Радиозавод, куда наш горком послал Полину Кудрявцеву устраиваться на работу, имел военное значение. Немцы брали туда только после тщательной проверки и, что тоже имело немаловажное значение, по рекомендациям своих прислужников.

Судьба столкнула Кудрявцеву с (назовем ее) Сахновской. Когда-то она была учительницей немецкого языка, теперь служила переводчицей у фашистов на радиозаводе. Полина до войны однажды встречалась с Сахновской, поэтому, не раздумывая, пошла к ней и попросилась в прислуги.

— Называй меня «фрау», — надменно заявила Сахновская девушке. — Беру тебя в услужение к Милочке.

Милочка, или, как ее называли ровесники, «гадючка-Милка», и прежде не отличалась добропорядочностью. Теперь же, когда ее мать сделалась не последней пешкой у оккупантов, она и вовсе обнаглела. Изводила Полину из-за каждого пустяка, придиралась к любой мелочи. Большого труда стоило Полине не проучить «гадючку» пощечиной, когда молодая, отъевшаяся тварь издевалась, заставляла ее по нескольку раз перестилать постель, менять за обедом тарелки лишь потому, что ей, дочери фрау Сахновской, не понравилась их расцветка. Однако Полина терпела, молча сносила обиды и оскорбления, так как понимала, что только через это ей может открыться дверь в заводской цех.

— Ты не так ходишь, — бросила ей однажды Милка. — У тебя нет дрожи в голосе. Ты — большевичка!

Высказавшись таким образом, Милка смахнула со стола посуду, в которой Кудрявцева принесла ей обед, и закатила истерику. На шум в комнату дочери прибежала мамаша.

— Раздражать Милочку! — боевой квочкой налетела она на Полину. — Живо подбери, перемой тарелки и опять беги за обедом. Да смотри у меня, не сожри его по дороге! Проверю!

— И белье мое пускай снова перестирает, и туфли все перечистит заново! — добавила, лежа на ковре, Милка и, изловчившись, больно стукнула Полину ногой.

Может быть, и на этот раз промолчала бы наша Поля. Но слишком тяжелые потрясения навалились на девушку за последние дни. Умер отец. Из партизанской зоны пришло сообщение о гибели в бою с фашистами брата Петра. Семья несла за утратой утрату. И Полина не выдержала. Побледнев от гнева, она бросила поднос с посудой на руки Сахновской.

— Держите, фрау! — с негодованием проговорила она. — А я вам не холуй, не крепостная!

На переносице переводчицы прыгнули и поползли книзу роговые очки. Схватившись рукой за сердце, она так и застыла с выпученными глазами и широко открытым ртом.

— Дерзить! Мне?! Да я тебя — в уборщицы! В цех! Языком полы вылизывать станешь...

Конечно, Полине грозило худшее. Но, к счастью для девушки, на заводе не хватало чернорабочих. Сахновская могла даже получить поощрение за «дешевые руки». И, рассчитывая выслужиться перед своими хозяевами, а заодно наказать Полину, она решила передать девушку немцам. Сама сбегала в немецкое заводо-управление, сама договорилась с начальством о работе для Кудрявцевой.

— Да чтобы ни вздохнуть ей, ни разогнуться,— настаивала переводчица.

Мастер, к которому обратилась Сахновская с такой просьбой, лишь усмехнулся. Кто-кто, а он-то отлично знал, в какие условия попадет строптивая белоруска. На захваченных предприятиях оккупанты повсеместно ввели подневольный труд. Фашисты обращались с советскими людьми как с рабами. Они заставляли их работать до изнеможения, бросали в карцер, избивали по малейшему поводу. Хозяин фабрики или завода имел право убить любого рабочего. За убийство советского человека он не нес никакой ответственности. О быте рабочих, их питании оккупанты не заботились. В лучшем случае им выдавали карточки на паек. Обладатель таких карточек получал в неделю 2800 граммов хлеба пополам с опилками, 300 граммов соли на месяц и 30 граммов крупы, да и то не всегда. Рабочие походили на бесплотные тени, шатались от истощения. И все-таки ни Сахновская, ни фашист-мастер никогда бы не включили Полину Кудрявцеву даже в список чернорабочих-каторжников, знай они, что идут навстречу пожеланиям девушки.

