Умер дедушка... Нет мамы...

Марат забился в самый уголок кровати, уткнулся лицом в подушку.

— Марат! Маратушка! Ты все еще спишь?

Зовет дядя Коля. Стало быть, что-то срочное. Мальчик быстро оделся, заплескался под умывальником.

— Вот так-то лучше, — смеется дядя. — А сейчас подкрепись и на Бондаревскую, 13.

На Бондаревскую, 13 — это значит к Володе Трушко. Марат много раз бывал у него в доме. Носил туда паспорта, справки, доставлял оружие. Правда, Володя Трушко не говорит, для чего ему это нужно. Ну и пускай себе. Марат сам догадывается, что все попадет в группу Николая Кедышко. Неспроста Трушко и Кедышко так часто бывают вместе. Да и у них Николай Кедышко тоже бывал не однажды.

— Пришли Зигмунд и Владик Зайцевы, — сообщил дядя Коля. — Повезете винтовки, что закопали вчера в сарае. Телега с мусорным ящиком уже готова.

Винтовки, конечно, опять заберет Кедышко. Он часто бывает в деревне Жуковка. Сам Марат в Жуковку пока не ходил. Зато оттуда к ним, в район Выставки, приходит тетя Домна. Фамилия у нее вроде бы как у Марата. Только одна буковка не похожа. У Марата — Гурло, а у тети Домны — Бурло. Она связная горкома комсомола. Жаль, что Марат не комсомолец. Не принимают. Маленький, говорят. Но он не обижается. И пионер может быть хорошим бойцом.

С тех пор как братья Гурло связались с минским подпольем, организация в районе Выставки заметно выросла. В горкоме комсомола ее зарегистрировали под шифром «Татьяна». Марат даже омрачился по этому поводу. В организации почти все мужчины, а названа именем девушки.

— Голова — два уха, — рассмеялся отец, когда узнал, чем сын недоволен. — А конспирацию, по-твоему, что же, со счета сбрасывать? Смекай!..

Больше Марат не приставал со своими «поправками». Он был безмерно счастлив, что участвует в работе подполья наряду со взрослыми, выполняет ответственные и опасные задания. Дела всем хватает. Отец обеспечивает подпольщиков транспортом, дядя Женя и дядя Коля рисуют карикатуры, плакаты. «Охотники» Суворов, Савин и другие комсомольцы бьют гитлеровцев на улицах, в парке, устраивают засады на оккупантов среди руин. И все вместе добывают оружие, распространяют листовки. И это, считай, под самым носом у оккупантов. Все соседние с домом Гурло дома заняты немцами. Да и за стенкой живет семья Тимошенко, сын которых Юзик пошел служить в полицию.

Марат аккуратно прячет винтовки в мусорном ящике, взбирается на козлы и, подмигнув друзьям, выезжает к трамвайному кольцу.

Настоящая, боевая жизнь у Марата.

В районе Выставки не протиснуться от немецких грузовиков. Навезли бревен, столбов, железных решеток, колючей проволоки. Фашисты расширяют шталаг.

Лагерь военнопленных от дома Гурло — рукой подать. Братья, Раиса, бабушка Анна Васильевна, бывало, свободно подходили к ограде, передавали раненым хлеб, картошку, бутылки с водой. А с этого дня не то что взрослых — Марата отгоняют от лагеря.

Страшно смотреть, что происходит в лагере. Каждый день оттуда вывозят горы трупов, даже не прикрывают ничем. Не стыдятся фашисты своего кровавого ремесла.

Евгений похудел, осунулся. Почти не спит, все думает, как помочь людям. Неужели нельзя никого спасти?



Из дневника Николая Гурло

«Мы сделались коммерсантами. Открыли частное ателье. Смешно представить, но дела ателье процветают. Заказов невпроворот.

Наши заказчики — немецкие офицеры. Они с удовольствием позируют мне или Евгению. И хотя они почти никогда не платят нам за наш труд, однако мы довольны. Портреты, которые мы рисуем, нравятся гитлеровцам, и знакомств среди офицеров у нас прибывает. Может быть, хоть это даст возможность избавиться от излишних подозрений СД? Посмотрим. А пока что нам уже выдали аусвайсы в том, что мы есть «кюнсмалер». Легализовались, выходит, по всем статьям.

До войны я работал художником в республиканской газете «Штаратура i мастацтва». Евгений — инженер-конструктор, но портретист прирожденный. К тому же он отличный чертежник. Это-то и навело нас на мысль открыть ателье, а портретики обершар-фюреров, гауптманов, вахтмейстеров и прочей дряни служат прекрасной ширмой нашему предприятию.

