Николай Яковлевич Николаев - секретарь Минского горкома комсомола

Всю ночь над деревней надрывно гудело небо. Низкий хрипловатый звук то неожиданно замирал, захлебываясь в густой липкой мгле, то снова набирал силу, и тогда казалось, что где-то там, в задернутой черным пологом вышине, крадется озлобленный дикий зверь, подвывая хищно, по-волчьи: у... у... у...

— Немецкие, — прислушиваясь к прерывистому басовитому гулу, определил дед Жуковский. — У наших самолетов дыхание ровное, голос чистый.

«Юнкерсы» летели на юго-восток. На их пути — столица нашей республики город Минск. Но в Минске пока хозяйничают оккупанты. Стало быть, летят самолеты дальше, скорее всего на Курск, Белгород. Нынче в тех краях фашистам особенно жарко, и гитлеровское командование, видимо, рассчитывает бомбовым налетом как-то облегчить участь своих измотанных, обескровленных армий.

Ничто не поможет! Как любит говорить в таких случаях дед Жуковский, шилом каши не ухватишь.

— И этим конец будет! — уверенно заявляет старик, потрясая сухим жилистым кулаком вслед фашистским стервятникам.

Дед Жуковский — хозяин дома, где вот уже много месяцев размещается подпольный комитет комсомола города Минска. Он в курсе всех последних событий, так как не пропускает ни одной радиопередачи Москвы. Портативный приемник, который мы привезли в деревню, старик сам помогал нам устанавливать в своем доме, сам подыскивал и оборудовал для него надежный тайник. Сводки Советского информбюро он заучивает наизусть. Если сообщение радостное, лицо старика расплывается в светлой улыбке. Морщинки на его впалых щеках разбегаются теплыми лучиками. Глаза молодеют.

А таких сообщений, приятных нашему сердцу, теперь поступает столько, что мы едва успеваем их записывать и размножать в листовках для населения. Красная Армия развивает успешное наступление на всех фронтах. Трещит, рушится оборона противника. Фашистам не помогают ни мощные укрепления, ни новые самоходные пушки, ни «тигры» с «пантерами», ни тотальные мобилизации в немецком тылу. Яркими свечками, окутываясь смрадным дымом, горят тяжелые танки с крестами на разбитой броне. Грудой искареженного металла врезаются в землю «мессершмитты» и «хейнкели». Трупы в грязно-зеленых френчах, трупы в черных эсэсовских кителях устилают поля и степи. Где миллионы гитлеровских солдат? Где лучшие «стальные» дивизии бесноватого фюрера? Где его вышколенные офицеры и генералы, вынашивающие бредовую идею мирового господства? Они пришли в нашу страну убивать, грабить. Они хотели сделать всех нас рабами. О бесславной кончине фашистских захватчиков зловещим карканьем возвещает воронье, что стаями кружит над местами сражений.

Правда, гитлеровцы огрызаются. Смертельно раненная змея еще способна показывать ядовитые зубы. Но как бы там ни было, дни ее сочтены. Могучий вал справедливого возмездия накатывается неудержимо. Близится, близится час освобождения и многострадальной белорусской земли.

Как и все мы, старик Жуковский ждет этого дня с нетерпением. Последнее время его уже не удовлетворяет и радио. Вечерами, когда не гудят над головой самолеты, он выходит из дома, подолгу простаивает на крылечке. Слушает. Всматривается в настороженный горизонт, изломанный колючей стеной борового леса.

Нет, еще не видать, чтобы вспыхивали зарницы «катюш». Не слыхать и артиллерийской канонады, хотя все вокруг, словно отвечая желаниям старого хлебороба, затаилось, замерло, почти не дышит. Тихо в деревне. Тихо и в глухой чащобе. Безмолвно стынут в туманном сумраке мохнатые ели, высокие с непричесанными кронами сосны. Не качнут щеточкой-веткой, не стряхнут с острых иголок капель ночной росы, не перешепчутся с пестуном-ветром, который так любит заплетать упругие косы березок или гудеть на невидимых звонких гуслях под вершинами столетних дубов, разгоняя их грустные думы.

