День был тихий, солнечный, воздух напоен запахом трав. Казалось, нет на земле никакой войны, никаких людских страданий... Откуда-то выплыли и зазвучали в сердце недавно прочитанные стихи Аугуста Алле:
Страна моих отцов, эстонская земля,
все больше я люблю твои леса, поля,
в напевах золотых, в звучанье слов родимых!..
Леэн вспомнила, что вечером тринадцатого сентября, перед отправкой на аэродром, читала она стихи Кярнера, напечатанные в газете, и, подчеркнув одно четверостишие, оставила газету на столе. Людмилу попросила: приедет Рябов — дай прочесть ему. Это ее последнее слово, оставленное в Ленинграде:
Насилию конец придет в блистаньи гроз,
Повергнет он убийц в предсмертный жалкий трепет,
И, если мне родных не увидать берез,
Я знаю: мой народ весну свободы встретит.
А дорога тянулась и тянулась, окаймленная кустарником, за которым стеной стояли старые сосны.
На большой скорости промчалась встречная машина. Грузовик немецкий, в кузове — веселая компания с винтовками. Леэн сразу их узнала — те, для которых родина — пустой звук. Просто — место, где родились. Они продали ее фашистам с такой же легкостью, с какой продают поросенка на базаре: кто больше заплатит.
... Сердце Леэн тревожно забилось, когда к вечеру вышла она к берегу Эмайыги. Улицы пригорода были пустынны. Леэн ускорила шаг. Чем ближе подходила она к кладбищу, тем сильней ныло сердце. Надо было узнать, не появился ли рядом с могилой отца... еще один холмик? Ведь прошло больше года, и кто знает, что могло случиться с матерью.
Вот и ветхая ограда. Знакомые каштаны, старая липа и заросшая дорожка. Еще немного... Сердце готово было разорваться от щемящей душу неизвестности. Ноги отказывались повиноваться, и Леэн опустилась на траву у самой могилы отца.
— Мама, мама, — шептала девушка, — ты жива, родная моя...
И снова ее мысли возвратились к тому, кто лежал здесь, под холмиком, поросшим уже пожухлой, осенней травой. Десять лет назад семья похоронила отца, и мир стал пуст для девяти самых близких, самых любящих сердец. Остались они одни — восемь детей и измученная вечными заботами мать. Она помнит этот день — черный день их семьи: холмик желтого песка, падающие осенние листья и вся семья, окружившая этот холмик. Все застыли в немом оцепенении, а мать стояла на коленях, опустив голову на свежий песок. Ветер шевелил ее седые волосы, выбившиеся из-под черной шали...
Стемнело. Покинув кладбище, Леэн направилась к парку, возле которого жила ее тетка Розалия Линд. От нее она узнает, где мать и сестры. Редкие прохожие не обращали на нее внимания, но все же Леэн из предосторожности уткнулась подбородком в шарф, подняла воротник пальто. В этом городе у нее полно и знакомых, и друзей, и хоть отбавляй — недругов. Скоро она подошла к знакомому деревянному дому. Оглянулась — никого. Постучала. Послышались шаги, заскрипела дверь, и на порог вышла Линда, двоюродная сестра Леэн. Она вгляделась в позднюю гостью.
— Мама, мама! Ты только подумай!.. — закричала она и бросилась обнимать Леэн. На крик прибежала Розалия и всплеснула руками.
— Милая моя девочка! Вот уж не ждали! Линда, быстренько приготовь что-нибудь...
— Не надо, тетушка, я есть не хочу, только очень устала с дороги.
Усадили девушку за стол. Завесили окно одеялом и зажгли керосиновую лампу. Линда загремела на кухне тарелками. А Розалия уселась напротив Леэн и, подперев щеку кулаком, стала рассказывать:
— И мама твоя и сестры — все на мызу Тяхтвере подались... Слава богу, кажется, сыты... А что же о тебе ничего не было слышно, Леэн?
— Долго болела, жила у подруги в Нарве, потом в Пярну у Берзиней. Ну а как здесь, в Тарту?
— Везде плохо, и у нас тоже, — вздохнула Розалия. — Где сейчас в Эстонии хорошо... В парке Раади по трое суток висят люди... Что они сделали плохого? Повесили твоего семинарского учителя, того, что ходил сгорбившись.
— Густава Оя?
— Его... Два дня жена валялась под деревом, а снять не разрешили. Семью Пауля Хуубеля расстреляли...
Леэн побледнела.
— Сама знаешь, в Нарве и Пярну, наверно, не лучше.
— Да. Не лучше.
Линда принесла кастрюльку с картошкой. Но Леэн есть не стала.
— Спасибо, тетушка. Хочется скорее домой...
— Я провожу тебя, — с готовностью согласилась Линда.
— Вот только с мешком по городу неудобно...
Линда мигом принесла небольшой чемодан. Положила в него вещи. Леэн попрощалась с Розалией, и девушки вышли на дорогу.
Совсем стемнело, когда Леэн и Линда пришли на мызу Тяхтвере.
— Иди вперед и не говори, что я здесь, — шепнула Леэн.
Линда постучала в окошко старого флигеля. В ответ — молчание. Девушки толкнули дверь, она оказалась незапертой. В маленькой комнате едва помещались три кровати, стол и два табурета. На одной из кроватей спала дочь Марии, маленькая Майла. Леэн склонилась над ней, поцеловала кудрявую головку.
— В это время тетушка Лидия и Мария доят коров, а Регина, должно быть, еще не вернулась из школы, — сказала Линда.
