Я решил написать вам свои воспоминания отнюдь не ради того, чтобы восстановить то, что неумолимо стирает время (к счастью, в данном случае), а в надежде, что, может быть, отзовется кто-либо из моих товарищей по экипажу. В определенной мере я чувствую свою вину перед ними, особенно перед погибшими, и это обстоятельство вот уже столько лет не дает мне покоя. Может быть, еще не совсем поздно.

Так вот какой мой «самый памятный день войны».

1943 год, 18 августа. Северо-Западный фронт. Отдельный гвардейский танковый полк прорыва расположился на опушке леса у стен древней Старой Руссы перед штурмом долговременной обороны немцев. После длительной и мощной артподготовки тяжелые танки «KB» четырьмя колоннами по проходам в минном поле двинулись на штурм укрепрайонов и города. По одному из «коридоров» двигался и наш танк № 45, замыкая колонну.

Немцы открыли бешеный артогонь и подбили несколько танков, другая часть их начала взрываться на фугасах, которые немцам удалось поставить против «коридоров». Посовещавшись с экипажем, мы решили отступить несколько от боевого приказа, покинув опасный «коридор», и двинулись прямо по минному полю, где были в основном противопехотные мины, почти безвредные для танка.

Только таким образом танку № 45 и последовавшему по его следу № 44 удалось прорваться через передний край и через некоторое время на большой скорости ворваться в укрепрайон (бывшая деревня Соболево). При входе в Соболево танк № 44 был подбит, он продолжал расстреливать дзот. Наш же танк делал то же, вклинившись в глубь укрепрайона. На пути в Старую Руссу осталось преодолеть только ручей Соминку, ленточка водной глади которого уже блестела в перископе.

Мы видели, что наступает только один наш танк, и, тем не менее, решили приказ о прорыве в город выполнять до конца, так как по всему было видно, что немцы вот-вот покинут город, только еще одно усилие...

Но, поняв, что наступает только один танк, немцы сосредоточили на нем огонь тяжелой артиллерии, а с воздуха самолеты начали сбрасывать крупные бомбы. Небо, земля и огонь густо перемешались, и через несколько минут тяжело израненный танк при попытке выскочить из этого ада угодил в огромную воронку от авиабомбы, только что взорвавшейся перед ним.

Выбравшись из танка, оценили обстановку: мы занимаем воронку у самой развилки главного хода сообщения, ведущего в город, [которая делится] на более мелкие траншеи в укрепрайоне. Ходовая часть танка разбита, и выбраться из воронки невозможно, хотя и предприняли несколько тщетных попыток. Пушка вышла из строя. Из брони повынимали пулеметы и организовали круговую оборону. Через несколько минут получили пред-ложение сдаться. По-видимому, предлагавший [немец] не знал, что имеет дело с комсомольцами-гвардейцами. Почти одновременно в ответ на это предложение в траншею полетело несколько гранат. По всему было видно, что настроение у ребят бодрое, и вскоре мы перешли к активным действиям, все чаще делая рейды из воронки, охотясь за гитлеровцами. Короче, весь день с помощью нашей артиллерии, которая вела интенсивный огонь по укрепрайону, мы там господствовали, не давали возможности восстанавливать дзоты, провода связи и ходы сообщения. Но при этом мы ясно понимали, что трагическая развязка неизбежна и очень близка. Решили в плен ни себя, ни танк не сдавать, умирая, уничтожить по возможности больше гитлеровцев.

Как мы и ожидали, вечером немцы решили покончить с нами во что бы то ни стало. Сначала по противотанковому рву, потом они подкатили пушку и в упор с 50 метров начали расстреливать выглядывавшую из воронки башню танка. Уральская броня не сдалась! Пришлось оставить бесполезную стрельбу из пушки. Через некоторое время около взвода солдат, несмотря на яростный пулеметный огонь и гранаты с нашей стороны, окружили танк и начали забрасывать воронку гранатами, а танк зажигательными бутылками. члeны экипажа Нисин, Просянников, Морев, Кополов быстро освоились с обстановкой и, заметив, что гранаты, брошенные с близкого расстояния, несколько мгновений лежат и не взрываются, стали возвращать их назад гитлеровцам. Очень важно было своевременно выбросить гранату, секунда задержки и... Так погиб шестой члeн экипажа, подсаженный нам в танк уже во время атаки, и поэтому фамилия этого 52-летнего минера осталась нам неизвестной. В это же время двое танкистов, используя шинели и другую одежду, боролись с полыхавшим огнем внутри танка.

