То ли на майора Борбу подействовали слова Михайлова о Чамокове, то ли он сам убедил себя в том, что военнопленные советские врачи смирились со своей участью и ведут себя с должной покорностью, но вскоре после того, как Чамоков успешно сделал несколько операций в городской больнице, Борба вызвал к себе Чамокова и сказал ему:
— Я доволен вашей работой и вашим поведением. С завтрашнего дня вы и ваши коллеги будете переселены в обслуживаемые вами корпуса. Кроме того, посоветовавшись с комендантом лазарета, я решил предоставить всем вам полнейшую свободу передвижения по всей территории лазарета без всякой охраны. — Он снисходительно улыбнулся. — Надеюсь, никто из вас не сделает ничего такого, что бы могло омрачить это, заключенное между мной и вами, джентльменское соглашение.
Чамоков сразу оценил, какие возможности в общении с узниками гросслазарета открывает перед ним и его друзьями решение майора Борбы. Работа, которую они начали по заданию Михайлова, в первых трех корпусах шла успешно. Стецура и Изотов с помощью Махмуда и Исмаила Хуажева выискивали сильных духом и преданных советской отчизне людей. Из них формировались санитарные группы. Чамоков, Лопухин и Кузенко рабо-тали в тесном контакте с этими группами, присматривались к каждому санитару и самых надежных приобщали постепенно к тайной подпольной организации, которая на первых порах ограничивалась антифашистской агитацией и удерживала военнопленных от вступления в предательские воинские формирования. Поле деятельности подпольщиков ограничивалось до сих пор тремя корпусами и постоянным надзором охранников за пленными врачами. Теперь открывались новые перспективы.
— Как видите, мы, немцы, умеем ценить прилежность и послушание, — продолжал покровительственно майор Борба. — Я надеюсь, Чамоков, что в скором времени вы полностью поймете, какие блага сулит вам и вашим коллегам служба в немецкой армии. И со своей стороны обещаю сделать все, чтобы помочь вам занять подобающее вашему врачебному таланту место в нашей армии.
Чамоков терпеливо слушал. В другое время он не преминул бы сказать, что ни к какой карьере он не стремится и что никакие посулы не заставят его перейти на сторону врага, предать Родину, но сейчас он только слушал и молчал. Встреча с Михайловым заставляла его теперь смирять свой протестующий дух. Следуя совету Михайлова, он учился глубоко таить в душе все то, что могло повредить борьбе с врагом. Борба же расценивал молчание Чамокова по-своему: раз молчит, значит, соглашается. Таких, для начала, можно купить мелкими подачками в виде относительной свободы внутри гросслазарета, а затем заставить верой и правдой служить фюреру и даже стрелять в своих соотечественников.
— Чувствую, что вы довольны моим решением, — сказал Борба в заключение пространной речи и, после многозначительной паузы, добавил назидательно: — Умейте ценить это!
— Благодарю вас, — с трудом поклонился Чамоков.
Борбе казалось, что он одержал одну из блистательных психологических побед (а уж он-то считал себя отличным Психологом!). Стремясь закрепить эту победу, о,н снизошел до приятельского тона и предложил не как военнопленному, а именно как коллеге и талантливому врачу выпить с ним вина.
— Не возражаю! — откликнулся Чамоков.
Борба достал из небольшого шкафчика бутылку вина и два стакана. Выпили. Чамоков ждал, что немец отг пустит его, но Борба не торопился.
— Сегодня вы, Чамоков, мне положительно нравитесь, — сказал он, снова наполнив стаканы вином. — Мне очень приятно, что мы, в конце концов, начинаем понимать друг друга, а взаимопонимание — это великое дело.
Чамокова уже раздражало это панибратство гитлеровца. С каким удовольствием он схватил бы бутылку и раскроил бы череп своему собеседнику. Пожалуй, никто иной, как майор Борба, носящий звание главного врача гросслазарета, являлся главным виновником гибели тысяч раненых военнопленных. Он равнодушно взирал на трупы пленных, которыми изо дня в день устилалась дорога от железнодорожной станции до лазарета. Его рука не дрожала, когда он подписывал приказы об уничтоже-нии в душегубках тех, кто по заключению его подчиненных эскулапов зачислялся в число умалишенных. Ему ничего не стоило отобрать десять, двадцать человек из числа легкораненых как подопытных, для каких-то экспериментов в лазаретной лаборатории. Выживут — хорошо, не выживут, значит, придется экспериментировать еще и еще! Чамоков смотрел на майора, а перед его мысленным взором маячило обличье коменданта Шмутке, того самого, который расстреливал на берегу Днепра лежачих, лишенных возможности сопротивляться людей. Не братья ли они — Шмутке и этот Борба? Разница только в чинах и в занимаемых должностях, а по сути дела все одно и то же.
