Глава 6
ГОВОРИТ МОСКВА

   Работа по сборке радиоприемника подходила к концу. Эти последние дни Дмитрий Попик с Михаилом Клименюком работали лихорадочно, самозабвенно, несколько ночей кряду без сна.
   Никто не знает, сколько пришлось пережить, сколько выстрадать, прежде чем сказать, что они у желанной цели. С каким трудом приходилось доставать какую-нибудь ничтожную деталь или обрывок нужной проволоки. Многие версты доводилось вымеривать по дорогам и поросшим бурьянами оврагам, рыться в разбитых машинах, сгоревших танках, чтобы найти необходимую для себя вещь. И все это с оглядкой, ползком, как на передовой, не поднимая головы. А тут еще Парфентий торопит. При встречах обязательно сведет разговор к радиоприемнику. Иной раз посмотрит в глаза и, нахмурив светлые брови, задаст вопрос:
   - Значит, дело идет к концу? Как ножом резанут по сердцу эти слова.
   - Да, понимаешь, Парфень,- сквозь зубы процедят изобретатели, глядя в землю,-лампы не можем достать. Сейчас все дело в этой проклятущей лампе, а вот ее-то как раз не найти.
   Правда, у румынских солдат можно было купить все, что угодно, даже лампу для приемника, но положение подпольщиков обязывало к крайней осторожности. В самом деле, ну как ты попросишь, к примеру, лампу или провод, если на селе не только ни одного радиоприемника, но даже упоминание о нем было смерти подобно. Поэтому, чтобы не навлечь на себя даже малейшее подозрение, Дмитрий с Михаилом доставали все с превеликой осторожностью.
   Случалось, что лампа или какая-нибудь другая деталь была найдена, прилажена к месту, и изобретатели решали, что все уже готово, но тут же оказывалось, что не хватает другой какой-нибудь безделицы, без которой не мог заговорить сложный и умный аппарат. И снова горькое разочарование, досада, и снова ожесточенные поиски.
   По осунувшимся лицам, по воспаленным глазам Парфентий видел, какие душевные муки испытывают товарищи от этой тягостной проволочки. А все же торопил:
   - Давайте, хлопцы, поспешайте.
   Причины волнений и тревог были понятны. За зиму организация выросла, и теперь, с наступлением весны, подпольный комитет деятельно готовился к диверсионной работе. Поэтому повседневная живая связь с Москвой была крымским комсомольцам необходима как воздух. Все члены комитета понимали, сколь дорога сейчас каждая минута, которая приблизит их к возможности услышать, наконец, голос Москвы. Как хотелось припасть к наушникам и жадно ловить каждое слово, несущее великую правду им, людям, временно оторванным от своей матери - Родины, знать все, что делается и думается там, на земле, которую не месят гусеницы вражеских танков, не топчут кованые немецкие сапоги. Хотелось слушать эти слова и говорить их здесь своим людям.
   - Кончайте, хлопцы, кончайте,- торопил Парфентии,-время летит, ох, как быстро летит, а нам еще столько нужно сделать!
   И снова поиски, снова напряженная работа.
   И вот, в одно февральское утро Миша Клименюк вылез из сырого темного погреба наверх. Кружилась голова то ли от свежего зимнего воздуха, то ли от неизмеримой радости, охватившей все его существо. Сначала он ничего не понимал, ничего не видел, все искрилось, сверкало и глазам было больно смотреть. А сердце так билось, будто он пробежал много верст без передышки. И когда глаза привыкли к яркому свету и ослепительной снежной белизне, Миша выбежал на улицу и со всех ног помчался.
   Он бежал в Крымку к Парфентию сначала лесом, прямиком по глубокому, еще незатвердевшему снегу. Не замечал он, как хлестали по лицу ветки, осыпая колючей снежной пылью, и снег, в который он, поминутно проваливаясь, упирался руками, казался горячим.
   Метеором влетел он в хату Гречаных.
   - Доброе утро, тетя Лукия!
   - Доброе утро, - удивленно ответила Лукия Кондратьевна.
