Фронт проходил по самому городу. Над улицами Сталинграда висела пыль, смешанная с дымом. Там, где еще недавно подмигивали разноцветными глазами светофоры, катили автобусы, матери везли в колясках детей, теперь рвались снаряды и бомбы, поднимая тучи земли, песка, штукатурки. Дома как бы приподнимались на воздух и вдруг рушились, обращаясь в камень и пыль. Мостовые и тротуары шатались, будто во время землетрясения.

Все было в эти дни как бы наоборот. Днем было темно от гари, дыма и пыли, а ночью светло от прожекторов, ракет и огненных взрывов. При этом часто нельзя было разобрать, в каком доме фашисты, в каком наши. Шел пятнадцатый месяц Великой Отечественной войны. Миллионное полчище фашистов подавляло своим численным превосходством. Гитлеровцы заняли в Сталинграде вокзал, вышли к железной дороге, а группам врага удалось даже выйти к берегу Волги. Фашисты ликовали — им казалось, что город взят, а сломить сопротивление тех, кто еще оборонял Сталинград, дело времени.

Черные капли бомб, стремительно падая с неба, превращали город в руины квадрат за квадратом. Были дни, когда Сталинград бомбили две тысячи фашистских самолетов.

Наши солдаты, скрытно, по ночам переправлявшиеся на пополнение защитников города, видели догорающий Сталинград, вдыхали запах пепелища, слышали стоны изможденных людей, которые уходили из родных мест, катя перед собой тачки и детские коляски с домашним скарбом.

На подъеме улицы, идущей от Волги, молодой боец присел на камень. Он разулся, чтобы перемотать портянку. При этом солдат кряхтел и охал: портянка, видимо, натерла ему ногу. Пилоткой боец вытирал пот, оголив рыжую голову. Все движения солдата были неуверенными, неуклюжими, как бывает, когда человек плохо знает свое дело. При этом он бормотал: «Вот беда! Ох, беда!»

— Эй ты, растяпа! — молодого солдата окликнул сержант, настолько подтянутый, что казалось, нет никакой войны, бомбежки, артобстрела, передовой, а все это происходит на ученьях, где опытный солдат преподает урок воинской выправки молодняку. — Рано нюни распустил, браток. Беды еще нет, пока душа в теле.

Бывалый солдат подсел к молодому и несколькими точными движениями показал, как надо обматывать портянку.

— Понял теперь нехитрую науку?

— Ага.

— А ну, пригнись! Ложись. Голову ниже, давай еще, ну!

Вдруг заверещало, точно пролетала стая птичек:

«Фью-ить-ить...»

Это длилось мгновение, но поднялся только бывалый сержант. Молодой солдат продолжал лежать, и где-то у его ноги расплывалось и ширилось по земле темное пятно.

Сержант хотел помочь раненому, но в это время снова послышался писк свинцовых птичек, где-то вблизи ухнуло, и сквозь шум завязавшегося боя пронесся властный голос:

— Санинструктор, сюда! Живо! Вот раненый. Бери. А сержант Павлов за мной! Там снайпер, гад, притаился. Наделает дел. Надо уничтожить...

Офицер и сержант бежали вверх по улице, бежали зигзагами, пригнув головы. Офицер спросил сержанта:

— Сумеешь подавить гада?

— Сделаем, — твердо обещал сержант.

Так говорят обычно мастера своего дела, когда им поручают трудную работу. А сержант Павлов и был мастером многотрудного и опасного солдатского дела. И еще он всегда держался старого солдатского правила: «Сам погибай, а товарища выручай». И потому он подумал: «Жаль, что не удалось помочь тому раненому солдату. Жаль, что не успел я сказать ему что-нибудь ободряющее. Эти молодые и необстрелянные без доброго слова, без ласки не могут. Им это нужно, очень нужно...»

<< Назад

Вперёд >>