У целого поколения, рожденного с 1928 по 1945 год, украли детство. «Дети Великой Отечественной войны» - так называют их сегодня. И дело здесь не только в дате рождения. Их воспитала война.

У них было особое, опаленное войной, блокадное детство. Они росли в условиях голода и холода, под свист и разрывы снарядов и бомб. Это был свой мир, с особыми трудностями и радостями, с собственной шкалой ценностей.

Шурик Игнатьев, трех с половиной лет от роду, 23 мая 1942 года в детском саду покрыл свой листок беспорядочными карандашными каракульками с небольшим овалом в центре. «Что ты нарисовал!» - спросила воспитательница. Он ответил: «Это война, вот и все, а посередине булка. Больше не знаю ничего». Они были такими же блокадниками, как взрослые». И погибали так же.

Именно эти дети во время войны и после нее восстанавливали разрушенное хозяйство, в 12 лет становясь у станков на заводах и фабриках, работая на стройках. Воспитанные трудом и доблестью, они рано взрослели, зачастую заменяя своим младшим братьям и сестрам погибших родителей.

Александр Фадеев в путевых заметках «В дни блокады» писал: «Дети школьного возраста могут гордиться тем, что они отстояли Ленинград вместе со своими отцами, матерями, старшими братьями и сестрами. Великий труд охраны и спасения города, обслуживания и спасения семьи выпал на долю ленинградских мальчиков и девочек. Они потушили десятки тысяч зажигалок, сброшенных с самолетов, они потушили не один пожар в городе, они дежури-ли морозными ночами на вышках, они носили воду из проруби на Неве, стояли в очередях за хлебом... И они были равными в том поединке благородства, когда старшие старались незаметно отдать свою долю младшим, а младшие делали то же самое по отношению к старшим. И трудно понять, кого погибло больше в этом поединке».

Побывавший в декабре 1941 года в одной из ленинградских школ-интернатов генерал М. Духанов впоследствии вспоминал: «Стою в вестибюле интерната у дверей. Ребята (ленинградцы) уходят домой навестить родных. По лестнице стремительно сбежал мальчик лет четырнадцати, споткнулся, упал и уронил стакан. Стакан разбился с тупым звоном, из него вывалилась горстка свекольной гущи, каши, леденец...

- Куда ты несешь еду? - спросил я у мальчика.

- Домой, маме. Она еле ходит от голода, - мальчик утер глаза кулаком.

Я стал останавливать других ребят и спрашивать, не несут ли они еды. Оказалось, несут. Кто маленькому брату или сестренке, кто отощавшему полумертвому отцу, кто больной от голода матери, кто престарелой бабушке».

Пронзительно поведала людям о войне, принесшей столько горя ей и ее близким, двенадцатилетняя ленинградская девочка Таня Савичева. Среди обвинительных документов фашизму, представленных на Нюрнбергском процессе, была и маленькая записная книжка. В ней всего девять страниц. На шести из них - даты. И за каждой датой смерть. Шесть страниц - шесть смертей. Ее вместе с другими детьми вывезли из блокадного города в село Красный Бор Горьковской области. Встречать их вышли все красноборцы. Несли детям, кто что мог: пяток яиц, тарелку творога, теплую одежду. А дети были - страшно смотреть -изможденные, больные. В первый раз в баню многих несли на одеялах. Но человеческая доброта, целебный воздух сделали свое дело. Дети крепли, поднимались на ноги. Все ленинградские дети остались жить, кроме Тани Савичевой, истощенная голодом и страданиями де-вочка не смогла уже подняться.

На 9 листочках - вся жуткая сущность войны. Дневник Тани Савичевой стал одним из вещественных свидетельств фашистских зверств на Нюрнбергском процессе, а сама девочка - символом мужества блокадного Ленинграда.

Выводя карандашом «Осталась одна Таня», девочка была уверена, что все ее родные исчезли в блокадном аду. Однако из восьми детей Марии и Родиона Савичевых до мирного времени дожили еще Михаил и Нина. Нина Николаевна Савичева вспоминает:

«Первая запись в коротком Танином дневнике появилась в конце декабря 1941 года. Как сейчас помню тот Новый год, - вздыхает она. - Никто из нас не дождался полуночи, спать легли голодными, радовались уже тому, что дома тепло. Сосед топил печку книжками из своей библиотеки. Как раз тогда втайне от всех сестра взяла мою записную книжку. И написала: "Женя умерла 28 дек. В 1230 час. утра. 1941 г". В семье Женя была старшей, а умерла, задыхаясь, у меня на руках. За две буханки хлеба и табак мама нашла гроб и договорилась с машиной. Женя очень боялась, что в глаза земля попадет, если без гроба закапывать будут... Потом не стало бабушки. Она стала совсем слабой в январе и сама просила не хоронить ее сразу, а оставить в холодной комнате и получать хлеб по ее карточке. Вы, говорила, не бойтесь, я там тихонечко полежу... Я тоже стала слабеть. В городе перестал ходить транспорт, и для того чтобы попасть на завод с Васильевского острова, мне приходилось проделывать огромный путь. Сил для этого уже не было, и спать я стала на рабочем месте, а потом наше предприятие экстренно эвакуировали вместе со всеми сотрудниками…»

Город не мог уберечь детей от недоедания, от истощения, но тем не менее для них делалось все, что возможно.

К скудному хлебному пайку дети получали в школе суп без вырезки талонов из продовольственной карточки. В 1942 году в школах, где не прекращались занятия, были объявлены каникулы. И в незабываемые январские дни, когда все взрослое население города голодало, в школах, театрах, концертных залах для детей были организованы новогодние елки с подарками и сытным обедом. Для маленьких ленинградцев это было настоящим большим праздником. Наступил 1942 год. В школах, где не прекращались занятия, объявили каникулы. И в страшные январские дни, когда все взрослое население голодало, в школах, театрах, концертных залах для детей организовывались новогодние елки с подарками и сытным обедом. Для маленьких ленинградцев это было настоящим праздником. Одна ленинградская учительница очень верно заметила: «Надо быть ленинградцем, чтобы оценить всю заботу о детях, которую в это время проявили и партия, и правительство, надо было быть учителем, чтобы понять, что дала елка детям».

Одна из учениц писала об этой новогодней елке: «6 января. Сегодня была елка, и какая великолепная! Правда, я почти не слушала пьесы: все думала об обеде. Обед был замечательный. Дети ели медленно и сосредоточенно, не теряя ни крошки. Они знали цену хлебу, на обед дали суп-лапшу, кашу, хлеб и желе, все были очень довольны. Эта елка надолго останется в памяти». Были и новогодние подарки, о них так вспоминал блокадник П. П. Данилов: «Из содержимого подарка мне запомнились кон-феты из льняного жмыха, пряник и 2 мандарина. По тому времени это было очень хорошее угощение».

Для учащихся 7 - 10-х классов елки были устроены в помещениях Театра драмы им. Пушкина, Большом драматическом и Малом оперном театрах. Сюрпризом было то, что во всех театрах было электрическое освещение. Играли духовые оркестры. В Театре драмы им. Пушкина был дан спектакль «Дворянское гнездо», в Большом драматическом - «Три мушкетера». В Малом оперном театре праздник открылся спектаклем «Овод».

Сотни юных ленинградцев были награждены орденами, тысячи - медалями «За оборону Ленинграда». Через всю многомесячную эпопею героической обороны города они прошли как достойные соратники взрослых. Не было таких событий, кампаний и дел, в которых они не участвовали. Расчистка чердаков, борьба с «зажигалками», тушение пожаров, разборка завалов, очистка города от снега, уход за ранеными, выращивание овощей и картофеля, работа по выпуску оружия и боеприпасов - всюду действовали детские руки. На равных, с чувством исполненного долга встречались ленинградские мальчики и девочки со своими сверстниками - «сыновьями полков», получившими награды на полях сражений.

Дети блокадного Ленинграда, с израненной душой, выжившие и погибшие - свидетели жесточайшего зла на земле...

Я в госпитале мальчика видала.

При нем снаряд убил сестру и мать,

Ему ж по локоть руки оторвало,

А мальчику в то время было пять.



Он музыке учился, он старался.

Любил ловить зеленый круглый мяч

И вот лежал - и застонать боялся.

Он знал уже: в бою постыден плач.



Лежал тихонько на солдатской койке,

обрубки рук вдоль тела протянув...

О, детская немыслимая стойкость!

Проклятье разжигающим войну!



...

И я хочу, чтоб, не простив обиды,

везде, где люди защищают мир,

являлись маленькие инвалиды,

как равные с храбрейшими людьми.



Пусть ветеран, которому от роду

двенадцать лет, когда замрут вокруг,

за прочный мир, за счастие народов

подымет ввысь обрубки детских рук.



Пусть уличит истерзанное детство

тех, кто войну готовит, - навсегда,

чтоб некуда им больше было деться

от нашего грядущего суда.



Ольга Берггольц. Голосуют дети, 1945