   - Доброе утро, дядя Карпо!
   - Здравствуй, - отозвался Карп Данилович и, видя чрезмерное возбуждение хлопца, спросил; - что с тобой?
   - Со мной ничего, дядя Карпо!
   - Нет, что-то случилось.
   - До самой смерти ничего не случится!
   - Не обманывай.
   - А разве видно?
   - Видно.
   - А что видно, дядя Карпо?
   - Да вид у тебя того... на руки себе посмотри.
   Только тут Михаил осмотрелся. Одна рука его была без рукавицы.
   - Ух ты! Это я дорогой по сугробам карабкался и рукавицу потерял,-весело говорил Миша, тряся багрово красной, припухшей рукой.
   - И шапку тоже!- смеялся Карп Данилович.
   Миша ощупал голову.
   - Верно! А вот куда делась она, убейте не помню,- растерянно, но так же весело проговорил Миша,- а может я ее забыл надеть?
   Миша озорно махнул рукой.
   - А ну ее, шапку, и без нее, как в бане.
   В ином случае можно было бы встревожиться, но сейчас, при виде ликующего Миши, все засмеялись.
   - А говоришь, ничего не случилось. Эх, хлопче, так и голову потерять можно,- заметила Лукия Кондратьевна.
   - Голова на месте, тетя Лукия. А остальное - все мелочи, на обратном пути найду шапку и рукавицу.
   Вбежавший в этот момент в хату Парфентии сразу понял все.
   - Да, Миша?
   - Да, Парфень!
   Парфентий обнял Михаила и поволок в сени.
   - Не спится и не сидится вам на месте, неугомонные. Раньше кур подымаетесь, - заворчала было мать, но ее слова потонули в радостном шуме юношей.
   - Петухов полицаи да жандармы пожрали, теперь вместо них мы играем зорю,- весело ответил Парфентии.
   Отец смеялся. Он догадывался, в чем дело. Мать же примирительно качала головой. Она все резонила, укоряла, предостерегала сына и друзей его от всяких бед и неприятностей, но сама плыла по течению этого живого шумного потока.
   Друзья прошли в сарай. Парфентии закрыл за собой дверь и в полутьме глянул Мише в глаза.
   Миша сильно сжал локоть Парфентия и, смежив веки, едва слышно произнес:
   - Готово, Парфень.
   - Чувствую, вижу, Миша, - Парфентий крепко обнял друга.
   - Сегодня под утро с Митей закончили.
   - И слушали?
   - А как же!
   - Хорошо работает?
   - Чуть хрипит, но все понятно. - Миша слегка пошатнулся.- Эх, Парфуша...
   - Что с тобой?- подхватил Парфентии обмякшего Михаила.
   - Так. Голова немного закружилась.
   - От усталости.
   - Нет, от радости, должно быть. От радости ведь тоже голова кружится, верно, Парфень?
   - Еще как! У меня тоже бывает. Вот и сейчас все плывет перед глазами.
   - Понимаешь, Парфень? Услышали мы с Митей и сами не верим. Ну не верим - и все. Смотрим друг на друга и слова выговорить не можем, будто язык к гортани прирос. Вот до чего обрадовались.
   - Еще бы не обрадоваться! Такое дело! Да ты понимаешь, Мишка, что вы сотворили? Ведь это... это! - Парфентий не нашел слов и снова заключил Мишу в объятия. Тиская от радости друг друга, оба перевалились через перильца яслей и клубком упали на сено.
   - Какое сегодня число?- спросил Парфентий, задыхаясь от возбуждения.
   - Двадцать шестое февраля, а что?
   - Запомнить надо. Это для нас исторический день.
   - Мы его и так запомним, Парфень,- мечтательно ответил Миша.
   Несколько секунд помолчали.
   - Вот так прямо и слышно?- не унимался Парфентий. Ему хотелось услышать об этом еще раз, слушать без конца, как родную, волнующую музыку.
   - Вот так прямо и слышно. Го-во-рит Мос-ква,- проскандировал Миша.
