Я родилась 26 декабря 1931 года. Раннее детство вспоминается как праздник. Куклы, игрушки, подарки, поездки в деревню к бабушке, в Ленинград к крестной, на дачу в Невскую Дубровку, с папой на рыбалку по заливу. Я любила его встречать у ворот. Он подкидывал меня высоко и нес домой обедать. Мама вкусно готовила, шила мне красивые платья, белье с кружевами. У меня синее пальто с красными пуговками и синий беретик

Позднее, в детском доме, я долго носила свою одежду (мама, собирая нас в эвакуацию, пометила ее). У большинства детей своей одежды не было. Девочкам сшили платья из серой унылой ткани, отделав воротнички и кармашки красной тесемкой.

Вспоминаю последний день рождения брата в воскресенье 22 июня. Папа, мама, гости - все нарядные. Пироги, конфеты, подарки. Играет патефон. И вдруг стрельба... Это первый налет, разведка. Стреляли наши зенитки. Тогда и закончилось мое счастливое детство.

Провожали отца. Весь город прощался с уже переодетыми в военную форму отцами, мужьями, сыновьями. У стенки, где их сажали на корабли, стоял гул, женщины плакали. С мамой стало плохо, она упала. Мама была беременна. Что она пережила, оставшись в таком положении с двумя малолетними детьми, без мужа, без работы!

Я была слишком мала, чтобы понять весь ужас случившегося. Мы уже пережили одну войну с Финляндией. Это совсем рядом с Кронштадтом. У нас были тревоги, затемнения. Но мы были уверены в силе нашей армии. Мы жили среди моряков. Наш папа служил на флоте, на «Профинтерне». На стене в большой рамке под стеклом фото этого корабля. У папы друзья моряки, военные. Нам детям интересно, когда во дворе собирают соседей, учат светомаскировке, как заклеить окна. Однажды весь двор засыпали красивые яркие бумажки. Оказалось, это дореволюционные деньги. Этот клад обнаружили на чердаке, когда выгребали мусор и разный хлам. На лестницах поставили ящики с песком и учили, как гасить зажигательные бомбы.

Позже, когда начались постоянные бомбежки и обстрелы, мальчишки собирали осколки, ценились теплые. У нас дома был тайник под чехлом старинного стула, куда брат складывал острые, искореженные куски железа.

В сентябре, когда мама была в роддоме, Кронштадт бомбили днем и ночью, особенно корабли, военный госпиталь, Морской завод.

Сестренка родилась 19 сентября. Вначале мы прятались в бом-боубежище во Владимирском соборе, потом мама сказала, что будем дома спать на сундуке в прихожей, где нет окон. Она ходила на «толкучку» и на одежду, обувь выменивала какие-то продукты. Братишка на папиросы выменивал у моряков еду. Иногда в бидончике приносил кашу или суп.

Мальчишки пробирались за город (а там запретная зона) на огороды, где на мерзлой земле находили кочерыжки. Они у нас шли в дело.

Дома у нас было сравнительно тепло (отец перед отъездом по-заботился о дровах), но маленькая сестренка все же простудилась. У нее началось крупозное воспаление легких. Помню, мама сидит на стуле у открытой печки с малышкой на руках. Лидочка дышит тяжело. Мама плачет. Мы с братом побежали к какой-то женщине, принесли маленькие овальные иконки. Мама их повесила на кровати под чехлы. Но Лидочка умерла. Она лежала на шахматном столике, в одной руке соска, в другой - конфетка. Ей было всего 2,5 месяца. После похорон (нас на кладбище не взяли, так как были лютые морозы) мама сказала, чтобы мы помянули сестру.

Я помню ее последние слова: «Скоро все будет хорошо».

Рано утром мама умерла. Я проснулась от того, что мама хрипела. Я испугалась, заплакала. Вскочил брат, закричал. Прибежали соседи с первого и третьего этажа, вызвали «скорую», но было уже поздно.

