Спустя несколько лет Павлов снова приехал в город, где когда-то воевал. Поднимаясь из порта к центру города по широкой главной лестнице, подумал о том, как хорошо ее создали архитекторы. Это необычная лестница (она значительно меньше знаменитой одесской Потемкинской) тоже великолепна. Переступая со ступеньки на ступеньку, Павлов чувствовал приближение к великому городу. А поднялся вверх — и перед ним величественно раскрылась аллея Героев. Высокие, торжественные здания, точно молчаливые стражи, как бы раздвигались, ведя к площади Павших борцов, где окруженные шелестящей листвой, под большим венком из вечного мрамора покоились защитники города. На том месте, где погибли девушки-зенитчицы, низко свисали полотнища тяжелых гранитных знамен; в универмаге, где была резиденция Паулюса, толпились покупатели; улицы окаймляли деревья и цветочные ковры. Иначе нельзя было назвать клумбы — почти километровые, которые радовали гаммой красок, наполняя город запахом роз и настурций. Там, где была кровь, теперь алели гвоздики...

В этот раз он прежде всего отправился в Музей обороны Сталинграда, где увидел стенды с его портретом, с описанием его подвига. Но Павлов старался быстро пройти мимо них: ему было как-то неловко. Зато он долго, задумчиво стоял перед большим Красным знаменем из шелка. Это был дар китайских друзей. На знамени были вышиты слова: «Привет героям, за-щитникам Сталинграда. Да здравствует сотрудничество советского и китайского народов».

Много знамен хранилось в этом музее. Еще в те дни, когда Норвегия была оккупирована гитлеровцами, норвежские патриотки в подполье, рискуя жизнью, расшили знамя. На нем в лучах солнца были изображены развалины Сталинграда, а под ними вышиты слова: «Сталинградская победа зажгла миллионы сердец надеждой и восхищением».

Медленно переходя от стенда к стенду, Яков Федотович думал о том, что в те пятьдесят восемь дней у него ни разу не мелькнула мысль о музее, об автоматах его бойцов, которые могут стать реликвиями.

Теперь же с волнением перелистывал он страницы толстенных книг, в которых были сделаны многочисленные записи людей со всего земного шара.

Дважды перечитал Павлов запись, которую сделал в книге Джавахарлал Неру: «Я приехал сюда, чтобы отдать дань уважения непокоренному и победоносному городу Сталинграду».

А покидая музей, постоял возле сверкающего меча, на лезвии которого было выгравировано: «Гражданам Сталинграда, крепким, как сталь... В знак глубокого восхищения британского народа».

Из музея Павлов отправился на поиски Светланы.

Яков Федотович знал, что после того, как часть полковника Кубанова покинула Сталинград, Светлана осталась жить в детском доме, а когда ей исполнилось восемь лет, пошла в школу.

В школе Света училась рисовать. Это было ее любимым занятием. Чаще всего она рисовала Дом Павлова, маму с маленькой дочкой на руках, блиндаж, в котором был командный пункт, а рядом полковника Кубанова. Полковник получался у Светы намного выше блиндажа, а орудия маленькие-маленькие, какие бывают у оловянных солдатиков. И маму Светлана рисовала очень большой — во всю страницу. Наверное, так выходило потому, что Света крупнее рисовала то, что было для нее главным, что она больше любила. Цветы, например, получались у нее всегда выше дома, и школу Светлана рисовала очень крупно. Ведь у нее не было семьи, и школа стала ей родной.

Здесь же, в школе, она нашла своих подруг среди девочек, которые жили с ней вместе в детдоме и учились в одном классе. Горе у Светы — расскажет подруге, и легче на душе. Радость — поделится, и становится еще веселее. А мальчики научили ее костер разжигать на ветру, строить шалаши, рыбу удить в Волге, ограду ставить вокруг новой школы.

Сюда-то, к новой, недавно отстроенной школе, и пришел Павлов. Но ступеньки одной из наружных лестниц в этом восстановленном здании провалились, перил здесь совсем не было, огромные куски бетона были раскрошены в порошок. Однако это не были недоделки. Часть этой школы оставили разрушенной в память Великой Отечественной войны. Для того чтобы всегда на земле был мир, надо не забывать про войну.

К школе Павлов подошел после полудня. Младшие классы первой смены кончили уроки, и теперь ребята, обгоняя друг друга, выбегали на улицу. Павлов остановил одну из девочек.

— Не знаешь, где мне найти Светлану? — Он не знал фамилии девочки. И в детском доме, где он побывал утром, ему сказали только, что в этом году Света пошла в школу. Учится она в первом классе, а к доске учительница вызывает ее просто так, по имени.