— Уже недалек тот день, когда Германия сломит последние очаги сопротивления русских, — проговорил с бахвальством самоуверенного вояки Борба.
«Врешь, этого никогда не будет!» — мысленно бросил ему Чамоков.
— Я не понимаю, почему русские пленные столь неохотно записываются в антибольшевистские добровольческие части. — Борба пожал плечами.
«И никогда не поймешь!» — подумал Чамоков.
— Странный народ, — продолжал рассуждать вслух немец. — Ведь каждому, кто сейчас идет с нами и борется за фюрера, мы, после разгрома большевизма, обеспечим теплое место на завоеванных землях.
«Уж тебе-то осиновый кол обеспечен на русской земле!» — мысленно усмехнулся Чамоков.
— Жизнь дается человеку один раз, — промолвил философически Борба. — И право же, глупо погибать, не насладившись всеми благами жизни. Смотрю я иногда на обитателей гросслазарета, и мне становится больно за них. Молодые, цветущие, и обрекают себя на гибель.
Все клокотало в Чамокове от этой лицемерной игры палача в гуманность.
— Почему же вы не облегчите их участь? — спросил он насмешливо, но сдержанно.
Немец пожал плечами.
— Война есть война. Я не только врач, но прежде всего офицер, и я должен выполнять приказы. Каждый военнопленный, здоров он или ранен, до тех пор, пока он не перейдет на нашу сторону, остается нашим потен-циальным врагом, который при первой же.возможности снова будет драться против нас. Зачем же нам заботиться о них?
Чамоков напомнил о существовании международных конвенций на этот счет.
Борба пренебрежительно махнул рукой.
— Наивный вы человек, коллега. Рыцарские времена прошли, и вы прекрасно понимаете, что в наш век войны совсем не те, которые велись в прошлом. Вы, разумеется, склонны обвинять нас, немцев, а сами не хотите идти нам навстречу и не проявляете должной гуманности к своим соотечественникам. Ведь операции без анестезии — не выход. — Борба закурил, доверительно склонился к Чамокову. — Послушайтесь, коллега, доброго совета, делайте карьеру. Поговорите со своими друзьями, которые, я верю в это, подобно вам, полны добрых гуманных намерений по отношению к своим соотечественникам.
Чамоков выжидательно уставился на немца.
— Сейчас в Шепетовке мы приступаем к формированию добровольческой казачьей части и создаем национальную школу русских командиров для добровольческих подразделений из военнопленных, — сообщил Борба. — Помогите нашим вербовщикам здесь, в гроссла-зарете. Было бы, конечно, лучше, если бы вы возглавили эту работу. Насколько мне известно, раненые относятся к вам с уважением.
«Вот куда ты клонишь, мерзавец!» — понял Чамоков. Категорическое «нет» уже вертелось у него на губах, хотелось сказать это «нет» так, чтобы у Борбы раз и на: всегда отпала охота возвращаться к подобного рода предложениям.
— Не торопитесь с ответом, — словно угадав его мысли, проговорил Борба. -Подумайте. Ваш отказ крайне огорчил бы меня. Кроме того, расшевелил бы во мне прежнее недоверие к вам со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Чамоков чувствовал, что холодный голос рассудка начинает брать верх над негодующей вспышкой сердца.
«Да, да, не торопись, — повторял он про себя. — Надо посоветоваться с Михайловым».
— Хорошо, я подумаю, — ответил он, помедлив. Борба одобрительно закивал головой.
— Вот, вот, подумайте. Вы сможете оказать неоценимую услугу немецкому командованию, как это уже делает господин Михайлов.
Кровь прихлынула к лицу Чамокова. «Михайлов! Неужели он все же провокатор?» Вспомнились вечер и ночь, проведенные с ним, в памяти оживали все его слова, до единого. «Умейте играть, Чамоков! Надо завоевать доверие врага!» i
— Идите, отдыхайте, коллега, — будто издалека, прозвучал голос майора Борбы. — Всего доброго!
— До свидания! — отозвался Чамоков, думая только о том, как связаться с Михайловым. Не получится ли так, что в гросслазарете будет создана организация, а потом тот же Михайлов выдаст ее немцам?
Майор Борба выполнил свое обещание: на следующее утро военнопленные врачи были переселены в корпуса, к раненым, и получили право свободного передвижения по территории лагеря. Охранники беспрепятственно пропускали их в любой корпус. В отличие от остальных военнопленных, они носили теперь на левом рукаве белые повязки с красным крестом. По личному ходатайству Чамокова перед главным врачом гросслазарета Федор Изотов был зачислен одним из первых в список старших санитаров и, получив нарукавную повязку с красным крестом, пользовался теми же правами, что и врачи.
