7 XI. Я пишу в комнате, в деревне Колпино, на острове. Теперь я постараюсь описать все последовательно. Вечером 27-го я пошла к сапожнику спросить, не починил ли он моих валенок? Их он не сделал, но сказал, что он слышал, что эвакуация отложена до пятого числа. Но Иг. Ник. сказал, что это неверно, а вечером пришел управляющий и сказал, что уезжать будем 29. У нас почти все было уложено и увязано, но за эти сутки все было подчищено, и все вещи запакованы. Утром Иг. Ник. стал возить на поляну вещи, т.к. было очень грязно. Часть вещей была погружена дома, и туда Зося сунула корыто, бидон, бак. Нас погрузили около восьми часов, а в погрузке в вагон помогал Иг. Ник. Он уложил нам все вещи очень компактно. Но потом к нам по­местили целую семью с маленькими детьми и массой вещей. Мама попросила Иг. Ник. привезти картошки, и он привез нам три мешка перед самым отходом поезда, а сапожник принес мои валенки. Мы выехали 30-го в обед. Андрей достал чугунку, и мы ехали в тепле. Но спать было не на чем, и не было места. Ехали мы не все время, много времени стояли. Оставались довольно долго в Нарве, и там нам давали еду. Мы совершенно не знали, куда едем. Одни говорили, что в Лат­вию, другие— в Эстонию, третьи— в Буковину. Но мы ехали все дальше мимо болот, лесов, хуторов. Мы проезжали мимо одного лаге­ря, где жили люди из Котлов и других деревень, а также евреи. Мы с ужасом думали о поселении в нем. Наконец, утром мы приехали в Юрьев. Пришел пригородный поезд, и масса хорошо одетых эстонок прошла перед нами. Нам было видно много церквей, большие дома. Наш поезд встал на запасный путь, и мы, имея много времени, пошли осматривать город. Лиля, она пошла с нами, была одета несколько по-европейски, а мы в зимних пальто, толстые, на нас было много одето, в грязных башмаках и калошах. На улице было необычайно чисто. Из одного дома вышла эстонка — мать с детьми и маленьким в коляске. У всех женщин очень модные шляпы и пальто очень короткие. Когда мы пришли, многие стали выгружаться. Мы сложили наши вещи око­ло елок и покрыли брезентом. К вечеру стали приходить немцы и го­ворить, что мы должны идти в баню (это вечером, когда нету, где спать). Но они утешали, что спать будем в школе. Мы лежали у кост­ра. Кругом ничего не было видно, только от других костров вздыма­лись иногда массы искр. Вдруг нам закричали, что женщины должны идти в баню. Баня была ужасная. Вода очень плохо стекала, и не было мыла. У нас не было чистого белья, и мы одели старое, только побы­вавшее в вошебойке. Все было ужасно противно. Нас посадили в ма­шину и повезли в школу. Но там все места были заняты. Спали все вповалку на соломе. Я нашла себе небольшое место и легла спать.

Бабушка Дуня пришла раньше нас, но по обычаю не могла занять для нас места. Мама, Зося, Матвей и Андрей ночевали на свежем воз­духе у костров. На следующий день всех грузили и увозили на при­стань. Стало известно, что нас везут на какой-то остров на Чудском озере. Мы все очень желали остаться в Юрьеве, но нам говорили, что мы должны приехать на место, а оттуда уже хлопотать. Но мама по­шла узнать все-таки, что и как. Она нашла адрес Стребловых, [Стреблов Иван Богданович (7-1948(1949)) — ху­дожник, царскосел. "Рисовал портреты писателей. Лучший порт­рет А. Толстого у его сына Никиты. Во время окку­пации добрался до Эстонии, жми в Тарту, в Пайде. Заслуженный художник Эстонии. В Доме творчест­ва писателей [в г. Пушкине] висело много портретов его работы. Все жду, когда о нем напишут, но все молчат ".., — сообщено В. М. Дзевиантовской.

"В 1943-1944 гг. И. Б. Стреблов жил в Тарту с двумя сыновьями, с сыном-поэтом Павлом Ив. (род. в 1912 г.) и сыном-художником. Художника звали Воля, Вольдемар ", — сообщено М. В. Боровской.]

