Глава 16
МАЛЕНЬКИЙ СТРАННИК

   В больших, не по росту сапогах, перевязанных веревками, в рыжем домотканного деревенского сукна пиджаке, в шапке, нахлобученной до глаз, бродил по селу от хаты к хате мальчик и жалобным голосом просил ми- лостыню:
   - Тетечка, милая, подайте христа ради кусочек хлебушка или картошечку.
   Сердобольные люди выходили на этот просящий голос и протягивали через порог подаяние. Тогда маленький нищий привычным жестом снимал свою, непомерно большую шапку, истово крестился и, уронив голову на грудь, как-то по особому смиренно, нараспев тянул:
   - Спасибо, тетечка, спасибо, милая. Дай бог здоровья вам и деточкам вашим.
   Старые люди дивились, откуда у мальчика столько благости и смирения. Они участливо спрашивали:
   - Сколько годков тебе, хлопчик?
   - Одиннадцатый.
   - Жив батько?
   - Убитый на фронте, - скорбным голосом отвечал мальчик.
   - Да, да. Где же теперь кроме, - спохватывалась какая-нибудь женщина, видимо вспомнив своего мужа или сына, и долго затуманенным взором провожала си- ротку.
   А он, вновь нахлобучив шапку, брел дальше. Жалобно дрожал его голос, невольно вызывая сострадание. - Тетечка, милая, подайте христа ради... И где-то снова приоткрывалась дверь и натруженная, узловатая старушечья рука протягивала просящему ми- лостыню.
   Люди давали, что могли. А он принимал подаяние, истово крестился, благодарил нараспев и брел дальше: - Тетечка, милая, подайте христа ради... Мальчик остановился возле хаты с палисадником на камышовой загородкой и двумя абрикосовыми деревьями перед окнами. Рядом, вдоль улицы, длинный белый сарай, большущая печь у самой дороги. Справа пустырь, слева - овражек.
   - Эта самая,-шепчет про себя мальчуган и тихонько направляется к хате.
   - Тетечка, милая, подайте христа ради хлебушка или картошечку.
   На пороге сеней появляется женщина, до глаз повязанная клетчатым платком, и, обернувшись, кричит в хату:
   - Парфуша, дай хлопчику коржик.
   Маленький нищий терпеливо ждет. Сердце его бьется часто, сильными толчками, так бьется сердце только от большого волнения.
   Парфентий шагнул через порог на улицу и молча подал мальчику небольшой корж, исколотый вилкой. Глаза у юноши голубые и теплые.
   Нищий, не снимая шапки, поблагодарил юношу, но уходить медлил и только пристально смотрел сначала в глаза Парфентия, потом на его лоб, по которому вилась светлая, волнистая прядь волос.
   - Что ты смотришь?- удивился Парфентий.
   Мальчик улыбнулся.
   - А я знаю тебя.
   - Ну?
   - Давно знаю.
   - Даже давно?
   - Да, - нищий помолчал. - Ты Парфентий?
   - Ну, я Парфентий. - Гречаный,- уже утвердительно сказал мальчик.
   - Он самый.
   - Я сразу догадался.
   - А что такое? - спросил Парфентий. Его начинали смущать и вопросы мальчика, и его пристальный взгляд.
   - Я много о тебе слыхал. Говорили, что ты белокурый, правильно. И что глаза у тебя такие же голубые, как у меня, это тоже правильно. Сам вижу.
   - Да что ты! - засмеялся Парфентий. - А что еще говорили про меня?
   - Еще что? Говорили, что смелый хлопец. Очень смелый,- значительно добавил мальчик, с мальчишеским почитанием глядя на Парфентия.
   - Кто же тебе про меня такие сказки рассказывал?
   - Человек один,- ответил мальчик загадочно. И при этих словах он энергично взял Парфентия за рукав рубашки и, потянув к себе, прошептал:
   - Дело к тебе есть.
