Перед началом Великой Отечественной войны я, октябренок, отдыхала в лагере в районе поселка Сиверский в Ленинградской области.

Днем 22 июня 1941 года нас собрала воспитатель и сказала: «Началась война. Вы, дети, стройтесь и идите на вокзал, поедете домой». Также сказала, что билеты покупать не надо, железнодорожники довезут до Варшавского вокзала, а потом надо идти по домам. Я добралась пешком до дому уже к вечеру. Дома увидела очень встревоженных отца и мать. В силу малолетства я не осознавала ужаса войны, но вскоре хорошо поняла, что это слово значит.

Запомнился мне день 7 июля 1941 года. Было обеденное время, я услышала непрерывный гул самолетов и выглянула в окно. Увидела, как один за другим летят самолеты. Насчитала семь. Я сказала, что летят наши самолеты, но моя тетя Вера ответила: «Это не наши самолеты». Вскоре началась бомбежка, и одна из бомб упала в ближний двор, загорелись деревянные сараи. Сгорели все дрова жильцов. По самолетам начали бить зенитки, но, к сожалению, снаряды в них не попали, и самолеты улетели.

Бомбежки участились. Разбомбили Бадаевские склады, помню, как пахло гарью от сгоревших продуктов. Позже, когда начался голод, люди на этом месте собирали пропитанное сахаром земляное месиво.

1 сентября 1941 года я отправилась в 3-й класс 321-й школы, которая находилась на Социалистической улице, но нам объявили, что занятия отменяются (кроме старших классов).

В магазинах стали исчезать продукты. Но моя мама успела купить макароны - целую наволочку, а еще конфеты-подушечки, целый кулек. В страшные дни блокады они спасли меня от смерти, в те дни я каждый день в самоваре на «буржуйке» варила одну или две макаронины и выпивала весь отвар от них, а также за день выпивала около 30 стаканов кипятка с одной конфеткой-подушечкой. Так заглушала чувство голода и холода.

В июле - августе 1941 года видела, как население готовилось к обороне города. Ополченцы уходили на фронт. Мой отец, Иванов Петр Глебович, тоже пытался записаться добровольцем и неоднократно ходил в военкомат. У отца была бронь, и военком ему сказал: «Петр Глебович, занимайтесь порученным вам делом по обеспечению госпиталей перевязочными средствами. Поймите, любой сбой в производстве и снабжении госпиталя перевязочным материалом обернется непоправимой бедой для раненых». Всю блокаду отец находился на полуказарменном положении, и изредка, ночью, приходил домой. Мама работала на оборонном предприятии. В начале зимы 1941 - 1942 годов от тягот, лише-ний и голода она заболела и 3 месяца лежала в Александровской больнице. Я несколько раз навещала ее. Когда в первый раз пошла к ней и вышла на Загородный проспект, начался артобстрел. Осколки снарядов сыпались подобно граду. Меня схватил за шиворот какой-то дядька, обругал и затащил в парадную. Он строгим голосом произнес, что запрещает мне выходить на улицу во время бомбежек и обстрелов. Я думаю, что в тот раз незнакомый человек спас меня от ранения или смерти. Такова была солидарность ленинградцев!

Осенью 1941 года сначала прекратилась подача газа в дома, затем - воды, электроэнергии и тепла. Все меньше стали выдавать хлеба по карточкам. Зимой на рабочие карточки выдавали по 250 граммов хлеба, а я, ребенок, получала 125 граммов. Нас прикрепили к магазину на Загородном проспекте. Я ходила туда занимать очередь, а потом ко мне подходила 17-летняя тетя Вера и мы вместе получали замерзшие кусочки хлеба. Иногда бывали случаи, что карточки не отоваривали, не было хлеба. Стояли очень сильные морозы. Поверх пальто я закутывалась куском шерстяного одеяла так, что оставались лишь щелки для глаз. За водой с тетей Верой ходили на Фонтанку, где из проруби я набирала один чайник воды, а тетя Вера - небольшое ведерко.

Когда ходили за водой или хлебом, то в сугробах видели закоченевшие трупы людей, многие из них напоминали скелеты. Созданные в городе сандружины убирали трупы и свозили их в район Никольского собора. При виде трупов меня сначала охватывай страх, но потом он пропал. В конце зимы 1941 - 1942 годов я уже ходила с трудом.

Бомбежки и артобстрелы были страшными, много домов на нашей Социалистической улице было разрушено, вокруг руины. Однажды зимой 1942 года я увидела, как ученик нашей школы Ремезов роется в помойке и ищет еду. Я спросила, где его мама. Он ответил, что ее убило при бомбежке, дом весь разрушен, и ему теперь негде спать. Я побежала в сторону его дома и увидела сплошные развалины. Сразу же побежала к учительнице и рассказала все ей. А потом Ремезова увезли в детский дом.

А еще на всю жизнь запомнился мне трагический случай. Лютой зимой 1941 года я услышала за стеной в соседней квартире душераздирающий плач и крики: «Мамочка, родная, не умирай! Мамочка не оставляй меня, только не оставляй!». Оказалось, что кричала девочка. Мама ее умерла, а девочку пришлось отправить в детский дом.

Зимой в квартире было темно, стекла в окнах выбиты, окна заколотили фанерой, утеплили одеялами и подушками. От холода меня спасали буржуйка и самовар, который я берегла 50 лет как величайшую ценность. К сожалению, самовар украли из садового домика в период демократизации общества в 90-е годы XX века.