А Полина в душе ликовала. Как бы там ни было, а она стала ближе к цели. Главное — проникнуть в цех, получить доступ туда, где изготовлялась и ремонтировалась для гитлеровской армии продукция особого назначения. Каким образом это будет сделано, она еще не представляла. Однако она твердо верила, что случай такой подвернется, и тогда... Тогда она уже постарается, чтобы у немцев стало поменьше и передвижных радиостанций, и передатчиков, телефонной и телеграфной аппаратуры.

Вскоре наша связная сообщила в горком комсомола, что Полина работает в механическом цехе уборщицей и просит дальнейших инструкций.

— Не терпится девушке, — сказала она, — провести какую-нибудь диверсию. Хоть маленькую, говорит, для начала разрешите.

Права Кудрявцева. Пора начинать. Откуда? Только не с механического. Полина там новичок. На нее может сразу пасть подозрение. Значит, надо отыскать в технологической цепи такое звено, чтобы вырвать его без особого риска и чтобы фашисты не так скоро спохватились.

С этим мнением согласились все члены горкома. Но где найти это звено? Каждый цех на заводе охраняли денно и нощно особые команды. Гитлеровские надсмотрщики глаз не спускали с рабочих, ходили буквально по пятам. Дышать было трудно, не то чтобы пронести в цех взрывчатку и заложить мину. Мы призадумались.

— Был бы свой человек на контроле, — вздохнул Володя Лебедев. — Поступает, скажем, к нему рация, а он отверточкой — раз, и знай наших.

— На контроле немцы сидят, — покачал головой Борис Мерзликин. — Они это место никому не доверят. Вот если бы после...

Решение созрело мгновенно. Разумеется, лучше всего обрывать цепь после контроля. Немецкие мастера все проверили. Они удовлетворены. Аппаратура готовится к вывозке. Ее погружают в контейнеры, а вывозят фактически брак, рухлядь. Почему? Да потому, что где-то перед самой упаковкой заводской спецпродукции ее коснулась рука нашего человека. Может быть, на короткий миг, на секунду, но вместо рации уже немой ящик. Борис попал в самую точку. Остальное зависело от Полины.

— Уверен, что наша «Танюша» справится с поручением, — сверкнул глазами Борис Мерзликин. — Сумела же она достать нам портативную пишущую машинку, бумагу копировальную. И боеприпасы передавала. И 400 листовок расклеила в городе. Организация у нее боевая.

В подпольную комсомольско-молодежную организацию Полины Кудрявцевой первыми вступили Вера Лупач и Вера Филиппович, школьные подруги Полины. Они с радостью ухватились за предложение бороться против фашистских захватчиков в оккупированном Минске. Девушки разносили по городу советскую литературу, расклеивали сводки Советского Информбюро, занимались разведкой. Когда потребовалось передать в комсомольский межрайцентр специальное донесение, они не только успешно сделали это, но и помогли нам поддерживать «живую» связь с межрайцентром на протяжении длительного времени. Шифровки мы писали на кусках материи, зашивали за подкладку пальто, и девушки в этих пальто проходили вражеские заслоны. Так наши шифровки попадали секретарям Минского комсомольского межрайцентра Я. И. Ивкину, С. А. Пилотовичу, инструктору Центрального Комитета комсо-мола А. Ю. Дениеевичу.

Большой отваги и смелости потребовала от членов «Танюши» и операция с пишущей машинкой. Мало того, что ее с громадным трудом подпольщики изъяли у немцев. Ее еще нужно было доставить на Красивую улицу, где ждала наша связная. Но и тут Полина Кудрявцева перехитрила фашистов, почти через весь город пронесла она машинку с запасом копировальной бумаги.

...В полдень на Пушкинской улице сели в трамвай две женщины. Молодая, стыдливо прикрывая платком выпирающий под плащом живот, приткнулась в уголке на площадке вагона. Ее мать стала подле, готовая в любую минуту оказать помощь дочери. Когда трамвай сильно встряхивало и беременная сжималась от боли, мать осторожно поддерживала дочку под руки, утешала, подбадривала:

— Потерпи, голубушка, потерпи. Теперь уже скоро...

