В нашей семье было 4 человека: папа, мама, брат и я. Когда началась Великая Отечественная война, мне было 12 лет. Отец не подлежал призыву в армию по возрасту, но в первые дни войны ушел добровольцем в Народное ополчение. Мама работала в НИИ-34 курьером спецотдела. Вскоре НИИ переименовали в завод № 436 оборонного значения. Всю научную часть института эвакуировали в Новосибирск, а опытное производство перестроили на выпуск керамических радиодеталей для авиационной радиоаппаратуры.

В нашем двухэтажном доме из 14 семей осталось 6, остальные эвакуировались. Рядом с нашим домом на территории «Сосновки» началась вырубка леса, и к осени был построен аэродром. Отсюда взлетали истребители, когда фашистские самолеты появлялись над городом.

В июле 1941 года в городе ввели продовольственные и хлебные карточки. Первоначальная норма хлеба составляла 800 граммов рабочим, 600 - служащим, 400 -детям и иждивенцам.

Продовольственных запасов в нашем доме было только на несколько дней. Раньше каждый год мы держали поросенка, но в этом году он не успел вырасти, кормов не было и пришлось его зарезать. Мясо разошлось по родным и знакомым. Правда, осталось немного комбикорма и отрубей. Картошка, которую мы весной посадили в огороде, оказалась на взлетной полосе аэродрома и ее закатали в бетон.

8 сентября 1941 года Ленинград оказался во вражеском кольце. Начались ежедневные страшные бомбежки. В первый же день блокады сгорели Бадаевские склады, город оказался без запасов продовольствия. Началось снижение нормы хлеба, и с ноября рабочие получали по 250 граммов хлеба, а остальное население -по 125 граммов.

Брат устроился на работу и был на казарменном положении, приходил домой очень редко, помыться и поменять белье.

Мы с мамой получали на двоих 300 граммов хлеба. За хлебом ходила я, а мама на буржуйке грела воду из растопленного снега, другой воды не было. Бывало, принесешь ведро снега, а воды получится меньше литра. За хлебом ходили группой по 6 - 7 человек. До магазина надо было идти километра полтора по снегу - сугробы выше пояса. Выстраивались гуськом и шли след в след друг за другом. Вставали рано, в 6 часов, от голода не спалось. Магазин открывался в 7 часов, за хлебом всегда были большие очереди. В маленькую булочную пускали по несколько человек, остальные мерзли на улице. К новому 1943 году перед магазином дружинницы стали разводить два костра и в больших котлах кипятили воду из снега. Кто хотел, мог попить кипятку с выкупленным хлебом. Иногда люди брали горячую воду домой, так как у многих были проблемы с дровами.

Когда я с хлебом приходила домой, «чай» - кипяток, конечно, без заварки, был уже готов. Мама делила хлеб на три части: на завтрак, обед, ужин. Она говорила, что надо хоть немного, но есть 3 раза в день, иначе умрем. Свой хлеб она оставляла в буфете, в баночке из-под чая, а мою порцию уносила с собой. Знала, что ее хлеб я ни за что не съем, а свою порцию точно бы съела. В обед мама приходила домой, а я грела на буржуйке воду, и мы варили суп из жмыхов с лавровым листом, жмыха было мало, так что получалась замутненная водичка. Лавровый лист вынимали и хранили до следующего супа. Однажды мы нашли в папином хозяйстве столярный клей, сварили из него студень, получилось две литровых мисочки, оставили на кухне для застывания, а когда пришли его забрать, оказалось, что одной мисочки нет. Искать не стали, мама сказала: «Значит, им хуже, чем нам».

Вместо электричества пользовались коптилкой, в железную банку наливали горючую жидкость, в центр ставили скрученную проволоку с фитилем. Большая проблема была с мылом и спичками. Вместо мыла использовали просеянную золу, которую разводили в горячей воде. Мылись очень редко, в основном обтирались мокрым полотенцем.

