дьяволом, лишь бы только избежать ответственности за то, что произошло в гросслазарете. — У вас должен быть опыт по борьбе с эпидемическими заболеваниями, так как, по-видимому, они имели широкое распространение в России.
— Вы ошибаетесь, коллега, — возразил Чамоков. — В России уже давно покончено с такими заболеваниями, как холера или, скажем, чума.
— Но факт налицо, — воскликнул немец. — В нашем лазарете свирепствует какая-то разновидность холеры. Откуда эта пакость могла проникнуть сюда?
— Не знаю, — ответил Чамоков, хотя прекрасно знал, какую роль сыграл майор Борба в той страшной трагедии, которая охватила сейчас лазарет. Сказать правду — значит самому себе вынести смертный приговор. И не только себе. Чамоков не сомневался, что такой, как Борба, для того, чтобы замести следы своего преступления, не остановится перед уничтожением всех, кто имел несчастье попасть в это «лечебное учреждение».
— Что вы можете предложить на этот счет? — нетерпеливо спросил Борба.
— У меня, конечно, есть кое-какие соображения, — проговорил Чамоков после некоторого раздумья. Собственно, в его голове за два последних дня уже успел созреть дерзкий план, но прежде чем приступить к практическому выполнению этого плана, он хотел предварительно договориться с Михайловым и заручиться его поддержкой. Свидеться же с Михайловым без разрешения Борбы не представлялось возможным, поэтому Чамоков решил изложить Борбе основу своего плана и тем самым попытаться выторговать себе встречу с Михайловым.
—Так, так, я слушаю вас! — оживился Борба. Немного помедлив и видя, как заинтересованно ждет его соображений немец, Чамоков сказал:
— Без должной изоляции больных нам вряд ли удастся добиться каких-то успехов. И я предлагаю прежде всего усилить эту работу. Здесь, в лагере, надо выделить отдельный корпус, куда мы будем помещать всех, кто хоть в малейшей мере будет заподозрен как больной. Одновременно следует договориться с главным врачом Славутской городской больницы, чтобы он передал в наше распоряжение инфекционное отделение больницы. Оно, кстати, расположено в изолированном корпусе на территории больничного двора. Там можно поставить охрану, и всех заболевших мы будем отправлять туда. Таким образом, мы избавим себя от источников заражения и путем последовательных дезинфекций изго* ним заболевание из гросслазарета. Уход за больными можно вести на равных началах: часть больничного персонала, несколько наших врачей. Ну, а захоронение умерших можно возложить на специальную похоронную команду из наших пациентов-санитаров, которых временно придется расположить при больнице. Если кто из них заболеет или скончается, то, во всяком случае, это будет происходить вне гросслазарета. Главное сейчас — заручиться согласием Михайлова.
План, изложенный Чамоковым, как раз и содержал в себе те радикальные меры, которые вполне устраивали майора Борбу.
— А мы можем и не спрашивать согласия Михайлова, — сказал он. — Комендант города отдаст соответствующий приказ, и администрация больницы обязана будет выполнить этот приказ.
— Комендант может запротестовать, — заметил Чамоков.
— Почему? Он такой же офицер немецкой армии, как и я. Если понадобится, я обращусь за содействием в управление медицинской службы армии.
— Не забывайте, что мы, стараясь обезопасить себя, переносим очаг инфекции в город, — напомнил Чамоков.
Борба упустил из виду это обстоятельство.
— Гм... — промычал он. — Как же быть, черт возьми?
— Нужно действовать только через Михайлова, — подсказал Чамоков. — Уговорить его, на худой конец — припугнуть, что ли.
— Решено! — Борба хлопнул ладонью по крышке стола. — Поехали к Михайлову!
Чамоков только этого и ждал. Он надеялся, что ему удастся побыть наедине с Михайловым. Он изложит Михайлову свой план. Не немецкие врачи, а он, Чамоков, Роман Лопухин, Кузенко будут помещать больных и подозрительных в изолятор, а оттуда — отправлять в город, в больницу. В гросслазарете можно искусственно поддерживать паническое настроение некоторое время и после того, как с эпидемией будет покончено. К Михайлову будут попадать не столько больные, сколько внесенные в списки больных и подозрительных проверенные советские патриоты, бывшие командиры, политработники, коммунисты. Попав в инфекционное отделение, они будут затем списываться, как «умершие», а там уже дело похоронной команды переправлять их в лес, к Горбатюку. Если немецкая охрана будет вести себя в больнице так же, как немецкие врачи здесь, в гросслазарете, то можно рассчитывать, что никакого жесткого контроля за деятельностью ^медперсонала в инфекционном отделении не будет. А раз так, то, возможно, удастся вырвать из плена десятки и сотни людей, дать им свободу, чтобы они могли начать борьбу с оккупантами...
Борба и Чамоков застали у Михайлова начальника окружного отдела санитарной службы Яворского. Борба изложил цель своего визита.