Старик тихо вздыхает, возвращается в комнату.

— Дождемся! — взглянув на хозяина дома, утешает его Володя Лебедев.

Лебедев по национальности русский, родом из Вологодской области. Учился в спецшколе в Москве и сразу, как только ее закончил, попросился в Белоруссию. В условиях подполья он проявил себя смелым, энергичным, верным товарищем. Его утвердили секретарем Минского подпольного горкома комсомола. Володя отвечал за хозяйственную часть, охрану горкома, обеспечение комсомольских дружин боеприпасами и оружием. Сейчас он переживает не меньше деда Жуковского. Чувства старика ему близки и понятны.

— Дождемся? — повторяет он громче и, вскочив с кровати, начинает быстро расхаживать из угла в угол.

— Володька опять замаячил, — подтрунивает над другом Борис Мерзликин. — Все половицы собьет.

Борис — второй секретарь горкома, ведает организационно-политической, пропагандистской работой. Он более уравновешенный по характеру, хорошо владеет собой и пользуется у молодежи неоспоримым влиянием и авторитетом. Но я знаю, что за внешним спокойствием этого человека кипят такие же сильные, как и у Владимира, страсти.

Не обращая внимания на шутливые реплики Бориса, Лебедев убегает на кухню, снова полощется под умывальником. Ночью он пройдет по деревне, проверит посты. Надо быть бодрым.

Уходит к себе за перегородку и дед Жуковский. Нам слышно, как скрипнула под его грузным телом железная койка. Но старик никак не может уснуть. Он беспокойно ворочается в постели, кряхтит, покашливает. Его состояние передается и нам. Кому из нас не хочется, чтобы быстрее кончилась мрачная ночь, засветило ясное солнышко? А так будет, когда придут наши. Они уже близко. Мало осталось ждать. Совсем мало.

— Николай! — доносится из кухни голос Володи. Обращаясь ко мне, он всегда называет мою подпольную кличку. — А не послать ли нам завтра в Минск свою оперативную группу? Толу захватим, мин... Я сам поведу ребят.

— Заодно и мне литературы надо туда подбросить. Напоминали об этом товарищи,— напрашивается в рейд и Борис Мерзликин.

Связь с Минском у горкома комсомола налажена с первых дней. Десять разведчиков из местных крестьян и жителей столицы постоянно ходят в город и в деревню из города. Они просачиваются через самые крепкие заслоны немцев, регулярно доставляют нам интересующие комитет сведения, передают комсомольским организациям, действующим в оккупированном Минске, распоряжения горкома ЛКСМБ, необходимые инструкции, заносят и завозят подпольщикам антифашистские брошюры, листовки, взрывчатку. Предложение Владимира заслуживает внимания, тем более, что сложившаяся обстановка обязывает нас использовать любую возможность, чтобы усилить удары по врагу с тыла и тем самым помочь наступающим советским войскам. Такая группа обязательно выйдет в Минск. Однако посылать с ней Мерзликина или Володю мне совсем не хотелось. Борис нужен здесь, в Жуковке, а Лебедеву надо еще как следует подлечиться. В последнем бою он получил серьезные ранения.

— Понимаю, — не успокаивается Владимир. — Тебя, Николай, смущают мои карпиловские следы. Так они уже стерлись. Все зажило?

Он выходит обнаженный до пояса, с махровым полотенцем на шее. Мышцы на груди, на руках, будто живые, перекатываются, играют под смуглой кожей. Сильный юноша, ничего не скажешь. Даже не верится, что совсем недавно он снял бинты. И все-таки я не отваживаюсь изменить решение. Уж больно много крови потерял тогда Лебедев. Парню просто рискованно идти сейчас в дальние рейды.