   Краска возбуждения густо залила лицо Парфентия.
   - Говори скорее, хлопец. - Зайдем куда-нибудь.
   Парфентий порывисто обнял мальчика за плечи, и они бегом завернули за угол хаты. Здесь был скрытый от посторонних взглядов уголок между глухой стеной хаты и большой кучей сухих подсолнечных стеблей.
   Мальчик распорол заплатку нижней полы своего пиджака и, достав маленькую белую полоску, подал Парфентию.
   Парфентий, волнуясь, развернул записку. Он несколько раз перечитал ее. Мальчик видел, как сквозь золотистую от загара кожу лица его все больше проступал румянец волнения.
   В записке было всего четыре слова: "Завтра утром серебряная поляна". И ни подписи, ничего. Но Парфентий без труда узнал, от кого была эта записка. Узнал вовсе не потому, что почерк был уж слишком знакомый, а потому, что он долго ждал эту весточку, ждал нетерпеливо, считая недели, дни, минуты. И, наконец, свершилось. Вот она, эта весточка, у него в руках.
   - Спасибо, хлопчик,- с чувством поблагодарил Парфентий, держа у самого сердца зажатую в кулаке записку и протягивая мальчику другую свободную руку. - Идем в хату, позавтракаешь у нас.
   - Я не голодный, Парфень,- отказался нищий.
   - Отдохнешь, устал небось, - уговаривал юноша. Ему хотелось сейчас сделать что-то хорошее, приятное этому чудесному мальчику, так отважно и умно в образе нищего-сиротки выполняющему роль связного.
   - Нельзя, Парфентий. В другие хаты, если зовут, я захожу, а к тебе нельзя, потому что к тебе мне еще придется много заходить.- Он помолчал и, лукаво глядя в глаза Парфентию, добавил: - Понимаешь теперь - по- чему?
   Парфентий с улыбкой кивнул головой.
   - Мне сказали, что нас с тобой вместе на селе никто не должен видеть.
   - Тогда, может, что нужно тебе, скажи, - спросил Парфентий.
   - Ага, нужно. Освободи мне сумку, а то класть больше некуда. А мне еще нужно сперва вот этой улицей пройти, потом вот этой, для отвода глаз. Понимаешь? - разъяснил мальчик, лукаво при этом подмигнув, и, сбив шапку на затылок, улыбнулся широкой белозубой улыбкой. Все лицо его преобразилось, стало совсем иным, мальчишески задорным, и ничего не осталось в нем от налета сиротской скорби и смирения, вызывавших, сострадание несколько минут назад. Парфентий заметил, что и впрямь у мальчика были такие же, как у него, голубые глаза, ранее скрытые под шапкой, и такие же волосы цвета спелой соломы, - только слипшиеся от пота. И с восхищением глядя на его озорное лицо, слыша уверенность в его словах и поступках, Парфентий решил, что этот маленький нищий выполнит любое задание, какое бы ему ни поручили.
   - А как же тебя зовут?- спросил Парфентий.
   - Меня зовут "эй, хлопчик" или "эй, ты". И я оборачиваюсь, когда меня так кличут. Я никому не говорю своего имени, но тебе скажу. Меня зовут Василь, а фамилия Гончарук,- он произнес это с гордостью и, оглядевшись вокруг, продолжал: - Батько мой на фронте, он у наших комиссаром полка.
   - А где ты живешь?
   - Там, там, там и там,- указал он на все четыре стороны.
   - А дом есть у тебя?
   Мальчик коротко и порывисто вздохнул.
   - Фашисты спалили. Летом мы с дедушкой и с Наталкой, сестренка моя, - поехали в отступление, нельзя нам было под немцем оставаться. Но нас немцы на Днепре, отрезали и вернули. Тогда много наших вернули.
   - Да, да, Василь, я знаю,- подтвердил Парфентий.