Как-то в гросслазарете неожиданно появился Михайлов. Он-приехал с письмом на имя главного врача гросслазарета от коменданта города Славута, который просил оказать городской больнице помощь медикамен-тами. Майор Борба принял Михайлова с любезностью, показал ему лабораторию, операционную (где никаких операций не производилось), новейший медицинский инструментарий, но для больницы ничего, кроме пустяков, не дал. («У нас самих острый дефицит во всем!», «Лазарет для пленных, увы, не военный госпиталь!», «Мы сами зачастую обращаемся за помощью в медицинские части действующей армии!») Борба врал. В действительности гросслазарет снабжался медикаментами хорошо. Они поступали, как и во все воинские лечебные учреждения, из оккупированных стран, фармацевтическая промышленность которых целиком работала на гитлеровскую армию. Кроме того, перепадала помощь от Международной организации Красного Креста, поскольку гросс-лазареты предназначались для лечения военнопленных. Администрация лазарета систематически получала большие партии медикаментов, аккуратно приходовала их и не менее аккуратно списывала их на раненых. Фактически же кладовые гросслазарета были только перевалочными базами, откуда и лекарства, и перевязочные средства, и оборудование попадали в руки ловких спекулян-тов, которые набивали карманы коменданта, главного врача и их приближенных бешеными деньгами.
Михайлов знал, что Борба врет, но сделал вид, будто поверил ему.
— Ну что ж, как говорится, на нет и суда нет, — сказал он тоном человека, смирившегося с обрисованным положением вещей. — Придется опять обращаться к спекулянтам.
— Я бы перевешал всю эту мразь, — брезгливо бросил майор Борба. — Это же пауки-кровососы!
Михайлов торопливо отвел взгляд в сторону, чтобы не видеть глаз майора Борбы, которые именно сейчас напомнили ему студенистые глаза спрута. Подумал: «Вот тебя первого надо было бы всунуть в петлю!» — а вслух сказал:
— Представьте, коллега, эти мерзавцы выглядят, как самые обычные люди, и порой производят даже впечатление.
Уже прощаясь, Михайлов как бы между прочим спросил:
— Ну, а как поживает ваш черкес?
— Чамоков? — воскликнул Борба и улыбнулся.
— Вы были правы, коллега. Этот человек подает надежды и уже начинает привыкать к узде.
— Тем лучше для него, — заметил Михайлов.
Борба не преминул сообщить о тех «свободах», которые были милостиво предоставлены им советским военнопленным врачам.
— Может быть, отпустите кого-нибудь из них на работу ко мне, в больницу? — заикнулся Михайлов.
— О нет, — мотнул головой Борба. — Отсюда они пойдут прямо в немецкую армию.
— Даже так?
— Да, так! Я их сделаю ручными. Не верите? — Желая показать, насколько изменился «к лучшему» Чамоков, Борба тут же приказал вызвать его к себе.
Чамоков очень удивился, увидев Михайлова в кабинете Борбы. «Зачем он здесь? Неужели все-таки врал? Как держаться с ним — откровенно или замкнуться?»
— Здравствуйте, господин Чамоков, —- сдержанно поздоровался с ним Михайлов.
— Здравствуйте! — слегка кивнул Чамоков. Борба покровительственно взглянул на него.
— Может быть, вы хотите пригласить нашего гостя к себе и показать, как вы живете здесь?
Чамокову очень хотелось побыть хоть несколько минут наедине с Михайловым, но в его ответе прозвучало полнейшее равнодушие к словам немца.
— Если гостю угодно... пожалуйста.
— Я — с удовольствием, — отозвался Михайлов.
— Кто будет сопровождать нас? — спросил Чамоков.
— Какое сопровождение?!—недовольно бросил Борба. — Господин Михайлов наш гость. Мне кажется, Чамоков, вы никак не можете привыкнуть к новым условиям. Ведь я доверяю вам. Разве этого недостаточно?
Чамоков и Михайлов вышли из административного корпуса, направились к корпусу № 1, в котором занимал небольшую комнату Чамоков.
— Слава богу, теперь хоть можно поговорить, — облегченно вздохнул Михайлов. — Если бы вы знали, сколько я ломал голову над тем, как повидать вас. И та-ки придумал. — Он рассказал о письме славутского коменданта. — Я знал, что Борба не даст мне никаких медикаментов, но он дал мне большее — возможность поговорить с вами. Этот немецкий дуб утверждает, что вы уже почти приручены.
— Я следую вашему совету, — ответил Чамоков. — Приходится топтать свое сердце.
— Что поделать, дорогой мой, — тяжело вздохнул Михайлов. — Иногда стоит пожертвовать своим сердцем, чтобы разжечь сердца других.