но они ничего не посоветовали, а послали маму, она была с Зосей, к священнику, сын которого является членом общества помощи русским беженцам. Он сказал, что мама должна пойти к коменданту в три часа. В 12 немцы сказали, что должны привезти суп. Мы ждали его доволь­но долго, пока, наконец, он не приехал. Мы стояли в очереди за супом, как вдруг я увидела Мусю [Марию Владимировну Боровскую]. Она стояла около нас с другой девушкой. Муся спросила, как, все ли здо­ровы? Зося ответила, что папа умер, и заплакала. Мне тоже стало очень грустно [от] предстоящей жизни, езде [так!] и вообще от неиз­вестности. Мы прошли с ней к нашим узлам. Она поздоровалась с ба­бушкой Дуней, мамой, с Андреем. В три часа мы пошли в комендату­ру с Мусей. Она рассказала нам, как они с матерью пошли пешком [из Пушкина в Тарту, где с 1916 г. жила сестра Веры Михайловны], ужасно уставали и голодали. В Юрьеве им было очень трудно с едой и жилищем. Они работали в горничных, в дворниках, пока Муся не уст­роилась в пошивочной мастерской, где работала до обеда по болезни, а мать ее в хозяйстве на мызе. Рынка здесь нет, так что купить совер­шенно негде. Все ловчат, продают все тайно. В комендатуре не сказа­ли ничего положительного. Вечером, когда мы сидели у костра, пришли Муся с Верой Михайловной. Они ушли уж совсем поздно. По всему было видно, что наши вещи не увезут раньше ночи. Мы попро­сились у немцев уйти в школу, где легли спать. Мама осталась у ве­щей. На следующее утро отходил первый пароход с баржами, и пото­му нас разбудили в четыре часа, и в сопровождении немцев мы отпра­вились на пристань. Мама погрузилась только в два часа ночи и всю ночь пробыла на улице.

Было еще очень темно, трудно идти. Как только мы пришли, по­лучили баланду и хлеб. Суп был крупяной и густой.

Через некоторое время пришла Муся и принесла кофе. До нас бы­ло еще очень далеко, и мы решили, что пойдем к Мусе на квартиру (она не пошла на работу). Они занимают небольшую комнату, где поч­ти вся мебель или подарена или как-то смастерена. В.М. налила нам кофе и дала по кусочку хлеба с маслом, приобретенным в одном из гешефтов [от нем. Сезспа/1 — торговая операция, сделка].

Муся порассказала нам из своей прошедшей жизни, и мы, боясь опоздать на пристань, ушли. Но до нас было далеко. Через некоторое время Муся ушла к священнику. Мы не знали, грузиться нам или нет. Около нас пустой баржи не было, а другие были далеко. Но была еще глубокая большая лодка, но из нее было бы очень трудно вытаскивать вещи, а особенно картошку. Тогда мы решили носить на баржу вещи, хотя это было далеко. Чемоданы, тюки мы перетаскали довольно бы­стро, но картошку носить было очень трудно. В это время я увидела носилки, которые нам помогли в данном случае и в последующих. Са­мое отвратительное было то, что на нас "глазели" все эти противные эстонцы. Мы были мокры, как мыши.

Целая страница — пустая, наверное, сестра хо­тела восстановить все последующие перипетии это­го куска жизни.

11 XI. Сегодня второй день мы работаем в качестве окопщиков. Работать надо все время, но можно немного постоять. Над нами над­сматривал немец довольно благородного вида. Он рассказывал об ус­ловиях своей жизни. Я прямо потрясена, мне очень жаль его. Он здесь один, семья его в Германии, и он не может писать, где он, как, чем питается. И, когда он однажды написал, что получает небольшой паек и потому голоден, его посадили в бункер. А получает он по полбухан­ки хлеба, кусочек масла и вечером суп на целый день при постоянной работе. Причем суп они должны варить сами после работы, вычистив картошку и протопав шесть километров. При нас он получил письмо из дома. На конверте было написано почти детским почерком. Он про­говорил, что жена его имеет прекрасный почерк, но что она должна писать таким образом, чтобы отвлечь подозрения. Он спрашивал, где наш папа? Зося ответила, что на небе. Тогда он спросил, сколько лет папе и маме, и был удивлен, что мама на 10 лет старше папы. [Должна сказать, что мама, несмотря на такую разницу в годах, выглядела значительно моложе папы. Мама была статной, красивой женщиной.] Зося в разговоре сказала, что он хороший человек. Немец же этот ответил, что он со многими русскими работал и всегда ему это гово­рили. Мне он очень понравился, и в нем есть что-то такое, что напо­минало папино. Он целый день работал и съел только небольшой бу­терброд. Мы хоть вечером и утром бываем сыты, а он, наверное, нет. О, как мне жаль его! Но ведь как много солдат голодает.