Нежные, успокаивающие слова матери придавали беременной силы. Лицо ее оживало, бледные губы трогала понимающая улыбка. Только в глубине больших, опушенных густыми ресницами глаз прятались напряженное внимание и настороженность.

Так они доехали до вокзальной площади. Здесь в вагон влезли пьяные немцы. Сразу стало тесно, шумно. Оккупанты толкались, вызывающе посмеивались над пассажирами, дымили вонючими сигаретами.

От группы фашистов отделился фельдфебель с взъерошенными ежиком волосами и измятым, будто изжеванным молью, лицом. Он подобрался к женщинам на площадке, замахнулся кулаком. Оберегая беременную, мать заслонила ее своим телом. Фельдфебель осклабился, показал желтые лошадиные зубы. Скользнув взглядом по вздутому животу молодой женщины, фашист выдохнул ей в глаза едкий дым сигареты. К счастью для женщин, его скоро окликнули. У Западного моста мать с дочкой сошли с трамвая.

Дальше они двигались пешком. Шли медленно, так как молодой женщине, видимо, стало хуже. Она едва переступала ногами, дышала тяжело, с одышкой. Лоб ее заблестел от пота.

На перекрестке их задержал патруль.

— Куда? — выскочил наперед полицай в длинной не по росту шинели.

— К бабке, панок, к бабке, — поспешно ответила за дочку ее мать. — Рожать, вишь, она собралась. Скинет, боюсь, на улице.

— А ну покажь документ! — рисуясь перед немцами, потребовал полицай.

Молодая женщина достала пропуск. Полицай повертел его в руках, услужливо протянул немцам.

Аусвайс оказался в порядке. Тогда, не находя к чему бы еще придраться, фашистский холуй ткнул прикладом винтовки в живот беременной женщины. Охнув, она все же успела прикрыться руками. Приклад сбил только кожу на пальцах. Гитлеровцы расхохотались.

— Побойтесь бога, паночек! — обняла беременную женщину мать. — Дочка моя в прислугах у самой фрау Сахновской находится. А у фрау Сахновской даже господин комендант бывает. Как можно такое делать!

Кто такая Сахновская, полицейский не стал разбираться. Однако слово «комендант» принудило его остудить лишний пыл.

— Ладно. Катитесь своей дорогой, — отвязался наконец полицай.— Да глядите, на крестины покличьте!..

«Окрестим тебя, негодяй, обязательно окрестим»,— пообещала про себя мать беременной и, подхватив дочку под руки, повела ее дальше.

Только добравшись до явки на Красивой улице, Полина Кудрявцева по-настоящему почувствовала, какого нервного напряжения стоила ей эта роль беременной женщины. Подвязанная под одеждой портативная пишущая машинка оттянула все плечи, узловатые ремни оставили на коже широкие красные полосы. Девушка в изнеможении опустилась на кушетку и пролежала так до самого вечера.

— А все-таки ты здорово провела немцев,— поздравляли Полину товарищи.

— Это не только я одна, — смущенно улыбалась в ответ Полина. — Маме спасибо.

Прасковья Платоновна с нежностью глядела на дочь.

А на вывезенной из Минска машинке в Жуковке печатались и размножались листовки, разоблачающие злодеяния немецко-фашистских захватчиков, призывающие население оккупированных районов становиться в ряды народных мстителей.

После этого Полина Кудрявцева вплотную занялась подготовкой диверсий на радиозаводе.

Дела фашистов на фронте шли все хуже и хуже. Правда, гитлеровские пропагандисты по-прежнему не переставали кричать о победах немецкого оружия, да народ не обманешь. Даже по тому, что творилось на заводе, можно было сделать выводы не в пользу оккупантов. Рабочие, кто только мог сбежать, убегали. Электроэнергия в цехи подавалась с перебоями. Оборудование все чаще простаивало. Мастера ходили злые, а работы им все прибывало. Особенно по ремонту. С фронта поступали целые эшелоны битой немецкой техники: самолетов, танков, средств связи. Немцы снимали с них аппаратуру, пригодную к реставрации, свозили в цехи.

— Сейчас фюреру дорога каждая радиолампа, каждый конденсатор, — предупреждали начальники цехов своих подчиненных. — Все, что можно восстановить, должно быть восстановлено и работать на победу «Великого рейха».

Однажды на радиозавод прибыл важный гитлеровский чиновник.