Год назад в Большом доме на Литейном я читала «дело» отца и пыталась представить, что он пережил, получив письмо из дома и узнав об этой трагедии. Он сказал, что ему не хочется жить. И это ему поставили в вину, когда судили трибуналом за антисоветские высказывания. В Кронштадт в военкомат направили документ, который лишал членов семьи (детей! в блокадном городе!) всяких пособий...

Мы любили отца, ждали его, верили ему всю жизнь, искали более 60 лет. Брат умер, так и не узнав, что отца реабилитировали.

Мы остались живы только потому, что попали в детский дом. Первое время было просто страшно. Я все время держалась за брата, а он, как мог, опекал меня. Даже приносил мне в спичечном коробке кусочки сахара от своей порции. Кормили нас скудно: жидкий суп и каша, тонюсенький кусочек хлеба. Дети умирали. Страшно было ходить в туалет. Там почти ежедневно лежали умершие дети. Воспитатели пытались нас развлечь, читали, иногда водили гулять. Однажды ходили в баню. В одну из ночей мы проснулись от страшного грохота. Все было засыпано битыми стеклами и штукатуркой. Это рядом, в баню, попала бомба. Этот ужас я помню до сих пор.

Весной уже из другого детского дома мы пошли в школу, но ходили редко и в основном обедать. В школе всех детей кормили. Бегали в Летний сад, когда появилась листва. Ели акацию, клен. Любили липу - листочки липы более мягкие и сочные.

В комнате, где мы жили, стояла железная печурка. Однажды, когда было холодно, мы с девочками решили ее затопить. Нашли в подвале толстое бревно и пилили его со всех сторон, но ничего не получилось.

Летом через Лисий Нос нас решили отправить в Ленинград. Сначала мы долго сидели в лесу. Бомбили. Нам сказали, чтобы мы сняли панамки, так как их было видно с самолетов. Здесь нам впервые дали по большому куску хлеба и мясной котлете.

Ночью сажали на корабль. Была качка, трап ходил ходуном. Матросы передавали нас из рук в руки.

В Ленинграде мы жили в интернате на Мойке, 26. Часто сидели на полу в коридоре, в подвале. Слышны были грохот, разрывы. Земля сотрясалась. Воспитатели были строже, следили, чтобы утром все умывались и делали зарядку во дворе. У столовой проверяли, чтобы ботиночки были начищены. В столовой сидели и ждали, когда нам скажут: «Приятного аппетита». Ежедневно давали «глюкозу», желтый комочек, немного сладковатый, который таял во рту. Здесь уже жили дети из Колпино. Старшие девочки ссорились, иногда даже дрались.

Уже в конце лета через Ладогу нас отправили в Ярославскую область. Мы плыли на баржах в трюме с закрытыми люками.

Когда сели на поезд, нам дали сразу по полбуханки хлеба. Мы его съели в один присест. Из окон поезда иногда видели большие толпы людей, плохо одетых, истощенных, на обочинах дороги разбитые вагоны, паровозы, обгорелые разрушенные постройки. От Ярославля до Углича по Волге плыли на теплоходе и до деревни уже на подводах.

С грустью и теплом я вспоминаю мой детский дом. Я уезжала последней из наших, кронштадтских. Всех, кому исполнилось 14 лет, если их не забирали родственники, отправляли в ремесленные училища в Углич, Рыбинск, Тутаев, Ярославль, а после снятия блокады - в Ленинград. В 1944 году уехал и мой брат. Я здесь окончила школу и уехала в Ленинград поступать в Педагогическое училище № 3, куда принимали детей, оставшихся без родителей.

Я помнила всех детей, с которыми жила в детском доме, и старших, и младших. Из детей, приехавших из Ленинграда, умер один - мальчик Вова. Он был сильно истощен, плохо ел. Директор сам приходил к нам, приносил печенье и еще что-нибудь вкусное, садился рядом с ним, уговаривал его поесть. Вову отправили в больницу, и он больше не вернулся.

