Надя Кедышко с трудом взобралась на этот воз. Дед Жуковский не пожалел сена, натоптал его такой высокой и плотной горкой, что девушка с грустью поглядела на лошадь: вытянет ли?

— Устраивайся, устраивайся, дочка, — успокоил ее дед Жуковский.— Наш Мальчик и не такие фурманки таскал. Крепкий конек! Добежит.

Надя начала разгребать сено. Получилось что-то вроде глубокого птичьего гнездышка.

— Вот и отлично! — похвалил старик. — Будто лебедь белая сверху высматривает. — Он обошел воз, прикинул хозяйским глазом, где что подправить, и, подобрав вожжи, ловко забросил их к Наде. — Трогай, голубка! В Минске, полагать надо, заждались наших «подарочков».

«Подарки» лежали под сеном: тол, мины, термитные шары. Все это требовалось доставить подпольщикам, в боевые группы Николая Кедышко.

День выдался жаркий. В безоблачном небе плавало раскаленное солнце. Ветер утих, и за возом стояло, не оседая, густое облако пыли. Мальчик фыркал, мотал почерневшей от пота шеей, налегал на постромки.

Щурясь от яркого солнца, Надя внимательно приглядывалась к тому, что делалось по сторонам гравийки. Нет, пока ей не угрожала опасность. Но какой пустынный и жалкий вид имели поля! Там, где раньше буйно колосились хлеба, где колыхалось льняное шелковистое море, глаз схватывал лишь маленькие островки низкорослой изреженной ржи. Не нужно было быть опытным земледельцем, чтобы сказать: посевы никто не досматривал. Да и зачем было их досматривать? Все равно урожай врагу доставался. По-настоящему, с любовью обрабатывали люди кормилицу-землю в партизанских районах. А чтобы оккупанты не захватили зерно, хлеб собирали под охраной отрядов народных мстителей. А тут, где повсюду, как голодные собаки, шныряли немцы, никто не хотел надрываться, выкладывать силу, мудрый житейский опыт.

— Смолы кипящей фашистам, а не белорусского хлеба! — говорили крестьяне.

Блеснула серебристая нитка. Речушка узкая, неглубокая, но берега топкие, заросшие. Вброд не переедешь.

Надя повернула коня к деревянному мосту: так и есть! Торчит проклятый патруль. Рядом деревня Паперня, а там гарнизон немецкий. Муха не пролетит — так дороги вокруг охраняются.

Ветхий мосточек ходуном заходил под колесами тяжелого воза. Полицай схватил коня под уздцы.

— Пропуск!

Не спускаясь на землю, Надя подала свои документы. Полицай не дотянулся, вопросительно посмотрел на немца, с которым держал заслон.

От жары гитлеровца разморило. Он сидел на мосту, свесив к воде ноги в порыжевших ботинках. Расстегнув воротник рубахи, почесывал бурыми пальцами грудь, давно не видавшую мыла. По правилу, стащить бы девчонку с телеги, перековырять сено. Но вставать и возиться с обыском солдату сейчас не хочется. Лениво махнув рукой, он начал готовиться принять речную ванну.

Полицай отпустил Мальчика, сделал звериное лицо и пронзительно свистнул над ухом лошади. Конь всхрапнул, рывком дернул телегу. Надю едва не выбросило в реку, только за вожжи и удержалась. «Холуй ползучий!»—чуть не крикнула девушка полицаю. Мысль о том, что мог опрокинуться воз с сеном, опалила ее, как огнем. Тогда и она погибла б и ребята остались бы без взрывчатки.

Напрягая последние силы, она удержала разгоряченную лошадь. Мальчик пошел спокойнее. Скоро злополучный мостик с гитлеровцами остался далеко позади. Скрылись за косогором последние избы Паперни, занятой фашистами. Надя облегченно вздохнула. Могла ли она предполагать, что дурацкая выходка того паршивого выродка напомнит о себе снова? И напомнит именно тем, чего девушка больше всего боялась.

Когда минула погорелый березнячок, дорога пошла под уклон, запетляла среди оврагов. Стоя на коленках, Надя пристально следила за каждым поворотом, чтобы не съехать в овраг, и вдруг с ужасом увидала, как из-под телеги выкатилось колесо. Кружась волчком, оно обогнало лошадь и упало ей под ноги.

— Тпру! — успела произнести девушка и очутилась на земле в ворохе душистого сена.

Это была катастрофа. Надя даже не пыталась поставить слетевшее колесо на место. Не только приподнять — пошевелить скособоченную телегу ей одной не по силам. А вокруг — ни души.

Надю охватило отчаяние. Так долго и тщательно готовился ее выезд. Она была почти у цели, — и вот все загубила маленькая колесная чека, что выскочила, вероятно, еще там, на мосту, когда лошадь, испугавшись полицая, рванула телегу. Обидно!

— Неудачливая я... Несмышленая...— глотала слезы досады Надя Кедышко. — Такое поручение провалить!

Ржание коней, скрип колес и громкий лающий смех заставили ее сразу насторожиться. По дороге двигался большой обоз. Немцы!

