Анатолий Юльянович Денисевич - инструктор ЦК ЛКСМБ

Есть в белорусской столице район, который минчане называют Комаровкой. До войны здесь начиналась городская окраина. Большие многоэтажные здания на Комаровке только начинали строить, зато рядами теснились вокруг рынка низенькие, крытые гонтом домишки. В палисадниках перед окнами кустилась сирень, цвели гвоздики. На маленьких двориках забивали «козла», обменивались новостями соседки. Вездесущие мальчишки стайками летали по пыльным улицам, играли в лапту, гоняли «чижика» или лазили по садам за душистой антоновкой, мягкой и сочной грушей.

В период оккупации Минска горком комсомола имел на Комаровке несколько явочных квартир. Одну из них нам предоставила семья рабочего Евсея Афанасьевича Кудрявцева.

Дом Кудрявцевых стоял в глубине двора, чуть ли не в самом конце Грунтовой улицы. Почти сразу за улицей начинался заболоченный пустырь. Для наших связных это было очень удобно. Под прикрытием кустарника, по одним им известным тропинкам, они легко обходили немецкие заставы, проникали в город.

Кудрявцевы на восток эвакуироваться не успели. Евсея Афанасьевича война застала прикованным к постели, а его жену Прасковью Платоновну и шестерых детей фашисты перехватили на Московском шоссе. Пришлось идти обратно. Обреченные люди с ужасом ожидали прихода в их родной город ненавистных оккупантов.

Первым принес эту страшную весть в семью 15-летний Парамон. Мальчик «дежурил» на крыше, когда из-за угла разбитого бомбой дома появился солдат в грязно-зеленой, невиданной прежде форме. Он стоял посреди улицы, покачивался на длинных худых ногах и, прижимая к животу автомат, воровато озирался по сторонам.

Налетевший откуда-то ветер лизнул шершавым языком горячий булыжник, подхватил с земли горсть ржавой кирпичной пыли, бросил солдату в лицо. Немец глубже надвинул на глаза серую каску, потянув за узкий ремешок у потного заостренного подбородка. Вороненый автомат в его уцепистых пальцах задергался, отрыгнул очередь.

Парамон кубарем скатился с крыши, вбежал в комнату.

— Идут! — выдохнул он и растерянно затоптался кровати больного отца.

Евсей Афанасьевич взял его за руку, стиснул.

— Будь мужественном, сынок, — шепнул он потрескавшимися от жара губами.

Младших сыновей Ивана и Алексея мать увела в спальню девочек. Только Только Петр, старший сын Кудрявцевых, как сидел у стола, так и не шелохнулся, лишь, изменился в лице, побледнел, скрипнул зубами. А на пороге уже стучали кованые каблуки. Слышалась чужая гортанная речь.



На ближайший аэродром понеслась команда:

— Самолеты в воздух!

В погоню за одним-единственным нашим танком поднялась восьмерка опытных асов «люфтваффе». Они хотели расстрелять машину с бреющего полета, забросать ее бомбами. Но смелый водитель был начеку. К тому же бомбы бросать фашистские летчики не смогли: рисковали перебить своих. Танк петлял, лавировал, тараном проходил вражеские заслоны, нырял в развалины, прижимался к стенам уцелевших зданий. Он то рвался вперед, то вдруг застывал на месте, то круто сворачивал вбок. Так продолжалось до Комаровки.

А на Комаровке, когда танкисты уже проскочили Долгобродскую улицу, со старого кладбища по машине ударила немецкая противотанковая батарея. Фашисты стреляли прямой наводкой.

Вздрогнув всем корпусом, танк остановился, задымил. Синеватые язычки пламени заплясали на броневых листах, разгораясь все жарче и жарче. И тогда к подбитой машине со всех концов кинулись немцы.

Люк башни откинулся. Молодой синеглазый танкист прыгнул на охваченную огнем броню. Фашисты не стреляли. Они хотели взять его пусть обожженным, раненым, но живым. Гитлеровцы уже предвкушали,. как будут терзать и мучить героя. Вышло не так.

Когда фашисты подбежали совсем близко, сбились толпой перед машиной, танкист, поднял пистолет, и выпустил в гитлеровцев всю обойму. Потом он швырнул разряженный пистолет в огонь и тут же упал сам, прошитый немецкими автоматами.

Вечером к танку подполз Парамон Кудрявцев. Танкист лежал под гусеницей лицом вниз. Мальчик нащупал его голову, повернул к себе.

- Дядечка, родной... — вырвалось и замерло в спазме на Парамона глядели безжизненные глаза мертвеца.

Мальчик попробовал заглянуть внутрь машины. Оттуда пахнуло горелым мясом, паленой костью. Парамон отшатнулся. Так и не удалось ему узнать что-ни-будь подробнее о героях-танкистах.