Директор Владимир Иванович опекал и меня, когда я заболела. Из дома я привезла большую куклу (с которой играл весь детский дом, так как других игрушек у нас не было) и портфель, купленный мне для первого класса. Брат, который опекал меня всегда и во всем, уговорил меня променять портфель на еду. Он принес мне очень мелкой вареной картошки - она показалась мне вкуснее пирожных - и бутылку молока. Его я выпила одна, так как Женя уверял меня, что он уже напился. А молоко оказалось от больной коровы, что выяснилось позднее. Меня положили за ширму в кабинете Владимира Ивановича, где он и жил. Владимир Иванович следил, чтобы я полоскала рот марганцовкой (других лекарств не было), приносил сам с кухни дополнительно что-то протертое, мягкое, так как я не могла жевать.

Владимир Иванович вскоре опять ушел на фронт. У нас он ходил в военной форме, прихрамывая, с тросточкой.

Меня ребята выбрали «хлеборезом». Это была самая почетная обязанность. Три раза в день надо было взвесить 100 порций хлеба, масла, сахара. Четыре года я бессменно выполняла эту работу. Надо было на 4 подноса разложить точно поровну горбушек (они казались больше), и у всех были довески.

Мы долго не могли отвыкнуть от чувства голода, ели траву -дудки, тятьки, щавель, кислицу. Часто сидели у реки на краю поля ржи и «молотили» зубами колоски. У каждого был мешочек зерна на целый день. Первый год нас обеспечивали из колхоза, а потом мы уже сами должны были вскопать и засеять огород, поливать, полоть, убирать урожай. Сами солили капусту, заготавливали на зиму лук и овощи. Работали в колхозе, собирали колоски, убирали картошку, дергали лен. А это не просто, в наклон, да и руки с непривычки можно ободрать. Отлынивать было стыдно. Шла война. Все работали на победу. Даже в школе был лозунг - «Пятерка - это удар по врагу».

Были у нас веселые праздники, концерты. Любили петь. Я помню все песни военных лет. Как мы их учили, не знаю? Радио у нас появилось только после войны.

Нас в детском доме любили. Я это знаю по себе. У многих я была в гостях, на каникулах. Мне дарили подарки. Меня научили шить, вышивать, танцевать. На смотре самодеятельности воспитанников детских домов в Угличе мы заняли призовое место, и нас послали уже в Ярославль. В этот год я уезжала в Ленинград, поступала учиться в педагогическое училище. Мне пришлось задержаться, чтобы принять участие в смотре. Я танцевала на сцене знаменитого Волковского театра. Это запомнилось на всю жизнь.

Наше педучилище было не совсем обычное. В нем учились дети, потерявшие родителей во время войны. Мы были на полном государственном обеспечении. Нас кормили и неплохо по тем временам одевали. Учили нас прекрасные педагоги. Кроме основных образовательных предметов нас учили пению, музыке, танцам. Мы посещали музеи, театры, выставки.

После окончания 4-го курса мы ездили на 10 дней в Москву. Это было незабываемое по тем временам событие. Мы были даже в Кремле при жизни И. Сталина. Его мы не видели, но вечерами ходили на Красную площадь и мечтали увидеть. Мы были патриоты и верили, что только благодаря вождю нам живется так хорошо.

Оглядываясь на прожитые годы, вспоминая детство, молодость и всю жизнь, думаю, что да, было все, и горе, и радость, ошибки и победы.

Какой же итог? Я счастлива! Я не одна, у меня добрые, внима-тельные, заботливые дети, прекрасные внуки, а недавно родилась правнучка.

Я всю жизнь училась, много работала. Мне встречались хорошие люди, которые поддерживали меня. Я старалась делать людям добро и никогда не завидовала никому.

И сейчас я по мере сил и возможностей стараюсь быть полезной своим близким и чувствую заботу и внимание от них.

Жизнь в нашей стране изменилась коренным образом, мы стали более открытыми, свободными. Много появилось возможностей у молодых. Есть и трудности. А когда их не было?

Все преодолимо. Надо всегда верить в светлое и доброе.

Я в это верю. Уверена, все будет хорошо.