В начале весны 1942 года снабжение улучшилось, это придавало силы и воодушевляло. В мае 1942 года нас, 20 ребят 3-го класса, собрали в школе. Учителя читали нам рассказы и произведения на военную тему. Я воспринимала их с большой радостью и гордостью за нашу Родину. Нередко во время занятий по радио объявляли воздушную тревогу, и нас уводили в бомбоубежище.

За весь период блокады и позднее не припомню случая, чтобы мы ссорились или дрались. Мы были дружны. Учителя в нашем классе сформировали небольшую группу для выступления перед ранеными бойцами в госпиталях. Мы читали стихи, пели песни, я выступала со стихами. Наши выступления раненым бойцам очень нравились, они слушали нас внимательно и с воодушевлением. У многих на глазах были слезы. Раненые пытались дать нам кусочки сахара, но мы не брали. Учителя нам говорили, что от раненых брать ничего нельзя, они могут умереть от голода, так как ослаблены и больны. Но, однако, были отдельные случаи, когда кто-то из раненых незаметно, украдкой вкладывал кому-нибудь из нас в карман одежды кусочек сахара.

Весной 1942 года жителям города стали выдавать семена и предоставлять грядки в скверах, садах и на не занятых строениями территориях д/ш посева овощей. Мы с мамой посеяли грядку салата и получили столь нужный для нас урожай зелени.

Всю жизнь буду помнить, как я ходила к кондитерской фабрике им. Крупской. Жадно вдыхала вкусный аромат шоколада, разносившийся в воздухе, и не могла надышаться этим чудным запахом кондитерских изделий. Ходила дышать как одна, так и с ребятами. Прошло много лет, а мне до сих пор чудится этот нестерпимо приятный запах шоколада периода блокады.

Летом 1942 года резко усилился артобстрел города. Я видела сосредоточенные лица бойцов. На углу нашей улицы на пересечении с Загородным проспектом на первых этажах и в полуподвалах жилых домов установили пулеметные гнезда, подобно дотам, из них на нас смотрели стволы пулеметов. Отец мне сказал, что город готовится к уличным боям. Однако, несмотря на это, никто из моих родственников и знакомых даже мысли не допускал, что враг сможет прорвать оборону и войти в город. Мы беззаветно верили в нашу победу, в то, что фашисты будут разбиты. Я хорошо помню, как старшеклассники нашей школы, проходившие воен-ную подготовку, говорили, что в любую минуту готовы пойти на фронт.

Мы же, девятилетние, тоже были готовы сражаться, а точнее помогать бойцам. Такие разговоры в нашей семье велись постоянно. Моя тетя Вера, которая работала медсестрой в госпитале, говорила, что никогда не сдастся фашистам, что возьмет гранаты, а когда фашисты приблизятся, то взорвет себя и вместе с собой унесет их в могилу. Я готова была последовать ее примеру.

За весь период блокады я ни разу не видела ни у кого паники или малодушия. Те люди, с кем я общалась, говорили, что будут до конца защищать город. Подтверждаю, дух и вера в победу у ленинградцев были непоколебимы. Спустя полгода я ощутила радость первой победы над врагом. В конце января 1943 года я услышала грохот канонады. Сначала очень испугалась, не немцы ли прорвались, но снаряды в нашу сторону не летели. И тут я поняла, что это наша артиллерия бьет фашистов. Сильно обрадовалась. Спустя некоторое время по радио объявили о первом прорыве блокады Ленинграда.

Отчетливо помню о всеобщей радости победы над врагом в феврале 1944 года. Люди выбегали на улицу праздновать победу, все плакали от радости и ликовали. У меня тоже лились слезы радости. Наконец-то закончились мучительные страдания.

Вскоре город начал быстро восстанавливаться, а жизнь нала-живаться. Артобстрелы и бомбежки прекратились. Наступило душевное спокойствие.

А еще с блокадой связаны замечательные душевные передачи по радио и особый звук метронома. Радио вселяло в меня надежду и успокоенность. Я не представляю, как пережила бы тяготы тех страшных дней без ленинградского радио. Спасибо ему!

Помню первую поездку на трамвае после восстановления трамвайного движения. Это было летом. Учительница обратилась к нам с вопросом: «дети, не хотите поехать на трамваев» мы дружно закричали, что хотим, и побежали всем классом. Сели в трамвай, радостные проехали какое-то расстояние, но вдруг начался обстрел, и мы быстро возвратились обратно.

Запомнились походы в баню и театры. В баню в Казачьем переулке ходили даже зимой 1942 года. Четко помню, что очереди были огромные. В помывочной мы отводили душу и наслаждались горячей водой. Правда все женщины и дети были очень бледные и истощенные, на них страшно было смотреть.

Несмотря на блокаду, в Ленинграде работали театры. Нас, ребят, водили на спектакли в Драматический театр и Театр музыкальной комедии. От спектаклей получала несказанный заряд бодрости и радости. Это были самые счастливые минуты в моей детской жизни.

Прошло много лет после блокады Ленинграда. Вот уже 65 лет как советский народ одержал Великую Победу над фашистскими захватчиками, но никогда, не сотрутся в памяти тех, кто жил в это ужасное время, страшные события блокадных дней. Это память сердца!