— Я не могу взять на себя такую ответственность без соответствующего указания окружного отдела, — заявил Михайлов. — Договаривайтесь с господином Яворским.
Яворский, в свою очередь, потребовал письменного предписания от управления санитарной службы армии. Борба разозлился.
— Чамоков, осмотрите инфекционное отделение на предмет использования его в наших целях, — распорядился он. — Если господин Яворский будет упорствд-вать и требовать каких-то бумажек, я буду вынужден обратиться к начальнику окружного гестапо.
Вместе с Михайловым Чамоков отправился в инфекционный корпус. Борба продолжал наступление на Яворского, который довольно спокойно отнесся к угрожающему напоминанию о начальнике гестапо. Он знал, что никто из немецкого командования не возьмет на себя риск размещать заразнобольных в городе, где проходят коммуникации войск.
— У меня создается такое впечатление, что вы, господин Яворский, относитесь совершенно безучастно к судьбе своих соотечественников, — разглагольствовал Борба. — Нас, немцев, кое-кто обвиняет в жестокости к другим нациям. Но, право, от вашего отказа оказать помощь своим же, русским, веет исключительной бесчеловечностью.
— Я не отказываюсь, — невозмутимо ответил Яворский,—я только прошу предписания от немецкого командования, которое уполномочило меня нести ответственность за все медицинские и санитарные мероприятия в округе. Вы думаете о гросслазарете, я — о целом округе. Кроме того, ни наш отдел, ни, тем более, Славутская больница не располагают лечебными средствами, необходимыми для борьбы с такого рода инфекцией.
— Ну, а если я обеспечу больницу всем необходимым? — спросил Борба. — Так сказать, услуга за услугу. Медикаменты, оборудование, словом, все то, что потребуется господину Михайлову. Когда Чамоков предложил мне вариант сотрудничества гросслазарета с городской больницей, я имею в виду данную вспышку инфекции, мне казалось, что вы, русские, сразу пойдете навстречу своим немецким коллегам.
Яворский задумался. Если Борба говорил правду о том, что мысль об использовании инфекционного отделения больницы действительно подал администрации гросслазарета Чамоков, то, следовательно, у Чамокова были какие-то особые соображения на этот счет.
— Собственно, я могу обойтись и без вашей помощи, — заявил Борба. — Стоит только отдать приказ о стерилизации гросслазарета, и со всей этой проблемой будет покончено в два счета.
Яворский внутренне содрогнулся: стерилизация — это, другими словами, уничтожение всех раненых военнопленных. Может быть, поэтому Чамоков решил внести свое предложение?
В это время вернулись Михайлов и Чамоков.
— Ну как? — спросил Борба у Чамокова.
Тот доложил, что инфекционный корпус, как полностью изолированный от других больничных корпусов, вполне пригоден для размещения пациентов гросслазарета.
— А помещение для охраны есть? — поинтересовался Борба.
Чамоков ответил утвердительно.
— Ваше мнение? — обратился Яворский к Михайлову.
— Рискованно, но не невозможно, — промолвил Михайлов. — Уж если майор Борба проявляет такую заботу о наших соотечественниках, то нам, разумеется, как-то неловко отмахиваться от них.
— Правильно, господин Михайлов! — одобрительно воскликнул немец. — Это подлинный гуманизм. И, я надеюсь, господин Яворский проникнется, наконец, вашим чувством долга.
— Что же, если главный врач больницы решил взять на себя такой риск, то я, пожалуй, не буду выражать особого протеста, — сказал Яворский после некоторого раздумья. И, сделав небольшую паузу, добавил: — При условии, конечно, что гросслазарет окажет больнице должную помощь: персонал, медикаменты, транспорт и похоронная команда.
— Можете не сомневаться — будет все! — пообещал Борба.
Тут же договорились о связи и взаимодействии. Михайлов представит администрации гросслазарета список сотрудников больницы, которым будут обеспечены временные пропуска на территорию гросслазарета. Охрана, санитары, вспомогательный персонал будут доставлены в больницу незамедлительно, равно как все необходимые медикаменты и дезинфекционные средства.
— Кого из врачей вы прикомандируете к нам? — спросил Михайлов у Борбы.
— Чамокова не дам, — категорически отказал тот. — Пришлю или Лопухина, или Кузенко.
— А немецкие врачи?
— Они загружены в гросслазарете по горло, — солгал Борба. Ему не хотелось подвергать опасности заражения своих немецких коллег: пусть русские возятся с русскими...
На следующее утро в инфекционный корпус больницы начали поступать больные из гросслазарета. Их транспортировали на грузовиках Стецура, Федор Изотов, Махмуд и другие санитары из числа военнопленных. Больных принимали по списку представители больницы в гросслазарете: врач Галина Войцещук и новая санитарка Антонина Баженова. Разговорчивая, общительная, она быстро завязала знакомство не только с санитарами и ранеными, но и с солдатами охраны, которые были не прочь позубоскалить с молодой, красивой хохлушкой.