— На вашем заводе открывается новый цех, — собрав руководителей предприятия, сказал он. — Цех будет делать и ремонтировать особо секретную, новейшую аппаратуру. Как истинные немцы вы должны быть заинтересованы в том, чтобы цех вступил в строй как можно скорее.

В этом цехе стала работать уборщицей и Полина Кудрявцева, Ее поставили на участок старшего мастера-контролера. Действовать она начала уверенно и хладнокровно. Угождала мастеру-контролеру, тщательно следила за чистотой в помещении, на работу являлась даже раньше положенного.

— Гут, гут, — не мог нахвалиться порядком немец. Специалист он был крупный. К нему стекалось, через его руки проходило почти все то, что изготовлялось для фронта: наиболее важные детали передвижных военных радиостанций, приемников, передатчиков, узлы телефонной и телеграфной связи. Он проверял качество обработки, давал окончательное заключение. После него продукция в упакованном виде поступала на склад. За день немец уставал страшно. Наконец он не выдержал, привлек к упаковке деталей Полину.

— А что я вам говорил! — не скрывал своего восхищения действиями Полины Кудрявцевой Борис Мерзликин.— Вошла-таки девушка в доверие к фрицам. Поквакают теперь фашисты в эфире! Будут им и тире, и точки!

И вот Полина несет первый ящик радиоламп. Рука невольно тянется к их матово-серебристым головкам. Но нет, рано... Полина отдергивает руку. Она чувствует на спине сверлящий взгляд мастера. Проверяет. Агент внутренней охраны тоже не сводит глаз с девушки.

Полина аккуратно упаковывает ящик, отправляет на склад готовой продукции. Так продолжается день, три, неделю. Гитлеровцы свыкаются с ее стилем работы. Их бдительность притупляется. Да и уследишь ли за всем, что делает ловкая молодая девчонка. Все ящики после нее не пересмотришь, всей продукции не вернешь на повторный контроль со склада. Это может грозить пробкой, затором на так четко налаженной линии производства. А за это по головке не погладят.

Начинает Полина с малого. В ящике десятки радиоламп. Она трогает одну-две. Едва уловимое прикосновение крепких пальцев, поворот влево. Головка скручена. Ящик закрыт быстро и аккуратно. Его пломбируют. Немцы довольны работой девушки. Полина также довольна... своей работой.

Постепенно приходит опыт, добавляется выдумки. К осени 1943 года на счету Полины уже 20 военных радиостанций, сотни радиоламп, приемников, аппаратов «Морзе», которые не заговорят у фашистов, не передадут ни слова.

А с фронта летят угрожающие телеграммы на завод-поставщик. Военные жалуются на непригодность аппаратуры. Однако расследование на заводе ничего не дает. Контрольный мастер вне подозрений.

— Кто? Кто же тогда?.. — бьются над загадкой фашисты.

И вот вскоре в цех, где работала Полина Кудрявцева, вошли пятеро в штатском. Один из них взял упакованный девушкой ящик, раскрыл его, стал вынимать лампы на выбор.

Первая... Четвертая... Седьмая лампа. Одиннадцатая... Семнадцатая. Агент относит их на контроль. Норма! Немец вытаскивает двадцатую лампу и случайно роняет ее на пол. Дзынь... Осколки.

Полина Кудрявцева чувствует, как к ней возвратилось дыхание. Двадцатая лампа была испорчена. На этот раз повезло. А завтра? Надо срочно передать в горком обо всем происшедшем в цехе. С работы она не идет — летит, будто на крыльях.

У дома ее ждет подвода из Жуковки. Связная Мария Петровская, мать четверых детей и беременная пятым ребенком, не посчиталась ни с чем, чтобы поспеть на Грунтовую, 8 вовремя.

— Собирайся с сестрой, Парамоном и матерью, — торопит она Кудрявцеву. — По данным нашей разведки, завтра тебя заберут в СД. Явка в этом доме закрыта. Провал.

Полина выставляет условный знак. Это для тех, кто остается от организации работать в Минске. Заметив знак, они не попадутся в засаду.

Когда фашисты приехали на Грунтовую, 8, чтобы арестовать подпольщицу, Полина Кудрявцева и ее родные были уже в безопасности.

<< Назад

Вперёд >>