12 XI. Сегодня утром мы не успели даже поесть, как пришел сол­дат и сказал, что пора идти на работу. Погода сегодня ужасная. Всю ночь и день дул сильный ветер и шел снег. Людей было совсем немно­го, и нас заставили таскать бревна из озера. Нам дали резиновые сапо­ги, и целый день мы там проработали. Там мы узнали, что все [под­черкнуто сестрой] солдаты голодают. Когда был обед, солдаты гово­рили друг с другом: "Обед! Для нас это вода и хлеб".

18 XI. Сегодня мы пошли на работу. Унтер дал нам номерки, но через некоторое время он пришел и сказал, что сегодня работать не будем. Особенного дела не было. Я написала Мусе письмо, первое мы уже отправили. Мама заболела, у нее воспаление седалищного нерва, который очень болит, особенно ночью. Того немца мы больше не ви­дели, хотя мне очень хотелось бы этого. Но немцы, с которыми нам приходится работать, в очень удрученном виде. Они голодают... Ба­ланду нам дают очень жидкую, а масло — только на рабочих. Мы по-прежнему таскали бревна. Зося достала у Матушки Майн Рида, и один роман я уже прочла. Вечером мы, пойдя за пайком, узнали, что немцы, которые жили у нас в деревне, и вся их "компани" уезжает. Они все-таки были хорошие люди. Мы стояли в маленькой комнатушке за пай­ком. Отмечал унтер. Он имеет весьма симпатичную наружность и стройную, импозантную фигуру. Он был без фуражки, и его прекрас­ные вьющиеся черные волосы были зачесаны назад. Глаза тоже у него весьма красивы, а улыбку все находят положительно очаровательный. Он говорил, что он из деревни, но у нас и в городе таких немного. Зося говорит, что он должен напоминать "архистратига Михаила", что, я думаю, совершенно верно.

2 ХII. Сегодня второе декабря. 30 ноября мы отпраздновали ма­мино день рождение [так!]. Утром мы напекли пшеничных лепешек. К обеду была сделана рисовая каша на молоке. К маминому рождению мне сшили платье из маминого халата. К нему сделали отделку из гал­стука, и оно получилось весьма хорошенькое. Вечером мы получили от Муси ответ, который не ждали получить ввиду различных слухов. Она пишет о своей болезни, о хлопотах, о недостатке обуви. Второго декабря мама с Зосей ездили  к доктору. [Это был русский, пленный, молодой человек, который ходил всегда в сопровождении немца с ружьем (или карабином?) за спиной.]

Его они там встретили по дороге. Он пощупал Зосе пульс и щито­видную железу [у меня было заболевание щитовидной железы] и ска­зал, что по состоянию здоровья ей надо лежать в больнице. Они зашли в комендатуру и встретили там того немца, с которым Зося познако­милась в первый день приезда. В комендатуре сказали, что в ближайшее время будет произведена эвакуация нерабочего населения. Мама очень беспокоится и отчасти поэтому так и больна. У нее распухла губа и пол-лица. Говорят, что это от простуды. Сейчас пришла Матушка и посидела, поговорив о маминой болезни, текущих обстоятельствах. Хозяин наш собирается в лес.

15 ХII Мы все работаем. Сегодня шел ужасный снег, а мы резали дерн. Мама поправилась, но теперь Зося заболевает. Сегодня происхо­дила какая-то перепись. Все говорят о предстоящей эвакуации. У нас новая "компани". Новые немцы очень молоды и вольного поведения. Те немцы, с которыми мы работали первые дни, нам очень понравились. Один из них назывался Гансом Клиром. Они нас утешают подар­ками к Рождеству. Говорят, что привезли платья, платки и что-то еще. Но мы еще не знаем, уживем ли до него? Маме шьется платье, которое после примерки выглядело очень элегантным. От Муси письма не полу­чалось, чем мы очень опечалены. Я влачу жалкое существование. Зося, когда она на работе, разговаривает с немцами, улыбается. Я же, может, смогла бы говорить, конечно, не так, как Зося, но у меня являются вся­ческие вопросы: к чему? да зачем? и, кроме того, ненужная застенчивость [нем. — все равно, безразлично]. Только бы вся эта катавасия минула б нас.