А тот бой у Карпиловки нам не забыть долго. Пожалуй, это была одна из самых серьезных попыток немцев расправиться с комитетом, боевым штабом минских молодогвардейцев.

Взять нас обычными методами СД и тайной полиции гитлеровцы не могли. После гибели членов городского партийного комитета в мае, вторичного провала Минского комитета КП/б/Б в сентябре 1942 года, после ареста вожаков ряда комсомольских организаций столицы Центральный Комитет КП/б/Б и ЦК комсомола Белоруссии потребовали перебазировать руководящие подпольные партийные и комсомольские центры в партизанские зоны. Минский межрайонный подпольный партийный центр, утверждая новый состав горкома ЛКСМБ, определил местом нашего пребывания деревню Жуковку в Заславском районе.

Выбор оказался очень удачным. Деревушка была малоприметная, небольшая. Вокруг — сплошные леса, а до Минска — один дневной переход, километров тридцать, не больше. Немцам, однако, сунуться в Жуковку малыми силами никак нельзя. Неподалеку от нас располагалась партизанская бригада «Штурмовая», по соседству с ней действовали отряды «Бати Мороза», «Дяди Димы» и других народных мстителей. Что же касается руководства горкомом комсомола, так Минский подпольный обком партии и межрайонный комсомольский центр осуществляли его через связных, уполномоченных и по радио. Не исключалась возможность и личных встреч с ответственными партийными и комсомольскими работниками. Кроме того, о своей работе мы систематически отчитывались перед вышестоящими организациями.

Большую помощь в налаживании работы в тылу врага оказывали горкому комсомола секретари обкома КП/б/Б В. И. Козлов и Р. Н. Мачульский, секретари Минского межрайонного партийного центра И. Л. Сацункевич и И. П. Паромчик, секретарь Заславского райкома партии И. Ф. Дубовик.

С Иваном Федоровичем Дубовиком мы жили, можно сказать, под одной крышей. Он часто приходил в комитет, беседовал с нами, рассказывал об интересных и важных событиях, давал ценные советы и консультации.

Когда состоялся V Пленум ЦК КП(б)Б, тов. Дубовик подробно информировал членов горкома о принятом на Пленуме постановлении.

— Главное, — говорил он, — усилить проникновение в город, поднять на борьбу с оккупантами всех молодых патриотов. Надо сделать все, чтобы уберечь наш народ от истребления и фашистской каторги. Готовьте больше снайперов, диверсантов, «охотников», пулеметчиков, истребителей танков. Ведите разведку. Разоблачайте агентов врага и демагогическую пропаганду гитлеровцев. Воспитывайте у молодежи уверенность в нашей победе. Чем больше у вас будет комсомольских групп в Минске, тем лучше вы справитесь с этими задачами.

К тому времени нам удалось создать в Минске около десяти подпольных организаций горкома. Я, конечно, сказал об этом Ивану Федоровичу.

— Неплохое начало, — отметил он и тут же предостерег. — Только не создавайте слишком широких групп. В такие группы легче пролезть какому-нибудь лазутчику. Пять-шесть человек — достаточно. И глубокая конспирация. Никаких горизонтальных связей! И еще функциональность. Пусть каждый занимается только своим делом, выполняет свою задачу.

Постановление V Пленума ЦК КП(б)Б, как и решения ЦК ЛКСМБ о деятельности комсомольских организаций в оккупированных районах, легли в основу всей работы горкома. Для руководителей подпольных групп в Минске мы составили специальную инструкцию. Наши связные передали ее по назначению, и молодежь белорусской столицы развернула активные операции против фашистов.