   - О чем же говорит она, а, Миша?
   - Я еще мало слышал, Парфуша. Всего один раз и прямо к тебе побежал сообщить... ты сам услышишь.
   - Когда же, когда?
   - Все время передают. Побежим сейчас же.
   - А где, у Дмитрия?
   - Нет, у Мити, ты сам знаешь, с отцом нелады. Побоялись, что провалим дело, вчера решили перенести ко мне в Катеринку. Там глуше и удобнее. У меня в погребе установили. И так заделали, Парфень, что ни один бес не разыщет. В общем идем, сам все увидишь.
   Они так же шумно ворвались в хату. Парфентий схватил со стены, пиджак.
   - Куда вы?- забеспокоилась мать.
   - Срочное дело, мама!
   - А завтракать?
   - После, мама, некогда сейчас! - бросил Парфентий на ходу одевая ватный пиджак и, ликующе подмигнув отцу, скрылся за дверью.
   - И поесть им некогда, - проворчала Лукия Кондратьевна, притворив настежь распахнутую дверь.
   Через полчаса Парфентий, Михаил и Дмитрий опустились в погреб. Там было темно. Винный запах преслой картошки смешивался с запахами квашеной капусты и характерной погребной плесени.
   - Вы чуть в сторону от света,- попросил Михаил. Когда отодвинулись вглубь, сверху в погребной люк упал серый сноп света.
   - Никто не нагрянет? - спросил Парфентий.
   - Вроде некому. Батько в Первомайске, мама в Коломеевке у тети, а чужого мой Цыган не подпустит близко.
   - Все-таки посмотри на всякий случай, Митя.
   Дмитрий поднялся по лестнице и, чуть приоткрыв дощатый щиток над головой, стал наблюдать.
   Приемник был установлен в углу между двумя бочками и засыпан картошкой. Миша разгреб картошку, осторожно раскутал ветошь, и Парфентий рассмотрел белый деревянный ящик.
   - Толково замаскировано, - довольно заметил он.
   - Шутка, что ли? Ведь это наше, что называется, сердце. Храню его не только от внешних, но и от внутренних врагов. Я теперь и в погреб сам хожу, напросился у мамы. Что, говорю, ты будешь лазить сама, когда мне это вроде физзарядки. Ну, она рада до смерти. Ты, говорит, у меня не сын, а золото.
   Когда глаза привыкли к полумраку, стали видны все проволочные хитросплетения, кажущиеся таинственными, почти сказочными. И в самом деле, в такие минуты напряженного ожидания в подземелье, не трудно было представить себе, что в этом ящике сейчас находится кто-то невидимый, живой, который с таким же нетерпением ждет, чтобы ему позволили заговорить.
   - Митя, подложи картошку под крышку и давай сюда.
   Михаил взялся за настройку. Дмитрию не сиделось, ему как соавтору изобретения, хотелось помогать надраивать. Он нетерпеливо протягивал руки, недовольно причмокивал языком, но всякий раз Миша решительно отстранял его.
   - Обожди, Митя, тут обязательно надо одному. Вдвоем мы напутаем.
   Сам Михаил заметно волновался, он осторожно, в кулак кашлял, будто боясь задуть маленькое робкое пламя. По нескольку раз брался за один и тот же конец проволоки, крутил один и тот же рычажок и тихо, взволнованно приговаривал:
   - Сейчас пойдет... вот только это соединить и...
   Вдруг в наушнике послышался сильный треск, вслед за ним пронзительный, взвившийся вверх свист, и, наконец, протяжное, бархатное гудение.
   Михаил оглянулся на товарищей, лицо его сияло радостью. Это был гордый взгляд полководца, выигравшего крупное сражение. Он еще раз повернул рычажок, затем приложил к уху наушник и торжественно провозгласил:
   - Слушайте!
   Чуть хрипловатый мужской голос равномерно и внятно говорил:
   "Начальник генштаба румынской армии генерал Мазарини писал в своих записках...".