Комната Чамокова находилась в угловой части второго этажа корпуса № 1. Две койки, два табурета, деревянный стол, рукомойник. Одно окно выходило во двор лазарета, второе — к воротам, от которых тянулась дорога к станции. Слева, невдалеке от дороги, высилась стена соснового бора.
— Много выздоравливающих в лазарете? — спросил Михайлов.
— Отсюда выходит не больше двадцати пяти процентов-поступивших, — сообщил Чамоков.
— А остальные?
— В основном попадают туда. — Чамоков указал на ряды продолговатых насыпей, видневшихся за территорией лагеря.
Губы Михайлова скорбно сжались. В его глазах отразилась такая болезненная тиека, что, казалось, его лицо мгновенно постарело и осунулось.
— Убийцы! — сказал он и еще долго молча смотрел на страшное место последнего пристанища тысяч советских людей, потом, тряхнув головой, резко обернулся к Чамокову. — Мы никогда не забудем этого. До последнего мгновения моей жизни я буду мстить, мстить, мстить.
«Нет, это не игра!» — понял Чамоков. И все же, чтобы еще сильнее убедить себя в этом, сказал, пристально глядя на Михайлова:
— Признаться, Федор Михайлович, мне казалось, что вы относились ко мне более искренне, чем оказалось в действительности.
Брови Михайлова дрогнули.
- То есть? — В голосе его прозвучала требовательность человека, который категорически отвергает подобного рода обвинения.
- Майор Борба сказал мне, что в Шепетовке сейчас формируются добровольческая казачья часть и школа командиров из числа предателей, — неторопливо промолвил Чамоков и, сделав небольшую паузу, добавил: — и что вы помогаете немцам в этом деле.
— И это вас, конечно, возмутило, — усмехнулся Михайлов.
— Взбесило, — уточнил Чамоков.
— Борба сказал вам правду, — ошеломил его Михайлов, — хотя немец допустил некоторые неточности. Формирование школы командиров и казачьего подразделения еще не начато, но начнется в ближайшее время. Да, я обещал немцам оказать помощь в этом деле и постараюсь выполнить свое обещание.
Чамоков не верил своим ушам.
— С это?! целью я и решил повидать вас, — продолжал Михайлов. — Насколько мне известно, все те, кому удается выжить в гросслазарете, так или иначе попадают на службу к немцам. Предатели записываются доб-ровольно в воинские подразделения. К счастью, их, предателей, немного. Основная же масса бывших ваших пациентов отправляется под конвоем на работы в Германию и в тыловые части противника. А мы взираем на это с непозволительным, если хотите, преступным равнодушием.
— Позвольте!—вставил обескураженный Чамоков.— Не считаете ли вы...
Михайлов оборвал его.
— Выслушайте меня до конца, Чамоков. — Снизив голос, он наклонился почти к самому уху собеседника.— Представьте себе, что и в школе командиров, и в казачьей части большинство будет наших, честных советских людей. Вербовать их будем мы: вы здесь, в лазарете, я и мои друзья — в городе и окрестных селах. И вот представьте себе, что произойдет, когда формирование этих, так называемых «добровольческих», частей будет закон-чено. В первом же бою они или перейдут на сторону советских войск, или здесь, в тылу, перебьют предателей и во всеоружии, прекрасно обмундированные уйдут в леса для партизанской борьбы с врагом.
Чамоков понял наконец замысел Михайлова.
— Вот оно, оказывается, в чем дело!
— И если этот самовлюбленный дурак. Борба предложит вам вербовать людей — соглашайтесь! — сказал Михайлов. — Но как и кого вербовать, это теперь вам, надеюсь, ясно.
— Ясно, Федор Михайлович! — весело отозвался Чамоков.
— И еще один вопрос, — сказал Михайлов. Он рассказал о встрече с Горбатюком и предложил оказывать всемерную поддержку администрации лазарета, если начнется вербовка рабочих на лесозаготовительные участки.
— Таким образом, мы почти легально будем накапливать силы для борьбы против оккупантов, и в этом нам помогут сами же оккупанты, — заключил Михайлов.
— Я сделаю все, что только будет в моих силах, — пообещал Чамоков, воодушевленный смелым планом.
Когда Михайлов покидал гросслазарет, майор Борба полюбопытствовал, какое впечатление произвела на него беседа с Чамоковым.
— Вы сделали чудо,—польстил немцу Михайлов. — Считайте, что Чамоков на сто процентов наш!
Самодовольно улыбаясь, майор Борба, конечно же, не понял истинного значения, которое вложил в слово «наш» Михайлов, тем более, что Чамоков в тот же вечер вполне определенно дал Борбе согласие принять самое деятельное участие в вербовке добровольцев для новых военных формирований в Шепетовке.
