Я расскажу о гуманности, о человечности, и именно такой, перед которой, вспоминая, я преклоняюсь.

Шел август 1944 года. Наша часть вела наступательные бои на 1-м Украинском фронте. Переправляться через реку Вислу, на занятый нашими войсками плацдарм, было небезопасно, так как вражеская авиация бомбила беспрерывно переправу. Однажды мы на рассвете удачно перебрались через реку Вислу. С большой опасностью для жизни, под беспрерывной бомбежкой, миновали г. Сташув, который весь горел, вражеские самолеты пикировали на нас...

С наступлением ночи добрались мы до нужных позиций. Протянули связь во все концы, а их было много, так как к тому времени мы были уже не полк, а бригада, которая заключала в себе 7 полков и ею командовал одаренный и всеми любимый наш Отец, как мы его называли любя, подполковник Тарасов. Работали всю ночь напряженно, быстро, умело, и к утру была установлена связь. Было сделано все, только мы не успели окопаться, если не считать вырытого нами окопчика, в который едва помещалось два человека на корточках, и наш узел связи находился за копной ржи.

Видимо, враг рассчитывал на то, что наши войска долго не продержатся на занятом клочке земли за Вислой, куда он не давал никакой возможности переправлять орудия, боеприпасы, войска...

С рассветом противник начал яростное наступление. После артиллерийского обстрела он пустил танки и пехоту в атаку... Весь день под бешеным огнем мы, комвзвода связи ст. лейтенант Краснов, совсем в то время юный москвич Витя Крайнов и я, поддерживали связь со всеми и особенно с разведчиками, ПНП которых расположился впереди нашего узла, несколько правее, на 100—200 метров. Штаб же бригады где-то расположился сзади нас.

Враг, видимо, засек наше расположение и весь день бил прямой наводкой по нашему квадрату...

Не было ни малейших шансов остаться в живых под огневым шквалом, было страшно, хотелось жить, но первая и главная задача стояла перед нами — бесперебойная связь. Вражеские снаряды рвали кабель на куски, по очереди то один, это Крайнов, то другой — Краснов под градом снарядов ее связывали, тем самым давали возможность подполковнику Тарасову узнавать обстановку, передаваемую с ПНП, и правильно командовать.

Противник весь день скапливал группировки, шел в атаки. К вечеру враг, собрав свежие силы, пошел вновь в наступление; когда вражеские танки были совсем недалеко, нам поступила команда — отступить. Жалко было оставлять наше имущество врагу, мешкать же было некогда, обвесившись американскими аппаратами, коммутаторами и прочим имуществом, мы, задыхаясь от дыма, покинули свой рубеж. С наступлением темноты мы были на хуторе Хвасув, где были остальные наши связисты, и устанавливали запасную связь. Ночь прошла тихо, а с наступлением дня противник повторял не менее яростные обстрелы, атаки. И снова бил по нам прямой наводкой.

Один миг, и следующий снаряд, его попадание прямое, меня ранил... Получила ранение в брюшную полость, позвоночник и многочисленные переломы, у меня парализовало движения... Когда я пришла в себя, то первым делом подумала: «Вот и не дожила до победы». Меня буквально перемешало с землей. Рвались снаряды. Так как сослуживцев не было слышно, я еще раз подумала: здесь я и приму смерть. Но вдруг словно из-под земли вырос связист Борисевич, презирая смерть, он бережно уложил меня на плащ-палатку и пополз, волоча меня за собой. Притащил меня в более безопасное место, но встал вопрос, как же меня доставить в санчасть: связь была порвана, штабная батарея где-то сзади, транспорта никакого...

Кто-то наложил жгуты, кто-то сделал перевязку. Хутор в четыре хаты, разумеется пустых, и группа связистов. И вдруг навстречу рвущимся сна-рядам мчится пара ошалелых лошадей, запряженная в бричку. В ней лихо стоит связист неизвестно из какой части. Он спешил доставить кабель, намотанный на барабаны. Ст. лейтенант Краснов остановил ошалелых лошадей и велел связисту везти меня в штаб. Солдат не подчинялся, ибо он же выполнял приказ своего командира. Но комвзвода сумел убедить его, что человек дороже, чем кабель, который он везет в данный момент в пучину огня.

Солдат отодвинул барабаны и приготовил для меня место. Уложили меня бережно в бричку и дали сопровождающего, только что прибывшего в нашу часть солдата, помнится Райского. Он, видимо, не основательно знал нахождение штаба, поэтому заблудился. Солнце клонилось к закату, а меня все трясли в бричке, истекая кровью, я не в силах была переносить жгучую боль. Я потеряла сознание, а когда пришла в себя, то почувствовала, что смерть рядом, и, увидев закат солнца и зеленую лужайку, я просила друзей положить меня на траву и дать мне спокойно умереть. Они же были неумолимы и продолжали меня трясти. Вскоре разыскала нас машина из штабной. Настлали сена и уложили на дно кузова. Затем привезли в штаб, кто-то вытащил солому и землю изо рта, а еще кто из ребят умыл, а фельдшер Смирнов привел в порядок перевязку, затем носилки в машину и вот медсанбат. Много, много раненых, тускло горит свет, все стонут и молят о помощи. Я тоже расхныкалась, прощаясь со Смирновым, но, как всегда бывает в таких случаях, он мне пообещал, что они часто будут навещать меня. Ввели кровь, началась бурная реакция, затем потеря сознания, и наступил глубокий шок.