Гитлеровцы всполошились. Фашисты никак не думали, что подполье, которое они считали разгромленным окончательно, так скоро восстановит свои ряды. Они безусловно догадывались, а может быть знали точно, что направляет борьбу советских людей в Белоруссии хорошо законспирированный партийный центр, что где-то под Минском находятся оперативные штабы, связанные тысячами прочных нитей с городом,- питающие минское подполье информацией, антифашистской литературой, боевым снаряжением. И они бросили на прочесывание ближайших к Минску районов крупные войсковые соединения.

В то утро мы встали на зорьке. Солнце только-только цеплялось за кромку дальнего лесного массива. На зеленых горбах широкого хвойного моря лениво шевелилась молочно-белая пелена тумана. У подножия холмов плавали синие тени.

Дед Жуковский повел поить Мальчика. Конь шел за своим хозяином без поводка, тыкался влажными губами в уютные ладони деда, благодарно всхрапывая, когда тот нежно трепал его по вытянутой гладкой шее. Так они минули ложбинку, пересекли низкорослый кустарник, за которым бежал ручей. Лошадь потянулась к воде, а старик отошел в сторону, прислонился к тонкому деревцу. Скользкий от росы ствол качнулся, закивал пышнолистной шапкой, и парной дождь алмазно-искристых брызг посыпался сверху. Денек обещал быть жарким, безоблачным.

Борис Мерзликин и Володя Гриц (этого паренька с неделю назад мы отозвали в оперативную группу горкома из Минска) ушли в деревню Жабичи. Там у них намечалась встреча с представителями партизанского отряда «Дяди Димы». Все остальные товарищи, кто оставался дома, начали пилить дрова.

Поленья для распиловки мы подбирали сухие, ровные, без сучков. Где только умудрялся доставать их старик Жуковский! Но делалось это неспроста. В таких поленьях мы выдалбливали гнезда, набивали их толом, прилаживали взрыватель — и мина готова. Да еще какая мина! И большой разрушительной силы, и не так легко было ее обнаружить на телеге с дровами. А таких «дровишек» наш Мальчик навозил в столицу не один кубометр. «Продавались» они подпольщикам, и ребята использовали их для диверсий на важных объектах.

Горка поленьев росла, дело подходило к концу. Мы уже собирались свернуть по доброй цигарке, перекурить, как вдруг в деревню ворвались всадники. Впереди на взмыленной лошади скакал Женя, знакомый разведчик из партизанского отряда Гурко.

— Немцы! — крикнул он. — Подходят от Шепелей...

Деревня Шепели — почти рядом. Ждать, значит, недолго. Быстро разбираем оружие, бежим вслед за разведчиками. У меня кроме автомата еще маузер. На бегу колодка болтается, больно бьет по колену, но сейчас некогда останавливаться, поправить ремень.

За Жуковкой скатываемся в овраг, ложимся редкой цепочкой. Лошадей разведчики отпустили.

Вместе с партизанами, которых привел Женя, нас собралось человек восемнадцать. Фашистов же высыпало из лесочка, что муравьев на прогретую солнцем поляну. Рослые, откормленные, вооруженные до зубов, они шли, не скрываясь, громко переговаривались, смеялись.

Целюсь в ближайшего, плавно нажимаю гашетку. Гитлеровец дернулся, покачнулся и начал медленно оседать под ноги идущему сзади. Тот наступил ему на живот, покрутил по сторонам головой, хотел что-то крикнуть и тоже свалился рядом с убитым, скошенный пулей Володи Лебедева.

Теперь стреляли все; захлебывались автоматы, сухо щелкали пистолетные выстрелы, били винтовки. Немцы стягивались к оврагу плотным кольцом, намереваясь отрезать нам все пути отступления. А в Жуковку к тому же нам отходить было невыгодно. Нельзя подвергать разгрому основную базу горкома. Решили отступать на Карпиловку.