Сейчас Яков Федотович думал о том, что разыскать эту Светлану среди других Светлан будет нелегко. Но вышло не так, как думалось. Девочка, которую он спросил о Свете, сказала:

— Вам Свету, у которой нет фамилии? Да?.. А вот она прыгает. Видите?

Павлов увидел девочку с двумя косичками. Она скакала по ступенькам, отчего косички и бантики на них смешно подпрыгивали.

Яков Федотович стал посреди лестницы, прямо на дороге у девочки. С разбегу она уткнулась в него, подняла глаза, большие и светлые.

— Пустите! — сказала девочка.

— А ты меня знаешь?

— Нет... Вы Кубанов? — хмурость сошла, Светлана улыбнулась. — Кубанов?! Да? Мы с вами были в землянке?

— Нет, — сказал Павлов. — Я не Кубанов, а все равно мы с тобой знакомы.

Вечером, когда Волга стала оранжевой, а небо над городом темно-красным, каким оно бывало днем во время войны, к Дому Павлова подошли двое: невысокий худощавый человек военной выправки с депутатским значком и Звездой Героя на гимнастерке и девочка с двумя косичками. У дома стояли люди, увешанные фотоаппаратами и биноклями: советские и иностранные туристы. В этой группе людей был железнодорожник с усами, как у Тараса Бульбы. Должно быть, это был старый кондуктор.

Люди стояли молча. Только пожилой железнодорожник несколько раз вышагивал от пьедестала, на котором стояла танкетка, до первого подъезда. При этом он повторял, ни к кому не обращаясь: «Четырнадцать... Ты подумай! — И снова прошагивал это расстояние — последние шаги, которые не смог сделать враг по нашей земле! И опять повторял: — Четырнадцать... Аккурат. Ты подумай!»

Можно было предположить, что его поражало не только то, что фашисты стояли так близко от Дома Павлова, но и то, что расстояние это не увеличивается— остается неизменным, сколько ни вышагивай.

У порога дома прямо на асфальте лежали белая роза и букетик из мелких ромашек и синих васильков.

— Тут всегда цветы, — сказала девочка. Она чуть приподнялась на носки, потому что говорила шепотом — только ему, своему спутнику.

Они постояли молча еще несколько минут.

Железнодорожник собрался уходить. Он почему-то дотронулся до стенки дома, потом нагнулся, понюхал розу и бережно положил ее обратно.

— Хорошо пахнет! Роза... — Он говорил, ни к кому не обращаясь. — Интересно, живой ли Павлов?

— Живой, — сказал Яков Федотович.

— Ну правильно!

Железнодорожник достал из кармана складной нож и аккуратно сложенный носовой платок. Затем он нагнулся, накопал в платок горсть земли, бережно завязал уголки платка. В последний раз посмотрев на дом, на пьедестал с танкеткой, он торопливо ушел. Должно быть, он опаздывал на поезд.

Уходили одни туристы, но приходили другие, и возле дома все время был народ. Многие приносили с собой цветы, клали их у стен дома.

— Пойдем и мы, Света, — сказал Павлов.

Они пересекли широкий проспект, спустились к Волге и пошли над рекой. Неожиданно Светлана спросила:

— Яков Федотович, а вы помните, какая она была?

Павлов не сразу ответил. Он понял, о ком спрашивает девочка, но очень уж этот ее вопрос был неожиданным. И еще понимал Яков Федотович, что он для Светланы единственный человек на земле, который видел ее мать и может хоть что-нибудь о ней рассказать.

Что же сказать ей? Как объяснить, что тогда было слишком мало времени, чтобы разглядеть женщину, и очень уж было напряженно, чтобы обратить внимание, какая она, и запомнить. Как же ответить на вопрос Светланы? Сказать ей неправду? Выдумать? Нет, этого Павлов не умел!

Света молчала, но Павлов чувствовал, что она ждет ответа. И он сказал:

— Когда я подошел к подвалу, твоя мама чуть слышно напевала. Сначала я думал, что это ветер. А вошел в комнату и увидел, что она нагнулась над тобой, укачивала тебя и тихо так пела: «Баю-бай, баю-бай, испеку я каравай...»

— Она любила меня, — сказала Светлана.

...Смеркалось. На Волге бакены подмигивали разноцветными глазами. В густой синеве двигались цепочки огней — это плыли пароходы, большие, как дома.

Потемнело так, точно небо залило темно-фиолетовыми чернилами. А молочно-белые шары на высоких столбах стали вдруг золотистыми. Это зажгли фонари, которые шли от Волги через весь бульвар.

<< Назад

Вперёд >>