   - Ну вот. А как зашли к нам в село румыны, то сразу узнали про батьку нашего. И дедушку забили. Мы с Наталкой спрятались, а потом ушли в другое село подальше, а то бы и нас фашисты убили. Тогда я Наталку оставил у людей, а сам, вот видишь, хожу-побираюсь.- Он хитро улыбнулся. - И креститься меня научили, и слова разные жалостливые говорить.
   Парфентий диву давался, что такой маленький хлопчик так быстро и совершенно смог постигнуть искусство перевоплощения. Ему даже стало неловко от того, что он значительно старше этого малыша и еще ничего такого значительного не сделал. И он, не утерпев, спросил Василька:
   - Сколько же тебе лет, Василек?
   - Четырнадцатый. А я всем говорю - одиннадцатый. Нужно так, понимаешь? С маленьких меньше спросу. Штаны у меня, видишь, какие широкие, а сапоги здоровые. Коленки согнешь в них - совсем маленький, хоть з детский сад отправляй.- Он подогнул колени и действительно стал меньше ростом.
   - А то дурачком прикинешься. Спросят- чего, а ты молчишь вот так.
   Он отвесил нижнюю губу, высунул язык и скосил к носу глаза, приняв совершенно идиотский вид, рассмешивший Парфентия.
   Вдруг мальчик стал необычайно серьезным. Лицо его сделалось умным и сосредоточенным.
   - Ты думаешь, у меня только в Крымке дела? Нет, я везде бываю.
   И неожиданно, сменив серьезный тон на веселый, он как ни в чем не бывало произнес:
   - Ну, Парфентий, будь здоров, до свидания,- и по-ребячьи, сразмаху шлепнул маленькой шершавой ладошкой по раскрытой ладони Парфентия.
   - Спасибо, Василек. Привет там от нас передай, скажи, что крымские хлопцы не подведут.
   Выйдя на дорогу, мальчик внезапно преобразился. Меньше ростом, сгорбленный, он побрел прежней походкой нищего, забитого, жалкого существа, придавленного своей тяжелой долей. И до Парфентия донеслось щемящее сердце:
   - Подайте христа ради хлебушка или картошечку...
   Парфентий торопливо вбежал в хату, напевая:
   - Раскинулось море широко, А волны бушуют вдали...
   Мать радовалась, когда он пел, поэтому она, улыбаясь, спросила:
   - Что это ты развеселился, сынок?
   - Не все же скучному быть, мама.. Надо когда-нибудь и повеселиться человеку. Верно, тату?
   Он хитро подмигнул отцу.
   - Правильно, сынку, нечего нос вешать.
   Мать взглянула на мужа и на сына и с легкой, нарочитой укоризной заметила:
   - Все ты от меня скрываешь, сынок.
   - Ни капельки, мама. С чего ты взяла?
   - А что это за хлопчик был?
   - Нищий. Ты же сама видела.
   - Нищий. А что он дал тебе?- подступала мать.
   - Он мне? Это я ему дал коржик.
   - Не хитри. Он что-то сунул тебе в руку.
   - Ничего.
   - Бумажку какую-то. Я сама видела в окошко из кухни.
   - Тебе показалось, мама.
   - Не вмешивайся, мать,- вступился Карп Данилович,- записка от дивчины. Видишь, как хлопец обрадовался, аж покраснел. - Отец одобрительно улыбался.
   Лицо Парфентия действительно рдело от волнения.
   - Пусть ходят больше хлопцев и девчат, пусть, а то со скуки помереть можно.
   И заговорщицки подмигнув сыну, отец добавил:
   - Он, как батько, не любит в тишине да в скуке жить.
   Оставшись один в хате, Карп Данилович сел на лавку и, опершись локтями о стол, с волнением слушал, как на кухне пел Парфентий, вкладывая в слова: "Товарищ, мы едем далеко, подальше от нашей земли", какой-то свой, затаенный смысл.