Фашисты не отставали. Вскоре они загнали нас в Карпиловский лес. Кольцо сжималось. Все наши попытки незаметно проскользнуть сквозь цепи гитлеровских солдат потерпели неудачу. Мы повсюду натыкались на ружейный и пулеметный огонь фашистов. Тогда мы решили забраться в самый густой ельник, спрятаться там. Надежда была на то, что немцы не полезут в колючие заросли, пройдут стороной. Но гитлеровцы словно почуяли, где укрываются партизаны, а огромный перевес в силах придавал им храбрости. Они шли прямо на нас, подбадривая себя громкими криками и стрельбой.

— Конец, — шепнул лежащий подле меня Анатолий.

Он пришел к нам из Минска вместе с одним из наших товарищей, и мы, признаться, считали его неплохим бойцом. Но теперь, взглянув на Анатолия, я удивился происшедшей в нем перемене. Он как-то весь съежился, сделался пепельно-серым. Лицо парня покрылось испариной. Бледные губы мелко дрожали. Внезапно, бросив винтовку, он прыгнул в кусты.

— Назад! — закричал ему Лебедев, но трус даже не обернулся.

Я выхватил маузер. Нет, не достать беглеца. Его сгорбленная фигура уже петляла за соснами на другом холме.

— Сбежал, паскуда! — выругался разведчик Женя и, плюнув, отвернулся.

Как правы были люди, которые предупреждали нас от излишней доверчивости! Ведь первые подпольные организации строились поначалу по принципу родственных связей или знакомства. А знакомства, выходит, случались и «шапочные». Жили, скажем, парни на одной улице, встречались, ходили даже вместе в кино. Казалось бы, честный, добросовестный человек с тобой рядом, а на поверку оказывалось иногда — хлюпик. Только вся беда в том, что эта поверка приходила порой слишком поздно, когда уже ничего нельзя поправить, ничего изменить. Позже, анализируя факты, мы сделали для себя очень серьезные выводы, но тогда... тогда я лишь в душе проклинал себя за допущенный промах.

А тем временем гитлеровцы подходили все ближе и ближе. Уже были видны их потные, разгоряченные лица, злобно оскаленные рты, жадно хватавшие воздух.

— Рус, хенде хох! — орали фашисты.

Мы не отвечали. Жизнь учила партизан выдержке.

— Бить только наверняка, — передал я по цепи лежащим товарищам. — Каждая пуля — в фашиста!

Хрустнула ветка под ногой гитлеровского офицера. Затрещали кусты. Фашисты ввалились в ельник.

Володя Лебедев вскинул автомат. Женя выдернул чеку из «лимонки» и, зажав рычажок гранаты в ладони, приготовился бросить гранату в немцев.

Вдруг прямо перед собой я увидел чужое щетинистое лицо. Фашист смотрел на меня в упор. Все решали секунды. Я выстрелил из маузера в немца первым. И тут произошло непредвиденное. Смертельно раненный гитлеровец, уже падая, успел нажать гашетку своего автомата. Пуля фашиста попала разведчику Жене в левый висок. Женя умер мгновенно, так и не успев бросить гранату в фашистов. Она взорвалась в его руке.

Когда рассеялся дым, в живых нас осталось четверо. Замешательство немцев помогло нам отползти на другое место, перебежать в соседний кустарник, запутать следы. К вечеру мы добрались до Жабич. А через двое суток туда привезли Владимира Лебедева. Девять осколочных ран насчитали на теле юноши.

Но и на сей раз смерть уступила мужеству этого человека. В сознание он пришел еще там, в лесу, когда немцы, затащив его «труп» под кучу хвороста, покинули место боя. Володя пополз по лесу. Однако от нестерпимой боли и потери крови он слабел с каждой минутой. Никто из нас не знал, где он находится, а что он жив, мы не надеялись, сами видели, как близко от него разорвалась граната. Но партизаны не прекращали поисков, и они нашли секретаря комитета. Володя лежал без сознания.

Паренек, нашедший Лебедева, накрыл его своей плащ-палаткой, развел костер, чтобы согреть раненого. Потом сбегал в Карпиловку за лошадью и привез его в деревню, занятую партизанами. Железный организм, заботливый уход крестьян вернули Володю к жизни.