Минули десятилетия, и юные следопыты 40-й средней школы города Минска приоткрыли тайну героического экипажа. Но Парамон Кудрявцев этого не узнал. Он погиб сам в бою с немецко-фашистскими захватчиками.

Механиком-водителем танка был старший сержант сверхсрочник Дмитрий Иванович Малько. На его машине к Московскому шоссе пробивались майор и четверо курсантов Минского пехотного училища. Их фамилии остались пока неизвестными.

Когда фашисты подбили танк, а в живых остались только майор и Малько, майор помог Дмитрию Ивановичу, который был ранен, выбраться из горящей машины. Тут немцы ранили и майора, однако ему все же удалось отстреляться от гитлеровцев, перетащить потерявшего сознание механика-водителя за развалины и укрыть на огороде. Что случилось с майором после этого, никто не знает. Вероятно, майор погиб. А Дмитрия Ивановича Малько подобрали и вылечили советские люди. Потом Дмитрий Иванович перешел к своим через линию фронта. День Победы он встретил в поверженной Пруссии гвардии старшим лейтенантом. Сейчас Дмитрий Иванович Малько живет в Минске и работает на моторном заводе.

Захватив Минск, фашисты начали наводить в городе «новый порядок». Прежде всего оккупанты разграбили магазины, банки, сберегательные кассы, музеи. Они взорвали все, что могли взорвать, заняли под казармы школы и институты, обнесли колючей проволокой многие городские кварталы. Минчан бросали в тюрьмы, концентрационные лагеря, в гетто, в душегубки, посылали на виселицы. Разработанная лично Гитлером «техника обезлюживания» совершенствовалась фашистами с каждым днем.

Как-то Полина Кудрявцева вышла в город. На углу Советской и Долгобродской улиц девушку задержали шутцполицаи, загнали в толпу народа.

— Сейчас вы узнаете, что ждет всякого большевика, — объявил какой-то плюгавый хлыщ с подножки грузового автомобиля.

На грузовике было сколочено нечто вроде дубового эшафота. Но не столб с перекладиной, не рыжий детина, намыливающий петлю, привлекли внимание девушки. Полина увидела у столба белокурого паренька, совсем еще подростка, и чуть не вскрикнула: такими знакомыми показались ей его черты.

— Он убил жандарма доблестной армии фюрера, — вновь объявил гитлеровец. — И он будет повешен!

Офицер в форме эсэсовца подал знак. Палач шагнул к связанному парнишке, набросил ему на шею веревку, потянул за другой конец. Ржаво скрипнули блоки. Тело юного патриота затрепетало в воздухе, и веревка оборвалась.

Паренек был еще жив, когда гитлеровцы потащили его к виселице вторично. Но вешать уже не стали. Обрывком веревки они крепко привязали юношу к столбу. Гитлеровец-палач взял длинный железный гвоздь, молоток, размахнулся...

Немой стон повис в воздухе, люди качнулись к грузовику. Тотчас защелкали затворы полицейских винтовок, угрожающе уставились на толпу немецкие короткорылые пулеметы. Полина почувствовала, что у нее подгибаются ноги. Перед глазами поплыли, закружились красные круги. Горячий комок подкатил к горлу, перехватил дыхание.

Она смутно помнила, как добралась до дома, упала на руки матери. Ее трясло. Зубы выбивали нервную дробь.

— Мама! — стиснув голову, рыдала девушка. — Они его прибивали. Гвоздями... в лоб...

У Прасковьи Платоновны зашлось сердце. Трясущимися руками она гладила растрепанные волосы дочери, успокаивала, хотя сама задыхалась.

— Их надо уничтожать, мама! Давить, как бешеных, поганых собак! Не люди это... Не люди! — кусала губы Полина.

— Правда твоя, доченька, правда, — твердила в ответ Прасковья Платоновна. — Только как же в одиночку? Изловят, замучают. Сообща надо... с кем-то действовать... Не может быть, чтобы в Минске никого из наших не оставалось.

— Я найду их! — прижималась Полина к матери. — Я должна что-то придумать. Я не могу вот так, ничем не отплатив этим зверям, уйти из города. Лучше погибнуть.

Ночью, захватив с собою смену белья, ушел в лес, к партизанам, Петр. С рассветом Кудрявцевы отправили к дальним родственникам в Логойск одиннадцатилетнего Алексея. Алеше не повезло. Немцы поймали его на дороге, погнали перед собой на минное поле. Ступая босыми ногами по колючей траве, мальчик, конечно, не догадывался, какую подлость задумали гитлеровцы. Мог ли он знать, что уже получена специальная директива из ставки самого фюрера. А эта директива за подписью Кейтеля строго предупреждала немецких солдат, что проявление любого вида мягкости является преступлением; войска имеют право и обязаны — на слове «обязаны» фашистский убийца особенно нажимал — применять без ограничения любые средства для уничтожения мирного населения, не щадя при этом женщин и детей.