Понеся большие потери от своих же гранат и от пулеметного огня, гит-леровцы прекратили и эту атаку.

И вдруг наступила какая-то тревожная тишина.

Пока мы кончали с огнем внутри танка, снаружи послышались хриплые, еле различимые возгласы задыхающегося водителя Кополова: «Газы, газы!!!» — и тут же он упал без сознания. Вот звери! Полагая, что экипаж обречен и все останется тайной, они решили ускорить его гибель, прибегнув к химии. К счастью, перед атакой мы не успели выбросить из тесного танка противогазы, что всегда делали раньше, поэтому пострадали только Кополов и я, но через час-полтора и мы уже были в строю, но теперь с противогазом уже не расставались.

Тихо, под защитой газов, гитлеровцы обложили танк ящиками с толом, но взорвать их помешал заряжающий Просянников, который проявил в эти сутки исключительный героизм, граничащий порой с безумной храбростью. Он, вылезая из башни, в упор расстрелял гитлеровца, пытавшегося поджечь бикфордов шнур. Долго длилась борьба за танк, обороняемый тремя танкистами, к которым позже присоединились и мы с Кополовым, придя в себя после газов. При попытке вбросить на танк ящик с толом и уже подожженным шнуром они потеряли еще двух солдат, взорвавшихся с ящиком на подходе к танку.

И снова газы! Это и решило все... взрыв огромной силы потряс окрестности, высоким костром запылали остатки танка. Опасаясь рвущихся боеприпасов, немцы убежали подальше от танка. И в этой яме, где горела даже земля, облитая газойлем, начали приходить в себя израненные, но еще живые сперва Кополов, затем Морев и я. Погиб тяжелораненый перед этим стрелок-радист Нисин, и никаких следов от Просянникова. Сбивая пламя друг на друге, мы с трудом разыскали только две гранаты, и, договорившись использовать их только для себя, решили при ярком свете горящего танка и луны покинуть укрепрайон.

Много еще пришлось перенести, прежде чем мы, контуженные и израненные, без оружия смогли пробиться к своим. На нашем переднем крае мы узнали, что при взрыве Просянников был выброшен вместе с башней и чудом уцелел, а при переходе через передний край был изрешечен пулями, но еще был жив.

Как сообщили мне позже, по данным нашей агентурной разведки в борьбе с танком № 45 в Соболеве гитлеровцы потеряли 114 человек и много техники в разбитых дзотах. Все мы были представлены к награде: я и Кополов получили Красную Звезду, а члeны экипажа — Просянников, Морев и посмертно Нисин — медаль «За отвагу».

Этот «самый памятный день войны» был кратко и весьма своеобразно описан в газете «За Родину» от 21—22 августа 1943 года (орган Северо-Западного фронта).

Вина моя перед члeнами экипажа в том, что, к своему несчастью, они попали в экипаж, командиром которого был близорукий студент. Мечтая принять непосредственное участие в боях, я обошел несколько медицинских комиссий и вскоре стал командиром тяжелого танка. Танковый командирский перископ немного переоборудовал и видел через него почти как нормальный, а вот в таком бою, как в Соболеве...

Я имел право играть со своей жизнью, но не имел права командовать экипажем там. Возможно, будь на моем месте человек с нормальным зрением, события пошли бы по другому пути. А я даже там, в воронке, опасаясь кривотолков, не сознался в этом перед товарищами.

Единственно, что нам было тогда по 18—20 лет, и, может быть, это чуть-чуть меня оправдывает.

Во-вторых, хотя это, возможно, и не столь существенно, у ребят есть основания быть недовольными и, прежде всего мною, что их подвиг был недостаточно отмечен. Хотя я и был тогда на излечении, но должен был достаточно убедительно осветить их подвиг, а не предоставлять все на самотек.

Если кто-либо из моих товарищей по Соболеву жив, я сейчас не пожалел бы сил, чтобы хоть как-то сгладить или исправить свою вину.