Когда открыли Ладожскую дорогу, стали отоваривать продовольственные карточки и немного прибавили хлеба. Один раз мама принесла замороженное мясо, розовое такое, красивое. Пришел брат, мама нарезала сырое мясо тоненькими кусочками, дала нам по несколько штук и сказала: «Жуйте хорошенько, не глотайте сразу, это очень полезно». Казалось, что мы уже выкарабкались, ушли от смерти, но у мамы было больное сердце, она болела еще до войны. Курьерская работа была не из легких, приходилось много ходить пешком, завод был режимный, отчеты о работе и поведении рабочих сдавали ежедневно на Литейный проспект, в Главное политическое управление. Мама никогда не жаловалась на здоровье, но в ночь на 14 февраля 1942 года ее сердце внезапно остановилось. За хлебный талон, который мы вырезали из маминой карточки, нам сделали фанерный гроб, мы с братом и тетей при-вязали гроб к саночкам и повезли на Богословское кладбище. Была сильная пурга, мы совсем выбились из сил, дотащились до церкви, попросили батюшку оставить гроб до утра. За хлебный талон, тоже из маминой карточки, он согласился на отпевание. На следующий день мы сами вырыли могилу и похоронили нашу маму.

Вся домашняя работа легла на мои плечи. Девочка я была бо-лезненная, маленькая, худая. Теперь мне надо было топить печь, носить дрова, строгать щепки, таскать снег, чтобы потом его растопить. Помощи ждать было неоткуда, соседи сами были чуть живы, а многие уже умерли. Моего соседа Сережку, когда у него все умерли, отправили в детский дом, а я не пошла, осталась ждать папу. Хотя писем от него не было с августа 1941 года, я надеялась, что он жив.

Дом, в котором мы жили, от частых бомбежек аэродрома так расшатался, что бревна стали вылезать из пазов, наша комната была угловая, пришлось дыру заткнуть подушками, а лед на окне растаял только весной.

Когда директор завода (Николай Давидович Горбунов, светлая ему память), где работала мама, узнал, что я осталась одна, то прислал сотрудников проведать меня. Они принесли деньги, совсем небольшую, но такую нужную сумму, ведь хлеб надо было выкупать.

22 марта брат пришел домой и в этот же день умер - он был очень слабый и больной. Мне помогли вынести его в сарай, где он пролежал неделю, а потом я завернула его в простынь, отвезла на кладбище и оставила между могил. Когда стала уходить, заблудилась и не могла найти дорогу обратно. Услышала вдали шум грузовика, увидела вдали военного и пошла к нему, а он мне машет рукой, кричит, чтобы я уходила, что сейчас будут взрывать. Я огляделась, кругом воронки и грузовик стоит с мертвыми военными, а солдаты закидывают что-то и тянут провод. Я скорее побежала, потом услышала взрывы, как позже выяснилось, это закладывали Пискаревское мемориальное кладбище.

С наступлением весны пошла в рост лебеда, одуванчики, крапива. Это было такое подспорье, из них варили суп, пекли лепешки, делали котлеты.

В совхозе «Лесное» откопали яму с так называемым «борщом», и туда потянулся народ из города. Я тоже пошла. Как потом выяснилось, это была силосная яма, она была заложена осенью 1940 года как корм для свиней. Совхоз перестал существовать, а ямы остались, вот их-то и окрестили «борщом».

В ямах была жидкость, в которой плавали остатки овощей, ка-пустные листья, свекольная ботва, огурцы и другие отходы. Я взяла бидон этой жижи, пришла домой и сразу сварила. Ела это варево целый день. Утром мне стало очень плохо, поднялась температура, никаких лекарств нет, встать не могу. Вдруг в комнату вошла молодая женщина и сказала, что пришла меня лечить, Она затопила печь, заварила корень калгана, напоила меня, и я уснула. Она была возле меня несколько дней, выкупала хлеб, сушила его, помогала мне, чем могла. Вскоре я встала на ноги, а она ушла, я даже не знаю имени этой замечательной женщины, ведь она ни о чем со мной не разговаривала. Большое ей спасибо, ведь без ее помощи я бы умерла.