Привели в кратковременное сознание на операционном столе. Яркий свет, много, много людей в белых халатах и масках, я раздета и привязана к столу, вопросы, ответы, затем наркоз, и я лечу в бездну. Не знаю, сколько дней и ночей прошло после операции, прежде чем я пришла в себя, но были и короткие просветы... Видимо, положение на фронте было не из легких, и медсанбат был вынужден эвакуироваться с нами. Под палящим солнцем двигалась машина, а точнее, наверное, машины. Мы лежим в кузове, да еще помнится какая-то хата, где я просила, лежа на носилках, пить, а мне сестра не давала, да еще в лесу сарай, где все раненые лежали прямо на полу, видимо, после всего этого медсанбат развернулся в лесу, в безопасном месте...

Не знаю, сколько еще прошло дней и ночей, прежде чем я окончательно вернулась к постоянной памяти. Однажды при очередном обходе ко мне подошел ведущий хирург медсанбата, помнится по фамилии Глухов, и, раскрыв меня, стал осматривать. Я ужасно застеснялась, ведь я была прикрыта только одними бинтами... Лицо же хирурга засветилось радостью, и он сказал: «Это хорошая примета — стесняться, значит, дело пойдет на выздоровление». Но вот и пришел день, когда всех раненых надо было эвакуировать в полевой госпиталь, и только одну, одну меня нельзя было транспортировать. И вот ради сохранения жизни одной девушки оставляют в лесу целый штаб: здесь были и врачи, и сестры, и санитары, и повар, и машина — одним словом, все, все, что надо в таком случае.

Настал день, когда и меня можно было перевозить. Приемно-санитарный пункт полевого госпиталя, сестра медсанбата, кажется Леночка, так любовно ухаживавшая за мной, просит меня беречь.

Я плачу, горько плачу, так мне тяжело и невозможно было расстаться с людьми, которые остались на всю жизнь в моем сердце. Но война их звала вперед, они все уехали в свой медсанбат, а я их потеряла из виду...

Чистая и светлая палата, рядом трюмо, на тумбочке полевые цветы, две соседки по палате — бабушка-полячка после операции с заворотом да больная девушка.

Ох, это трюмо, как мне хотелось заглянуть в него, но это было невозможно сделать, я по-прежнему была прикована к постели...

И странное дело, именно тогда, когда, казалось, самое страшное уже позади, мне не хотелось жить, и, может быть, потому, что я не верила в то, что я смогу быть полноценным человеком. Врачи же в меня вселили веру и твердо заверяли, что я не только смогу сидеть, а даже придет время, бегать буду.

Как-то в наш госпиталь из штаба армии приехала комиссия с проверкой, в ее число входил и сам командующий Жадов. Посетив все мужские палаты, комиссия миновала нашу, так как кто-то сказал, что в ней лежит старушка после операции да легко больная девушка.

Дверь была приоткрыта, и я видела, как все уже прошли нашу палату, но вот кто-то сказал, что здесь лежит и тяжелораненая девушка, это изменило ход дела, и проверяющие моментально возвратились. Первым стремительной походкой не вошел, а почти вбежал среднего роста человек с живыми и внимательными черными глазами. Увидев меня, он делал прыжки и бил в ладоши, приговаривая: «Ой, это моя, моя, ага, черноглазая, выжила, а ведь мы для тебя уже и могилу копали, а операцию-то я тебе делал». И добавил присутствующим: «У нее был глубокий шок». Говоря все это, он меня одновременно внимательно осматривал. Его глаза светились радостью, и такой, как будто перед ним была не я, обыкновенная девушка, а кто-то, простите, я не нахожу слов... После я узнала, что это был главный хирург 5-й гвардейской армии майор Попов.

Его адреса — полевой и домашний — тщательно были выведены в моей истории болезни, где он просил о состоянии здоровья раненой больной такой-то сообщить.

Дальше еще были госпиталя в г. Львове, Киеве и Саратове до полного выздоровления, затем инвалидность и жизнь такая, какой живут миллионы трудящихся нашей страны.

Прошло много лет, а образ всех этих людей сохранился в моем сердце на всю жизнь. Дорогие мои друзья, те, о которых я пишу, всем я вам шлю свой сердечный привет, самые добрые пожелания и сердечную благодарность. Это благодаря вам я живу на великой русской реке Волге, рядом с величавым Сталинградом, а ведь всего этого могло и не быть, если бы не ваше сердечное участие. Если вы живы, отзовитесь, а лучше — приезжайте в гости, квартира у меня светлая, просторная, с удобствами и места столько, не то как бывало в окопчике или просто на снегу или в воде...

С сердечным приветом,