Настоящая работа начинается вечером, когда ателье покидает последний заказчик. Женя достает из потайного ящика чистые бланки паспортов. Я усаживаюсь за аусвайсы. Спасибо Марату: чистыми бланками он обеспечил нас своевременно. Остается лишь вписывать фамилии, ставить «печати», подделывать фотографии. Лена, Раиса, их подруги и мать передают «документы» узникам шталага.

Шестьдесят раз выпускало «продукцию» ателье. Шестьдесят раз наши женщины и девушки, рискуя жизнью, подбираются к лагерю. Шестьдесят человек вырываются из шталага, чтобы продолжать борьбу с ненавистным врагом».



Немцы объявили тотальную мобилизацию. А в Минске — облава за облавой. Ловят, хватают людей, особенно молодежь, отправляют в Германию на каторжные работы.

— Сынки, поберечься бы вам, — забеспокоилась Анна Васильевна. — Неровен час, угонят в Неметчину.

Евгений только смеется.

— А это, мама, чем не броня, — разворачивает он свой аусвайс. — Кто же будет увековечивать в лицах всяких там куртов, гансов и вальтеров, как не «кюнст-малер» ?

Но предчувствие беды не обмануло Анну Васильевну. Однажды ночью фашисты пришли за братьями.

— Этих... «кюнст-малеров»... взять! — приказал оберштурмбанфюрер эсэсовцам. И, толкая в спину Евгения и Николая, со злобой добавил: — Я вам покажу открыточки и портреты. Гробы себе нарисуете.

Братья переглянулись. Ясно: продала какая-то сволочь. Кто?



Из дневника Николая Гурло

«Нас увозят в Германию. В вагоне из-под негашеной извести людей что селедок в бочке. С трудом устраиваюсь на полу. Стучат колеса.

Тах-тах-тах-тах!.. Тах-тах-тах-тах!'..

Родина моя! Неужели прощай?

Многие плачут...

— Николай, — это подсунулся к боку Женя. —Ты когда-нибудь прыгал на ходу с поезда?

Чудак Евгений. Как будто не знает, что лучше смерть под колесами поезда, чем фашистское рабство. Общими усилиями отрываем несколько досок пола. Ногти сорваны, пальцы сбиты, изранены — горят от боли. Но внизу уже зачернело окошко, в которое можно протиснуться.

— Прыгай! — приказывает Евгений. Сжавшись в комок, ныряю в грохочущий, наполненный ветром черный провал.

Евгений должен был прыгать вторым».



Несмышленая птаха соловей. Вокруг столько горя, страданий, а он — серенький солист — сидит себе в кустике, распевает свои чудесные песни. Май. Пахнет сиренью. По утрам небо розовое-розовое. И роса такая... словно тяжелые алмазные гроздья!

Николай Гурло крадется к родному дому по задворкам. Обошел угол. Прислушался. Кажется, опасности нет. Согнувшись, он вбегает в знакомый подъезд. Дома!

На семейном совете решили твердо: жить Николаю в Минске легально больше нельзя. Николай и Лена уходят в партизанский отряд «Правда».

— Жди дядю Женю, Марат! — говорит он на прощание племяннику. — Он обязательно вернется. Я верю, что он живой.

И Евгений явился. Худой, измученный, заросший колючей щетиной, он прошел по двору на виду у немцев, спокойно постучал в дверь. От радости и страха за жизнь младшего сына у Анны Васильевны подогнулись коленки.

— Иди к партизанам, сынок. К Николаю, — настаивала она.

— Николай поступил правильно, мама. В городе немцы не дали бы ему житья. А у меня есть новые документы. Не придерутся.

Он рассказал, как бежал из фашистского лагеря, как доставал необходимые справки и регистрировался на Минской бирже.

— Я остаюсь, мамочка, — решительно заявил он. — Начну снова работать. Организация должна жить.

Прошло несколько месяцев. Накануне 26-й годовщины Октябрьской социалистической революции группа Гурло получила новое ответственное задание. Горком комсомола просил взорвать телефонную станцию.

Мины принесла связная Домна Бурло.

— И еще, Женечка, — сказала она, — вас очень благодарят партизаны отряда «Мститель». Словаки, которых вы в отряд переправили, бьют немецких фашистов намертво.

— Подложим еще подарочек гитлеровцам, — забирая мины, сказал Евгений. — Сейчас же передам их ребятам.

Обратно через немецкие пикеты Домну Бурло проводил Марат. Возвратился домой только к обеду. А вошел в комнату — отшатнулся. На диванчике с пистолетами в руках сидело двое эсэсовцев.