В связи с эвакуацией основной массы больных и значительной части заподозренных в заболевании настроение у майора Борбы поднялось. Как-то, увидев Чамокова в обществе Баженовой, он подошел к ним и заметил, как зарделась Баженова.
— Я, кажется, помешал вам, — с галантной улыбкой прожженного сердцееда сказал немец.
— Нисколько, — отозвался Чамоков. — У нас чисто профессиональный разговор.
Когда Баженова отошла, майор Борба проводил ее игривым взглядом.
— Хороша плутовка! — И обернулся к Чамокову. — Вижу, приглянулась она вам.
— Не надо об этом! — грустно улыбнулся Чамоков.
— Почему не надо? — воскликнул Борба. — Все естественно: вы же живой человек. И поскольку вы пользуетесь теперь моим доверием, я обещаю вам помочь изредка встречаться с этой плутовкой. Даже после победы над эпидемией.
«А пожалуй, этой возможностью надо будет воспользоваться, — подумал Чамоков. — Лучшей связи с Михайловым и не придумаешь!»
— Благодарю вас, коллега, — сказал он, выразив на лице признательность человека, которому пообещали что-то отрадное...
А в инфекционном корпусе Славутской городской больницы сразу все пошло так, как и рассчитывал Чамоков. Охранники держались подальше от охраняемого объекта и не заглядывали туда. Их не интересовало, что делалось там. Издали по спискам они пересчитывали поступавших из гросслазарета больных и мельком поглядывали на пропуска медицинских работников, обслуживавших инфекционный корпус. Все это облегчало выполнение дерзкого замысла подпольщиков и в гросслазарете, и в больнице. В число больных, поскольку отбор последних производился Ча-моковым и его верными помощниками без контроля немецких врачей, попа-дали совершенно здоровые — легкораненые и просто истощенные люди. В больнице, внутри инфекционного корпуса, они изолировались от действи-тельно больных. Дав им немного окрепнуть и подлечив их, Михайлов, Лопухин и Войцещук заносили этих людей в списки умерших, а похоронная команда отправляла их «на тот свет» — в леса, где «умерших» встречали представители Горбатюка. В этой опасной работе проявилась сплоченность той подпольной организации, которую создали Михайлов — в городе и Чамоков — в гросслазарете. Ни одного провокатора, ни одного шпика. Сказывалось удивительное умение «терапевта» Стецуры и старшего санитара Федора Изотова распознавать людей. Дело, конечно, заключалось не в какой-то особой интуиции. Санитарные группы вели наблюдение за каждым обитателем гросслазарета и всех подозрительных брали на учет, сообщая затем о них либо Изотову, либо Стецуре, а те, в свою очередь, — Чамокову, Лопухину или Кузенко.
Разумеется, и Михайлов, и Чамоков заботились о том, чтобы какой-то процент больных выздоравливал и возвращался в гросслазарет: у немцев не должно было возникать подозрений в связи со стопроцентной смертностью. С этой целью карантинные палаты инфекционного корпуса больницы были превращены Михайловым в своего рода политические школы, откуда в гросслазарет возвращались не просто выздоровевшие, а подготовленные к подпольной борьбе люди.
Вскоре эпидемия в гросслазарете пошла на,убыль, но Чамоков еще около двух недель обнаруживал «заболевших» и переправлял их к Михайлову. Ни Борба, ни комендант лазарета так и не заподозрили ничего. Наоборот, они прониклись к Чамокову и к военнопленным советским врачам еще большим доверием. Правда, как только карантин был снят с гросслазарета, комендант аннулировал все пропуска, выданные сотрудникам городской больницы на право посещения лазарета. Был отобран пропуск и у Антонины Баженовой. Однако с особого разрешения майора Борбы она изредка навещала Чамокова. Они встречались у колючей проволоки, вне лазарета, невдалеке от ворот под наблюдением часовых. Если Чамоков удалялся от ворот хотя бы на один лишний,метр, сейчас же следовал окрик охранника: «Цурюк!» Чамоков понимающе кивал головой, возвращался с Баженовой ближе к ограде, и они продолжали свой разговор, улыбаясь друг другу, как влюбленные. Но говорили они не о любви. Баженова передавала Чамокову сведения о работе разраставшейся городской подпольной организации, о судьбе переправленных в лес бывших «больных» инфекционного корпуса, распоряжения Михайлова и сводки Совинформбюро о положениях на фронтах.
«Психолог» Борба был уверен, что, разрешая эти свидания Чамокова и Баженовой, он все больше располагает Чамокова в пользу администрации лагеря. Ему было невдомек, какую пользу извлекают из этих свиданий подпольщики, передавая через Баженову сведения, которые воодушевляли и сплачивали узников гросслазарета.