Первым порывом девушки было бежать, скрыться. Пока фашисты разберутся, что к чему, можно, обрезав постромки, освободить из упряжи Мальчика, поджечь сено и оврагами добежать до спасительного лесочка. Это сохранит ей жизнь. Она опять приедет в Минск, встретится с товарищами и друзьями. Но как приедет! Без мин, без толу. С пустыми руками. Что она скажет брату, подпольщикам, которые на нее так понадеялись? Как она будет смотреть им в глаза? Сорвать задание горкома комсомола — значит разрушить планы организации, отложить задуманные диверсии, дать возможность фашистам спокойно бесчинствовать в городе. Этого допустить нельзя!

Обоз приближался. Все решали минуты. Беспомощно озираясь, Надя лихорадочно перебирала в уме возможные варианты. Что она должна сейчас сделать? Как бы на ее месте поступили тетя Мария, Володя Трущко, Домбровский, Николай, мама? И с ними приключались опасные истории, а вот находили же подпольщики выход, не терялись перед лицом даже смертельной угрозы. И побеждали.

В память врезался рассказ матери. На Червенском рынке она попала в облаву. У Веры Павловны был мешок капусты. Многое отдали бы гитлеровцы, чтобы заполучить ту капусту. Кочаны — на подбор: свежие, крупные, белые. А ковырни их — внутри листовки, отпечатанные на лощеной бумаге. Кроме того, в мешке лежали магнитные мины, термитные шарики. Самое малое — душегубка грозила Вере Павловне Кедышко за такие «овощи». Выручила находчивость.

Как раз в это время мимо рынка проезжал свадебный поезд. Разнаряженная девица в пышной фате горделиво восседала на фаэтоне рядом с лысым сухоньким старикашкой. За фаэтоном тянулись брички, дрожки, коляски, набитые родственниками и гостями жениха и невесты. Некоторые из них были в форме шутцполицаев, солдат германского рейха. Это визжащее, орущее пьяное стадо хранителей и приверженцев «нового порядка» медленно пробивалось сквозь людскую толпу.

Вера Павловна не раздумывала. Она догнала последний возок и, перекинув на него мешок с «капустой», пристроилась позади гуляк. Так она доехала до костела, потом незаметно оставила своих невольных «спасителей» и в назначенный час пришла на явочную квартиру, не потеряв ни одной мины.

Положение, в какое попала Надя Кедышко, было не менее сложным. Хватит ли у нее, как у матери, самообладания, мужества, чтобы выиграть поединок с врагами? От этого зависело не только ее спасение, но и исход всей операции. Девушка выбрала единственное, что давало хоть какой-то шанс на успех.

— Паночки! Паночки! — с плачем встретила она немцев. — Воз у меня сломался...

Размазывая по лицу слезы, Надя перебегала от одного немца к другому, просила подойти, поправить телегу. Беспомощное состояние девушки вызвало у обозников дружный смех. Кривляясь, они передразнивали ее слова, хлопали для устрашения кнутами, пугали винтовками. Надя не отступала. Вцепившись в пожилого дядьку, который показался ей более добродушным, она чуть ли не силой подтащила его к своему возу, достала узелок с салом, отдала немцу.

— Колесо... колесо... — отчаянно жестикулируя, показала она на уткнувшийся в землю конец оси.

Немец понял. Он отошел к своим, начал им что-то доказывать, кивая на плачущую хозяйку сена. По его лицу Надя видела, что он склонен оказать ей помощь и уговаривает остальных. Наконец он вернулся к Надиному возу в компании четырех обозников. Затем к ним присоединился и пятый, который приволок дышло. Он подсунул его под телегу, нажал плечом.

— Айн поцелуй, фрейлейн! — хохоча, подмигнул он девушке и сразу осекся, получив тычок от пожилого солдата.

Под свист, улюлюканье, ругань оставшихся наблюдать эту сцену гитлеровцев шестеро немцев приподняли телегу с сеном, надели слетевшее колесо. Пожилой немец, порывшись в карманах, вытащил длинный покрытый ржавчиной гвоздь, продел его вместо чеки.

— Так есть порядок! — сказал он Наде Кедышко и вытер клочком травы испачканные дегтем руки.

У Нади отлегло от сердца. Словно позабыв, что минуту назад она заливалась слезами, Надя пустилась от радости в пляс, запела озорные частушки. Не удержалась она и от того, чтобы прокатиться в песенке по адресу самого фюрера. Хотя истинный смысл песенки до ее слушателей не дошел, зато жесты, мимика, интонация юной исполнительницы вызывали у них бурный восторг. Даже те, кто злобно ругался, осклабились от удовольствия, не понимая, что смеются в сущности над собой и своим Адольфом. Кончилось тем, что гитлеровцы милостиво разрешили Наде Кедышко пристроиться в хвост обоза.

Лучшего эскорта нашей связной для проезда через фашистские заставы и желать не приходилось. Теперь Надю не трогал ни один патруль. В Новинках немецкий обоз остановился, а Надя, помахав на прощание платочком, повернула усталого Мальчика на Беломорскую улицу. Оттуда привезенная взрывчатка быстро разошлась по подпольным явкам. И опять загремели взрывы в оккупированном городе. Пылали нефтебазы, взлетали в воздух цистерны с горючим, вагоны с офицерами, склады боеприпасов и военного снаряжения. Рушились потолки увеселительных заведений, кино, кафе и столовых, где собирались фашисты. Минские молодогвардейцы рассчитывались с врагом.

<< Назад

Вперёд >>