   - Как раз то, что нужно, - вставил Парфентий, плотнее прижав наушник.
   "Генерал Антонеску, повседневно инспектируя фронт, констатировал полное отсутствие организации и дисциплины тыла, конный и автомобильный транспорт работает беспорядочно. Так, например, наблюдались непрерывно разъезжающие обозы, причем никогда неизвестно, кто и зачем их послал; мелкие подразделения, бродящие повсюду по полям и дорогам без всякого дела; точно так же можно повседневно наблюдать повозки и грузовики, наполненные вещами, не имеющими отношения к военным действиям,-мануфактура, гражданская одежда, мебель, домашняя утварь, посуда и другие хозяйственные предметы, взятые у местного населения. Из-за неналаженности транспорта и беспрерывной езды с места на место, наши войска и животные истощаются до такой степени, что выходят из строя; колонны и вспомогательные войска при воздушной и артиллерийской бомбардировке поддаются панике и становятся жертвами актов саботажа со стороны партизан..."
   - Видали? - прошептал Дмитрий.
   - Слыхали.-Парфентий толкнул Митю в бок. Глаза его блестели в полумраке маленькими горячими угольками.
   "Далее Мазарини пишет: во многих войсковых частях солдаты по нескольку дней не получают причитающегося им рациона. В колоннах и формированиях различных войск часто можно встретить солдат грязных, неумытых, небритых, с самыми распущенными манерами, какие только можно себе представить. На замечания они отвечают: "Мы голодаем, нам не дают есть, у нас нет мыла..."
   - Разлагаются королевские солдатики, - бросил Миша.
   "Всюду не хватает инициативы. Необходимо из местных ресурсов удовлетворять потребности армии; брать на месте все, что надо, все, что есть, брать без всяких церемоний".
   Диктор замолчал. В аппарате тихо, ровно гудело. Но наушников не снимали.
   - Грабить предлагает генерал,- шепнул Миша. Снова треснуло, и уже женский голос заговорил:
   "Командный пункт командира батальона капитана Зеленова, помещавшийся в железном баке из-под нефти, был отрезан от наших войск. Немцы окружили бак и, зная, что там сидят всего несколько человек, предложили им сдаться.
   - Неужели вы не знаете, что Красная Армия не сдается?-прозвучал из бака ответ капитана Зеленова и, вместе со словами, через борт бака полетели гранаты. На новое предложение о сдаче вместе с новой порцией гранат до немцев долетел ответ политрука Шульгина: - Красная Армия не сдается!
   Огневой налет разнес железо бака в клочья, обрушил кирпичную кладку. Погиб Шульгин. Но на новое предложение о сдаче последовал ответ:
   - Советского человека в плен не возьмешь.
   Новые и новые атаки были отбиты автоматным огнем. Немцы подожгли бак. Пламя уже лизало железо бака, и тогда из глубины его послышалось пение. Обреченные на смерть пели "Интернационал".
   В аппарате зашипело и смолкло.
   - Вот как дерутся наши, - тихо промолвил Дмитрий после некоторого молчания.
   - Красная Армия не сдается, а эти тут пишут, что немцы скоро возьмут Москву, что русские сдаются без боя и не хотят воевать.
   - Не видать им Москвы!
   - Ясно, что фашисты не победят, - говорил Дмитрий, помогая Михаилу маскировать приёмник.
   - Береги, Миша, его.
   - Как зеницу ока буду беречь, Парфень,- ответил Миша и засмеялся, - теперь мне придется каждый раз самому лазить в погреб, маму обманывать.
   - Это не считается обманом.
   Товарищи расходились по домам, переполненные сознанием того, что одержана еще одна победа. И верилось, что это облегчит им сложный и трудный путь борьбы.
   По дороге домой Парфентий думал о том, как обрадуется учитель, когда узнает о приёмнике. Он, наверное, скажет: "Молодцы, хлопцы, я всегда надеялся на вас".
   - Она тоже обрадуется, - вслух подумал Парфентий, вспомнив о Поле, и улыбнулся.