15 IX. Вчера ходили в баню. Вымылись неплохо, и мама нашла, что наши телеса должны напоминать женщин Рубенсовских картин. Вечером мы пошли в церковь. Мы очень торопились и пришли, когда уже все были в сборе. Первое, что бросилось в глаза, это нечто [вроде] рояля. Мама была тоже там и сказала, что это фисгармония. Перед нами туда вошел мужчина, тот самый, которого Зося назвала Герце­ном в концерте. У него большая голова и черные длинные волосы. Зося говорит, что в его фигуре есть нечто несовременное, артистиче­ское.

Службу справлял новоприбывший священник из Луги. Он пред­ставляет собой тип старичка с жидкою бородкой. Но, несмотря на это, проповедь его сильно отличалась от [проповеди] патеров-немцев. Он призвал к вере, и проповедь его была очень фанатична. Иногда он очень повышал голос, так что становилось прямо-таки страшно. За "органом" сидел новый кригсфарер, он играл и пел вместе с одним немцем-певчим песнопения. Тут же стоял и Роберт. Если бы, вместо этой проповеди, была проповедь того кригсфарера, то лучшего и же­лать не надо было. Зося обещала ему [Роберту] принести цветов и сей­час отправится. Роберт пожал нам там руки, и мы его поблагодарили.

Сегодня, 15 IX, мы отправились в школу для молебна. Там все то же. Но молебен будет завтра, а сегодня "Циркуль" только проповедо­вал и совсем не изменился. Галя осталась на второй год. В нашем клас­се будет учиться Люся Пучель, внучка Козловской. У нас будут пре­подавать латинский язык, но никаких пособий нет. Мама с утра пошла освобождаться от работы на биржу. Пробыла она там до часу, и ничего путного не вышло. Хотя докторская комиссия и освободила ее от ра­боты на три месяца, но немец на бирже сказал, что пришивать пугови­цы — легкая работа. Сейчас она опять пошла туда. Еще неизвестно, чем это кончится. Она принесла с собой письмо Иванова-Разумника [Иванов-Разумник Разумник Васильевич (1878-1946) — выдающийся критик, публицист, историк русской литературы и общественной мысли], полученное посредством Пиюшкова. Он знает о кончине папы и не может написать большого письма, так как меняет адрес. Мы часто вспоминаем их... Тот год, холодная, морозная зима [зима 41-42 годов]; мы ходили с Зосей перетаскивать к ним дрова, коптилка при спуске в подвал; как он называл нас: "Юлия Александровна и Софья Александ­ровна". Портрет их двоих детей у них в комнате, сам Разумник Ва­сильевич и его жена. Жена его производила впечатление немного легкого существа; тип супруги — спутницы жизни. Потом они были у нас на Рождестве. Тогда же зашел и Отто, тот самый немец, который ска­зал: "Des Leben ist Langweile" [нем. — "Жизнь— это тоска"]. Мы говорили стихи, которые были выбраны папой. Я говорила, кажется, Аксакова про церковь "И звон смиряющий всем в душу просится, ок­рест сзывающий в полях разносится", Зося — какое-то философское, а Матвей — не помню какое.

Елка у нас была очаровательная, со свечками и много красивых и дорогих игрушек. Кроме того, мы получили подарки: по несколько монпансье, печенинке и конфетке большой. И пили чай с сахаром. О, что это было за время! Это не ужас, нет. Наоборот, мне вспомнилось это довольно милым. И вот, как потом папа пошел их провожать. Дома у нас было тепло, по-своему уютно. А на улице (было около четырех-пяти часов) наступил полусвет, он как будто садился, спускался, в глу­бине деревья были неразличимы, и только в тесном кругу зрения было все видно, а дальше вглубь становилось страшно взглянуть.

 

У меня это Рождество 25 декабря 1941 года ос­талось в памяти строчкой "Осень — рыжая кобы­ла — чешет гриву" из стихотворения, которое про­чел Разумник Васильевич, маленький, худенький ста­ричок в кресле.

Поразило грубое, почти неприличное слово "ко­была". Мы с сестрой тогда были жуткими чистю­лями в языке!

И только лет через двадцать я узнала, что это было стихотворение Сергея Есенина "Осень ", посвя­щенное Р .В. Иванову:

 

Тихо в чаще можжевеля по обрыву.

Осень — рыжая кобыла — чешет гриву.

Над речным покровом берегов

Слышен синий лязг ее подков.

 

Схимник-ветер шагом осторожным

Мнет листву по выступам дорожным

И целует на рябиновом кусту

Язвы красные незримому Христу.

 

1914 г.

 

Потом, когда мы их провожали уже совсем [в феврале 1942 года], когда они уезжали в Германию. На них обоих была очень ветхая одежда, а мороз был порядочный. Они были оба не совсем здоровы. День был морозный, солнечный, и народу было очень много. Но вот они сели в автобус, мы сунули им их чемоданы (санки остались нам, также как и три книжки стихотворений Фета), и они покатили. Бог ведает, как им удалось добраться до Гатчины, а потом до Германии. У нас же руки и ноги были довольно промерзлыми, и мы вприпрыжку пустились домой.

Посадка происходила у Александровского дворца, а мы жили на ул. Революции.

 

Сестра ошиблась: посадка в автобус происходи­ла в Собственном садике, у южного фасада Большого дворца, под окнами "Зубовского корпуса". Я сказала сестре об этой ее неточности сейчас, в мае 1996 г., и она согласилась со мной: "Да, конечно, уезжали из Собственного садика ".

Мне важно именно точное место отъезда, по­тому что оно ведь последним запечатлевалось в па­мяти покидавших родное Царское — Детское Село, город Пушкин... Высокие стеклянные окна-двери вто­рого этажа были открыты, и немецкие офицеры свер­ху, как с балкончиков, наблюдали суматоху отъезда.