21 XII. Последний месяц старого года и последние дни до Рожде­ства. Вчера мы не работали. Была ужасная погода: ветер и дождь, ко­торый, падая на землю, превращался в лед. Зося эти дни не работает по состоянию здоровья. Роберту послали письмо, но мало надежды на ответ. От Муси ничего нет. Я прочла книгу "Без семьи", которая мне очень понравилась. Я начала заниматься по-французски, что гораздо легче немецкого.

28 XII. Зося с мамой отправились вчера в Ряпино к доктору. Они давно собирались, но все откладывали. К Мусе мы, не получая писем, отправили с одной теткой, шедшей в Юрьев, письмо и сказали ей, что, если она принесет письмо ответное, то мама ей что-нибудь даст. В понедельник она пришла с письмом от Муси. Она извинялась за мол­чание, так как была больна, да и теперь еще нездорова. Тот человек, которого она попросила хлопотать о нас, вел дело весьма успешно, но в вознаграждение предложил Мусе сделаться его женой. И, получив отказ, он прекратил всякие действия. Теперь, если мы хотим что-либо делать, то должны собственными силами. Погода очень переменчивая. Ложишься весной, а встаешь зимой. У нас тут много болтали о подар­ках к Рождеству, но оно прошло, а ничего не было. И вдруг в поне­дельник на работу приехала телега с бельем, пальто, варежками. Вы­дача всего этого добра сопровождалась, конечно, ужасными криками. Я и Андрей получили по пальто, чем возбудили зависть, гнев и т.п. чувства. Андрей, как мужчина, получил белье, но я уже не смела, да и невозможно было бы, так бабы заели бы.

Рождество мы справили. Дядя Леша принес нам елочку. Мы укра­сили ее дождем, Зося сделала флажки, посыпали ватой, прикрепили свечки, и елочка получилось очень миленькая. В Сочельник пригото­вили традиционное блюдо — винегрет, вышедший очень вкусным. Кроме того, сделали компот. В воскресенье мы угощались мятными конфетами. На маме было ее новое платье. Мы никуда не ходили и праздник провели тихо, но радостно. Муся же писала, что проводит их очень грустно. Все это я пишу утром, т.к. встали очень рано.

 

Привожу сохранившееся письмо сестры, почему-то не отосланное: 28-29 XII1943.

Дорогие и милые Вера Михайловна и Муся!

Письмо ваше получили и очень рады твоей фото­графии. В тот же день была у нас одна дама из Юрь­ева, которая вас знает, и обещала посетить вас. И еще одно хорошее событие: в понедельник нам дали одежду. Я с Андреем (он работал за Зосю) получили по мужскому пиджаку, варежки и шарфу. Кроме то­го, давали очень хорошее белье, дамское и мужское. Андрей получил, а я — нет. Говорят, что будут да­вать еще что-нибудь. Бабы, конечно, были страшно злы, почему оба получили пиджаки. Ну, да перемелет­ся — мука будет. Вчера Зося с мамой пришли от доктора. Они ходили за 15 километров. Русский док­тор сказал Зосе, что ей надо минимум движения и никаких танцев. Последнее, конечно, лишнее, т.к. мы не танцуем. Но там оке, в Ряпине, они узнали, что уже у них прошла эвакуация неработающего населе­ния и тех, у кого соотношение между рабочими и не­рабочими не равно. Поэтому мы думаем, что Андрей как третий работник будет работать. Но теперь стало еще хуже, т.к. на работе не позволяется си­деть. Кроме того, все девицы заняты флиртованием с немцами, отчего очень устают нервы. У нас стоит очень переменчивая погода: то мороз, то снег, то

ветер и дождь.

Мы стремимся поехать в Юрьев, но это теперь очень трудно, т.к. надо иметь разрешение, достать которое почти невозможно. Мама собирается пойти в Печоры, как только кто туда пойдет. Муся, нам всем страшно жаль, что из-за нас тебе пришлось претерпеть столько мытарств. [...]