— Кто это? — уставился рыбьим глазом на мальчика гитлеровец.

— Мой сын, — не поднимая головы, ответил Кирилл.

— Пойдет с нами!..

Немцы ожидали полицейский автомобиль и задерживали всех, кто заходил к Гурло на квартиру. Евгений подозвал племянника, громко сказал:

— Марат, сходи с бабушкой за дровами. Протопим. Видишь, — он кивнул в сторону немцев, — холодно господам. Ноябрь!—И, наклонившись, шепнул: — Бабушку отведешь на сельхозпоселок к Фоминым. Гранаты лежат в ямке под толью...

Фашисты, уразумев, что их хотят обогреть, не протестовали, чтобы принесли дров. Марат и Анна Васильевна вышли. Но напрасно искал Марат в указанном месте гранаты. И тогда мальчик понял: дядя Женя использовал последнюю возможность, чтобы сохранить ему и матери жизнь.

Часы простучали 20, 40 минут, час. Марат и бабушка не возвращались. Гитлеровцам стало ясно, что их провели. Они сидели красные, злые. Наконец, не выдержав, вскочили, как по команде, дернули за рукав Кирилла.

— Одевайся! — грубо приказали они и, повернувшись к остальным, добавили, срываясь на крик: — Шнель!

Кирилл схватился рукой за живот, скорчил болезненную гримасу. Гитлеровец ухмыльнулся, показал на ведро. Взяв ведро, Кирилл поспешил в соседнюю комнату, хлопнул дверью.

— Русский свинья! — загоготал в спину Гурло фашист. Потом спохватился, побежал вслед за Кириллом.

Комната была пуста. Кириллу Гурло потребовались секунды, чтобы прыгнуть на подоконник, снять с петель отмеченную крестиком раму и спуститься во двор по водосточной трубе. Гитлеровец все еще растерянно моргал ресницами, как подпольщик снова появился в дверях. Его рука сжимала гранату.

Фашисты взвизгнули. Прозвучал выстрел. Над головой Кирилла пуля сорвала дверной косяк. Кирилл пригнулся, взмахнул рукой.

Когда рассеялся дым, один эсэсовец агонизировал на полу. Второй, хватаясь за стол, медленно сползал в натекающую красную лужу. Из подпольщиков оказался легко раненным Женя. Осколок оцарапал ему щеку.

— В лес! — крикнул Кирилл, передавая брату пистолет и «лимонку». — Все в лес!

Они выскочили из подъезда, побежали через поле к далеким кустарникам. Женщины и присоединившийся к ним Марат вскоре отстали от Евгения и Кирилла. Все ближе и ближе подбегали братья к спасительному зеленому рубежу. И вдруг откуда-то вылетели мотоциклисты. Не обращая внимания на женщин и мальчика, они устремились в погоню за братьями.

Евгений обронил пистолет, остановился поднять оружие. Рядом затарахтел мотоцикл. В лицо пахнуло бензином. Гурло бросил под машину гранату. Водитель обмяк, повис на руле. Мотоцикл круто занесло. Немец, сидевший в коляске, вывалился на землю. Евгений выстрелил в фашиста навскидку. Гитлеровец заскулил, на карачках заполз за перевернутый мотоцикл, поднял винтовку. Второй выстрел подпольщика опоздал на одно мгновение. Мгновение, цена которому — жизнь. Пуля фашиста попала Евгению Гурло в голову.

За Кириллом гнались сразу четыре машины. Подпольщик метко отстреливался, упорно приближаясь к лесу. Вот мелькнули первые кустики. Показалась березка. За ней пойдут елочки...

— Уйдет! Уйдет! — в ярости закричал фашистский офицер.

Дотянувшись до мотора, он выдернул ключ зажигания, остановил мотоцикл, сорвал с груди водителя автомат. Теперь не трясло, и офицер целился спокойно, как в тире.

Сильный удар в спину бросил Кирилла на землю. Жгучая боль опекла правую ногу. Все же он нашел в себе силы подняться, пройти несколько метров. Потом в глазах его затуманилось, березки и елочки сошлись в неестественном хороводе. Небо, просыпав каленые искры, упало вниз.

Фашисты окружили подпольщика. Кирилл Гурло с трудом приоткрыл тяжелые веки, повернулся лицом к врагам. Немцы наклонились. Офицер-убийца поднял сапог, чтобы наступить на грудь умирающего!.

Слабеющей рукой Кирилл нащупал в нагрудном кармане холодный металлический шарик. Последняя граната! Чеку он дернул зубами.

<< Назад

Вперёд >>