А Анатолия, который предал друзей, судили партизанским судом. Из боя под Карпиловкой он вышел без единой царапины. Умирая от страха, полдня прошатался в лесу в поисках безопасного пристанища. Однако куда бы он ни пробовал завернуть, везде кипел бой с карателями. Партизаны нанесли под Карпиловкой им жестокий урон, заставили в конце-концов убираться. Думая спасти свою шкуру, Анатолий кинулся следом за гитлеровцами. На лесной дороге его встретили люди в полицейской форме.

«Еще лучше, — пронеслась в голове негодяя подбадривающая мыслишка. — С этими договориться можно, поймут своего». Предатель повыше поднял над головой руки, смело шагнул навстречу людям в форме фашистских прислужников.

— Не стреляйте! Сдаюсь! — громко, чтобы ненароком не бабахнули прежде, чем он выскажется, закричал предатель. — Я из горкома...

Незнакомцы переглянулись, опустили оружие.

— Из горкома? — прищурившись, переспросил пожилой человек с отвисшими обкуренными усами. — А как ты сюда попал?

— Расскажу, паночки! Все расскажу, — залепетал трус и бухнулся на колени.

— Что ж, выкладывай, — спокойно потребовал старшой.

Заикаясь и путаясь, изменник сообщил все, что знал о карпиловском бое, назвал тех, кто принимал в нем участие.

— И Николай, секретарь горкома комсомола, там был, — добавил он, в надежде на поощрение.

— Так, так...— в упор разглядывали предателя «полицаи». — А где сейчас Николай, не знаешь?

— Не ведаю, паночки. Убили его, наверно.

— Ну так пойдем с нами. Покажем тебе Николая.

Пожилой «полицай» рванул Анатолия за воротник, поставил на ноги.

Изменник смотрел затравленным волком. Что-то ему перестали нравиться эти люди в полицейской одежде. Да и вели себя они довольно странно. Все перешептывались, перемигивались, винтовки поставили на боевой взвод. Не иначе переодетые партизаны!

— Бежать не вздумай! Подстрелим, как паршивого хорька, — пригрозил человек с обкуренными усами.

Предатель похолодел.

Анатолия, пойманного партизанской засадой бригады «Штурмовая», привели к нам.

— К гитлеровцам лыжи вострил... С доносом, — вытолкнули перед собой предателя партизаны.— Решайте, что со змеюкой делать.

Предатель завертелся волчком. Он подбегал то к одному, то к другому, хватался за куртки ребят, за руки, просил, умолял, плакал. Но никто не подал ему надежды, никто не взглянул на него с сочувствием. Перед нашими глазами стояли картины трагической гибели мужественных партизан и подпольщиков в Карпиловском лесу. До нашего слуха доносились стоны израненного Володи Лебедева.

Люди, окружившие Анатолия, молчали. И в этом суровом молчании предатель прочитал свой единственный приговор. Тогда он упал на песок и, качаясь в пыли, захрипел от бессильной злобы.

— Не человек — тля была. Такой и конец,— подытожил дед Жуковский, узнав о случившемся.

Залатанным сапогом старик брезгливо растер брошенный кем-то окурок, заторопился к Мальчику. Он накормил и почистил коня, затем принялся ладить телегу, кидать на нее дрова. Борис Мерзликин вынес полено-мину.

— Подарочек фрицам!— хитро подмигнул дед Жуковский, заталкивая безобидный с виду березовый обрубок поглубже в возок.— Обмозгуем с доставкой на дом.

На другой день, по утреннему холодку, из Жуковки выехала груженная дровами подвода. Наверху, свесив обутые в лапти ноги, сидела средних лет женщина. Это была связная горкома комсомола Мария Петровская. Она везла «топливо» в Минск на Грунтовую, 8.

<< Назад

Вперёд >>