Уезжали те, кто мог доказать свое немецкое происхождение. Их назвали "фолъксдойтчами" (от нем. Volk — народ, deutsch — немецкий) —  "народ немецкий ".

Жена Р. В., Варвара Николаевна Иванова, — уро­жденная Оттенберг, поэтому Р. В. и В. Н. уезжали как фольксдойтчи. Как фольксдойтчи тогда же уез­жала Танечка Анциферова, дочь Н. П. Анциферова, со своей тетей Аней, сестрой жены Н. П. А. Н. Оберучева смогла удостоверить свои немецкие корни.

Думаю, что теперь, через 55 лет после события, можно, никому не повредив, сказать, что "уезжали", а не "был выслан", "были угнаны". Сейчас мы не в состоянии даже отдаленно представить себе тра­гизм этого выбора.

О своей судьбе в Германии Р. В. Иванов-Разумник пишет в предисловии к книге "Тюрьмы и ссылки": "Вместо концентрационных лагерей, война занесла нас с женой за проволочные заграждения немецких "беобахтунгслагер" в городках Конице и прусском Штатгарте— на полтора года" (журнал  "Мhра", СПб.: "Глаголь", 1994. № 1. С. 149).

 

У меня после всякого рода проводов остается неприятное ощуще­ние на душе. Его хочется чем-нибудь приглушить, но это всегда плохо удается. Дома нас ждал гороховый суп, первый после нескольких ме­сяцев пищи св. Антония.

20  IX. Сегодня воскресенье. С утра запасали дрова. Ночью шел дождь, и потому дорога утром была отвратительная. Возили дрова на стопудовой тележке и уставали потому неописуемо. Мозе позволил растащить кучи досок и горбылей, и вообще он очень милый человек. Андрей помогал очень мало, т.к. в половине 10-го ушел в кино. Провозились до половины первого. Потом я пошла захватить последние до­щечки. По дороге я встретила Андрея и, придя к пням, села его подо­ждать. И тут случилось нечто, после которого я могла бы остаться там навсегда. Прилетел русский самолет и сбросил две бомбы в очень близком от меня расстоянии. Я слышала, как она летела, и потому сообразила, что она в меня саму не попадет. Я ринулась бежать, потом легла на землю, так как кругом что-нибудь да падало и, весьма вероят­но, осколки. Мною овладело одно чувство— бежать! бежать!, хотя это могло быть и пагубным. Я прибежала к канаве, в которой обосно­валась уже какая-то парочка. Но, сидя там, я обозревала дождь мельчайших частиц дерева и земли.

Андрей тоже был очень близко от разрыва. Дома все стекла выби­ло — таинственный полумрак.

21  IX. В субботу Андрей принес масла и полкило пены [масля­ной]. И сегодня бабушка Дуня сделала печенье — божественное, как пирожное. Читаю Гейне — довольно сухая книга. В ней описывается быт и люди, с которыми он сталкивался.

22  IX. Вчера на последнем уроке пришел директор и сказал, что все мальчики 27-го года рождения должны явиться на биржу. Оказы­вается, они призываются или идут добровольно в трудовые батальоны. Из нашего класса трое мальчиков. Мама встревожена этим, т.к. неиз­вестно, что будет дальше. Погода стоит ужасная. Льют дожди, и хо­лодно. Мама думает сделать в окнах перегородки, чтобы вставить ма­ленькие стекла. В нашем меню преобладают картофельные пирожки с капустой и котлеты. Утром эти дни мы едим по-буржуазному, навер­ное: картошка, мало хлеба, кусочек колбасы и сладкий чай.

Мы в ужасном волнении. По городу ходят слухи об эвакуации.

3 X. Сегодня воскресенье. Я по распределению обязанностей го­товила обед, и к половине двенадцатого у меня все было готово. Эти дни совсем не хотелось ничего делать, а писать — тем более. Мы на­ходимся в ожидании эвакуации или какой-нибудь отправки девочек на работы. По городу ходит много слухов, один страшнее другого. Немцы постепенно уезжают, все забирая с собой. Вчера, в субботу, мы не ходили в школу, а пошли на огород снимать капусту. Капуста посред­ственная, но ведь мы ее все время ели. Сахарная свекла очень малень­кая, а какая покрупнее, так очень корявая от пересадки. Обедали в пя­том часу и были очень сыты. Эту неделю Матвей был немного болен и в школу не ходил. Андрей очень мучит маму своими вставаниями. Она начинает его будить с пяти часов, а он, хотя и проснувшись, все же не встает. Один день мы читали с Зосей "Симон Дэль". Это то же самое, что Д'Артаньян в "Трех мушкетерах", только в Англии. Я страшно увлеклась этой книгой, даже читала вечером. Сейчас читаю "Былое и думы" Герцена, университетские годы его. Очень тяжело и больно чи­тать про эти аресты, ссылки. Как-то сердце сжимается в сознании того, что это правда. Но читать надо обязательно и знать, чем все это кончит­ся.

К событиям этих дней относится наше хождение в кино. Мама купила билеты на "Средь шумного бала" по Чайковскому. Мы были необычайно рады этому, так как все говорили, что фильм замечатель­ный. И на самом деле — время действия, бал, дамские туалеты с от­крытым лифом (кажется, так говорят) и самое главное— музыка. Правда, содержание почти не содействовало [соответствовало?] ис­тине, так как Чайковский женат не был [?!] и никогда не виделся с Екатериной фон Мекк. Но тем не менее нам всем этот фильм очень понравился, и сегодня после обеда мы идем смотреть его второй раз.