Это было в 1944 году. Наши войска, громя немецких захватчиков, за-канчивали полное освобождение советской земли. Шли ожесточенные бои. Из оккупированных западных и северных стран гитлеровское командование перебрасывало свежие части на Восточный фронт. Из Норвегии на наш Ленинградский фронт была переброшена гренадерская дивизия. Она состояла полностью из кадровых офицеров и солдат. Откормленные на норвежских хлебах, гренадеры оказывали упорное сопротивление нашим наступающим частям, иногда они переходили в контратаки, иногда им удавалось потеснить наши части. Но эти их успехи были местного значения и не могли остановить наше победоносное наступление.

Осенью 1944 года гренадеры потеснили наши части в районе восточнее латвийского города Кулдига. Один батальон гвардейской дивизии попал в окружение. В жестоких, кровопролитных схватках с врагом погиб почти весь батальон, но ни один солдат не сдался в плен, не прекратил борьбы, ибо побеждающие не сдаются.

Об этом маленьком эпизоде мне и хочется рассказать. Нас осталось совсем мало, не больше взвода, и многие были ранены. Удерживать высоту и защищать блиндажи с ранеными уже не хватало сил. Правда, и немцы вывели из боя с нами основные свои силы. Против нас уже не действовали их танки, здесь у них уже не было артиллерии. Немцев осталось не больше роты. Чувствовалось, что с наступлением дня они попытаются покончить с нами. Нужно было принимать меры для того, чтобы продержаться как можно дольше. Мы слышим грохот боя там, на передовой. Так напряжение доходит до предела. Мы слышим все более усиливающий огонь наших. Мы отлично различаем голос советских орудий. Значит, сломив контрнаступление гренадеров, наши скоро пойдут вперед. И до того момента нужно выстоять, защищать раненых и остаться жить. Чтобы дольше выстоять и иметь шансы остаться живыми, нужно закрепиться на высоте. Ее немцам взять труднее. Я знаю об этом. Об этом знают все солдаты. Но никто этого не высказывает вслух, и все молча, как должное, принимают мой приказ — оставить высоту.

С высоты уходят ее последние защитники: лейтенант Клименко и шестеро солдат. Солдаты несут Клименко на руках. Раненный в ногу, он не может идти сам...

Положение у нас было трагическое. Горстка солдат, отрезанная от всего мира врагами. И эти солдаты на жизнь и на смерть связаны ранеными, беспомощными и беззащитными, ожидающими своей судьбы в блиндажах. Казалось, для нас не было выхода. Но об этом не хотелось думать. Измотан-ные и уставшие, мы знали только одно: сражаться будем до конца (то был единственный выход из нашего положения).

Рядом в траншее сидели солдаты. Я слышал их разговор, но не прислушивался, смысл сказанного скользил мимо сознания. Я думал о своем. Но слова, высказанные одним из солдат, насторожили меня. «Зря мы оста-вили высоту, — сказал тот солдат, — нужно было, наоборот, всем туда идти. Здесь они нас перестреляют быстро...» — «Ты чего болтаешь? — спросил Водостой, я узнал его по голосу. — А раненые? Бросить их?» «А что толку, что мы их не бросили? — ехидно спросил солдат. — Сами погибнем, и их немцы перестреляют...»

Я услышал шорох, по-видимому, сержант Водостой встал и подошел к солдату. «Раненых немцы перестреляют только тогда, когда пройдут через наши трупы, — жестко сказал Водостой. — А может это им не удастся». -«Наши придут?» — спросил солдат. «Придут. Ты не веришь?» Солдат промолчал.

Верили в это все. Верили и надеялись. И пока эта надежда живет в душах солдат — их не сломишь. Они будут сражаться до последней капли крови. Человек жив, пока в нем живет надежда.

Я не помню, как задремал. Очнулся я от тихого голоса Доды: «Товарищ лейтенант, немцы...» Они шли со стороны поляны на оставленную нами высоту. Они не знали, что высота уже оставлена. И, только перейдя вершину, они поняли, что высота оставлена.

Взвились осветительные ракеты. При их свете мы увидели, как со всех сторон на нас пошли гренадеры. Они шли теперь и со стороны высоты. Открыл огонь единственный у нас пулемет «максим». Захлопали винтовочные выстрелы. Немцы ответили. Мы отбили эту атаку. Немцы подошли к нам на 20 метров. Ожесточенный гранатный огонь они не выдержали. Оставляя немало убитых, отошли.

Нас осталось семнадцать. Мы сплотилась у блиндажей, заряжали по-следними патронами диски автоматов, поделили гранаты. Никто ничего не говорил, но все знали — этот день будет последним. Или придут наши, и раненые будут спасены, или у входа в блиндаж погибнет последний их защитник. «Как вы думаете, товарищ лейтенант?» — с надеждой спросил Игорь Дода. «Наши придут сегодня», — ответил я.

Солдат знал, что мне это известно так же, как и ему. Связи нет. Но он верил командиру, верил его боевому опыту, его надеждам. И поэтому верил сам. И надеялся. В эти тяжелые, быть может, последние в жизни часы сол-даты с надеждой спрашивали друг друга и верили друг другу. Вспоминались подобные случаи из своей боевой жизни, из жизни других.

Я встал. Дода, как всегда, пошел за мною. Мы вошли в первый блиндаж, тяжелый запах пота, человеческих тел, запах их лекарств и сырости ударил в нос. В дальнем углу блиндажа горела свеча-плошка, ее колеблющийся слабый свет озарял блиндаж. Кто-то тихо стонал, кто-то что-то бормотал во сне, кто-то храпел, забывшись в тяжелом сне. «Товарищи!» — вполголоса позвал я.

Несколько голов повернулись в мою сторону, кое-кто приподнялся. Они вопросительно смотрели на меня, и ясно было, что ожидали не ра-достного сообщения. По их воспаленным взглядам я понял, как тяжело им здесь ждать своей судьбы. Только что отгремевший бой измучил их больше, чем раны. Они слышали крики немцев совсем рядом. Слышали взрывы гранат. И их собственная беспомощность, оторванность от сражающихся была страшнее участия в бою. «Товарищи! Всех, кто может стрелять хотя бы лежа, прошу наверх!»

Раненые зашевелились, лежавший у стены пожилой солдат поднялся, цепляясь за стену, опираясь на винтовку и молча, превозмогая боль, волоча ногу, направился к выходу. Игорь Дода бросился к нему, подставил свое плечо. Солдат, обняв его, поднялся наверх.

«Что там, командир? — крикнул кто-то из угла. — Объясни». — «Нас осталось мало, — сказал я. — Но нам нужно выстоять». — «А наши как?» — спросил солдат, сидевший у нар, опершись спиной о столбик. Он был ранен в обе руки. Руки, прижатые к груди, были толсто забинтованы, но все же сквозь марлю выступила кровь. «Наши придут сегодня», — твердо ответил я.

Вернулся Дода, с ним зашли в землянку еще несколько солдат. Они по-могали раненым выбраться из блиндажа. И из других двух блиндажей в окопы вышли и были вынесены раненые, способные стрелять.

Нас стало сорок три. Мы ждали атаки немцев. Мы были готовы жестоко отбиваться.