Директор завода, Николай Давидович, добился у вышестоящих инстанций разрешения принять меня на работу, так как до исполнения 14 лет мне не хватало 7 месяцев.

1 мая 1942 года я пошла работать на завод, где работала моя мама. Сначала работала курьером, разносила по цехам распоряжения, училась печатать, носила на почту письма, а потом попросилась в цех токарем. У станка стояла на ящике, так как была мала ростом. Однажды во время очень сильной бомбежки на территории завода разорвалась бомба. Шестиметровая оконная рама рухнула на станки, мы успели отскочить, но станки были сильно повреждены. Во время бомбежек с рабочих мест никто не уходил, бомбоубежища у нас не было, а в траншеях на улице прятаться было бесполезно. Когда завод забрасывали зажигательными бомбами, все, кто мог, помогали дружинницам. У меня на чердаке были припрятаны щипцы и рукавицы, лицо я закрывала платком и гасила бомбы либо в песке, либо в бочке с водой, а зимой выбрасывала в слуховое окно в снег.

На заводе стали открываться новые цеха, продукция завода пользовалась большим спросом, керамическое производство было основано в Ленинграде, а керамические радиодетали и установочная керамика для монтажа радиоламп поставлялась в радиоаппаратуру самолетов и танков.

Я освоила еще две специальности, могла работать на сборочном участке и на участке прессовки. Работа была тяжелой, работали в три смены, но особенно трудна ночная смена - глаза все время слипались, сколько бы я днем ни спала. Ежедневная норма -250 процентов, дисциплина очень строгая. Уважительной причиной невыхода на работу считалась только смерть. Болели, температурили, кашляли на рабочих местах, больничных листов, отпусков, выходных и праздничных дней не было всю блокаду.

Однажды я проспала ночную смену, легла немного поспать перед работой и проснулась только утром, разбудить меня некому, а будильника не было. За невыход на работу предусматривалось очень суровое наказание. В проходной у меня отобрали пропуск и проводили в спецотдел. Только благодаря директору меня не наказали. Ему удалось доказать, что я еще ребенок, хоть и стою у станка наравне со взрослыми, что я сирота, дочь фронтовика и умершей от голода матери. Так мне раз-решили вернуться в цех к своему прессу. С тех пор я никогда и никуда не опаздываю!

С лета 1942 года рабочие нашего завода в нерабочее время занимались заготовкой дров для электростанции. На дрова шли нежилые деревянные дома и дома, пострадавшие от бомбежек Их разбирали по бревнышкам, пилили, если бревна были длинные, и грузили на машины. Кроме того, приходилось еще работать на лесозаготовках. Посылали туда в основном девушек. Они жили в землянках, работали в тяжелейших условиях. Никогда не державшие в руках топора девушки ежедневно валили сосны, пилили их на двухметровые бревна, обрубали сучья, на плечах таскали к узкоколейке, грузили в вагонетки и затем толкали вагонетки до станции.

Первый большой праздничный день наступил 18 января 1943 года, когда была прорвана блокада. Все выскочили во двор завода, обнимались, плакали от радости. Голод, изнуряющий, не проходящий, был позади!

21 февраля 1944 года мне, 15-летней девочке, была вручена медаль «За оборону Ленинграда».



Медаль «За оборону Ленинграда»,
Не только это память о войне.
Металл ее откован в дни блокады
и закален в невиданном огне.

Это слова из популярной блокадной песни.

Медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941 - 1945 гг.» была мне вручена 16 апреля 1946 года.

Мой папа так и не вернулся с войны, он пропал без вести под Петрозаводском. В из вещении стояла дата: октябрь 1942 года, но писем от него мы не получали уже с августа 1941 года. Видимо, тогда он и погиб. В поселке Сяндеба в 1970 году был уста новлен памятник добровольцам Армии народного ополчения, погибшим на этом участке фронта.

Я была на открытии памятника. Ветераны, которые воевали там, рассказывали, какая в августе 1941 года была здесь страшная битва, полегла почти вся дивизия, но наши бойцы не отступили ни на шаг! Светлая им всем память!