А вскоре немцы убили семилетнего Ваню. Убили просто так, ради забавы. Фашистские мотоциклисты гонялись за Ваней до тех пор, пока ребенок, прижатый к двери парикмахерской, не попал под колеса. Евсей Афанасьевич после этого случая совсем сдал, впал в забытье. Прасковья Платоновна почернела от горя. Серебристые нити засверкали в прическе и восемнадцатилетней Полины.

Теперь девушка бродила по городу с утра до вечера. Она надеялась встретить кого-нибудь из старых знакомых, кто мог бы связать ее с минским подпольем. А в том, что оно существует, Полина не сомневалась. Не сомневалась и после того, как фашисты раструбили о полном разгроме большевистского центра в столице и публично повесили 28 человек на Центральном сквере, Базарной площади и Суражском рынке.

«Всех не перевешаете, гады! На смену погибшим станут другие», — думала Полина и упрямо продолжала поиски.

Однажды она прибежала домой раньше обычного, повеселевшая, возбужденная.

— Мама! — протянула Полина листовку. — Вот прочитай!

Листовка была набрана типографским шрифтом и называлась «К населению Белоруссии».

— «Дорогие товарищи! Советские граждане! — читала Прасковья Платоновна вслух, не замечая, как на бумагу падают слезы: так взволновали ее эти родные слова. — ...Не ждите, покуда гестаповские палачи повезут вас на расстрел или на виселицу. Беритесь за оружие! Присоединяйтесь к партизанам! Организуйте новые отряды, группы и ячейки по уничтожению немецких оккупантов и их прислужников — полицейских и провокаторов! Только в борьбе вы завоюете себе право на жизнь и свободу, а после победы вы смело и гордо сможете сказать: — Родина, я приобретал в борьбе право быть твоим гражданином! К оружию, товарищи!»

— Подписал-то кто, мама, видишь! — не скрывала радости Полина. — Минский комитет КП/б/Б и командование Н-ской партизанской бригады! Может, наши мальчики как раз в этой бригаде и есть. А комитет, я уверена, где-то в Минске. Живет! Работает! Как связаться, мамочка, как связаться?..

— Думай, Полинька, думай, — отвечала дочери Прасковья Платоновна. — Походи по городу, на рынок заглядывай. Может и встретишь нужного человека.

С того дня девушка стала чаще бывать и на «черном рынке». Носила продавать старые платья, а сама все присматривалась, приглядывалась к толпе: не мелькнет ли знакомое лицо? Но проходили недели, и все тщетно. Полина возвращалась расстроенная. Деньги за проданные вещи ее мало интересовали. Да и много ли за них купишь! Немцы обрекли Минск на голод. Цены на продукты поднимались, как на дрожжах. За пуд ржаной муки спекулянты требовали 1200 рублей. Килограмм сала продавали за тысячу. Литр молока стоил 50 рублей, пуд картошки — 200 рублей. Семья жила лишь надеждами на скорое избавление от фашистской неволи.

— Придется идти к Петру, — заявила Полина родителям. — Он должен помочь, подсказать, что мне делать.

Но идти в лес не понадобилось. Как-то вышла Полина на двор, а у ворот подвода, полнея сухих березовых дров.

— Это чтобы зимой вашему дому не мерзнуть,— лукаво играя карими с золотинкой глазами, сказала, обращаясь к Полине, молодая хозяйка воза. Потом, наклонившись ближе, добавила шепотом: —Осторожней снимайте. В крайней справа поленнице — мина.

«Провокация», — с тревогой подумала Полина Кудрявцева, но возница рассеяла сомнения девушки.

— Петр о вас много рассказывал, — быстро заговорила она, улыбаясь. — В горкоме комсомола все о вас знают. И инструкция для вас есть. Разумеется, ежели вы и мамаша согласны будете.

Согласны ли они? Полина чуть сдержалась, чтобы не расцеловать нежданную гостью. Наконец-то осуществилась ее мечта! Она будет работать в подполье, делать важное, полезное для Родины дело! И Полина решительно взялась за тяжелую, в березовых кружевах чурку. Когда покончили с выгрузкой, «продавщица» дров сказала Полине Кудрявцевой:

— В подполье ты будешь «Танюша». Людей себе подбирай надежных, проверенных. А поступать тебе на радиозавод. Это задание от горкома. Меня жди в четверг. Приеду.

На всю жизнь запомнилась Полине Кудрявцевой эта молодая веселая женщина с украинским говором. Но больше она ее никогда не встречала. Немцы перехватили нашу связную, повесили на телеграфном столбе. Связной на Грунтовую, 8 стала ходить Мария Петровская, жительница деревни Шепели. Вместе с ней работу связных вызвались выполнять Прасковья Платоновна и сестра Полины четырнадцатилетняя Клава.

<< Назад

Вперёд >>