В сенях кто-то громыхнул ведром. Леэн спряталась за выступом печки и шепнула Линде: «Молчи». Вошла Лидия — усталая, озабоченная. С молчаливым удивлением взглянула на Линду. Опустилась на табурет, спросила:
— Как здоровье мамы?
А в эту минуту Леэн вышла из своего убежища, подкралась в матери и закрыла ей глаза своими теплыми ладонями.
— Угадай, кто?
Среди тысяч других узнала бы Лидия ее голос, голос любимой Леэн. Прошло больше тридцати лет с того дня, а Лидия Мурдвеэ до сих пор чувствует теплоту ее ладоней.
Она плакала от счастья, не в силах произнести ни слова. А Леэн, опустившись на пол, уткнулась в материнские колени, и добрая ласковая рука гладила ее волосы.
Потом пришла Мария, бросилась на шею Леэн и расплакалась:
— Целый год пропадала! И не стыдно, хоть бы короткую весточку о себе, хоть бы слово!
Позже всех вернулась Регина. Она вошла и от неожиданности уронила портфель.
— Леэн, милая!
Рано утром мать и Мария ушли на скотный двор. Было воскресенье. Регина и Леэн встали, привели комнату в порядок, позавтракали.
— Ты стала совсем взрослой, Регина, — с улыбкой рассматривая сестру, сказала Леэн. — Тебе ведь четырнадцать!
— Я уже на танцы ходила!
Леэн засмеялась.
— Не в этом признак зрелости человека, сестренка. Вот ты могла бы помочь мне в одном деле?
— Конечно, — не задумываясь ответила Регина.
— Мне нужно в Алатскиви, — задумчиво сказала Леэн, — ты сможешь поехать со мной?
— Ты же знаешь, Леэн, что теперь я всегда буду твоей тенью!
Сестры отправились немедля, прихватив школьный портфель Регины. То пешком, то на попутных машинах к середине дня они прибыли на сороковой километр. Присели отдохнуть. Вдруг Лэен сказала:
— Регина, то, что я жила в Нарве и Пярну — неправда. Я жила на Урале и в Ленинграде.
— Ты наврала маме, Леэн?
— Так надо было, сестренка... Меня сбросили с парашютом в этих местах. Я — советская разведчица.
— Ой, как интересно!
— Здесь, в лесу, спрятан радиопередатчик. Мы должны доставить его домой и спрятать. Ты ведь всегда умела хранить тайну...
— Не считай меня глупой, Леэн!
— Я и не считаю. Иначе я не доверилась бы тебе.
— Я горжусь тобой, Леэн, — шепотом сказала Регина.
Сестры вошли в лес, немного покружили и вышли на край поляны. В густом кустарнике Леэн нашла ворох хвороста, прикрывавший барсучью нору, сдвинула его в сторону и достала рацию. Сняла чехол, размотала антенну, забросила ее на дерево. Потом надела наушники и передала в центр: «Шоссе Алатскиви — Идласе не охраняется». Регина стояла в трех шагах и прислушивалась. Закончив передачу, Леэн быстро разобрала рацию, уложила ее в портфель.
— Ну как, Леэн? — шепотом спросила Регина.
— Я передала в центр сообщение, которое может пригодиться командованию... Надо помогать Красной Армии быстрее освободить от фашистов нашу Родину. Теперь в этом деле участвуешь и ты, сестренка.
— Я бы хотела всегда, всегда помогать тебе, — ответила Регина.
— Самая лучшая твоя помощь — это молчать. Никто не должен знать о том, что знаешь ты.
— Я уже дала тебе слово, Леэн.
— Теперь нам надо быстрее добраться домой.
Леэн и Регина уже прошли с километр по шоссе, когда их догнала грузовая машина. Сестры посторонились, и Регина вдруг подняла руку. Машина остановилась. В кузове сидели парни с лопатами и кирками. Видимо, немцы мобилизовали их на работу. Но у некоторых были винтовки.
— Подвезите, ребята! — крикнула Регина.
—Садитесь быстрее!
Регина подала портфель, потом забралась и сама. За ней — Леэн.
— Да это никак Регина? — удивился парень, которому передали портфель. — Что это он такой тяжелый? Книжками, наверно, набит? — И он сунул портфель под сиденье.
Поехали дальше. Леэн разговорилась с парнями, подбила их на песню и сама вызвалась быть запевалой. Парни подхватили. Так, с песнями, и приехали в Тарту.
Уже вечерело, когда добрались до мызы. Рацию спрятали возле дома в хворосте, а утром, когда мать и Мария ушли на работу, Леэн снова собрала рацию и передала еще одно сообщение в центр: «Между Калласте и Нийна кораблей нет. Нийна — Тарту раз в день ходит пароход».
Куда же спрятать рацию? Обшарили квартиру, но ничего подходящего не нашли. Решили оставить ее пока в кладовой, на дне старой квашни под разным хламом. Но вечером матери что-то понадобилось, и она принялась ворошить все старье. Добралась и до квашни. Увидела брезентовый чехол, обрадовалась.
— Из этой штуки можно сшить туфли!
Леэн не было дома, и Регине одной пришлось выкручиваться. Она уговорила не трогать чехол, потому что в нем чужие вещи, за которые отвечает Леэн.
Когда Леэн вернулась домой, Регина рассказала ей об этом. Леэн внимательно выслушала, поблагодарила сестру и сказала:
— Надо ехать к Ольге.
— Я тебя провожу, Леэн.
Вечером мать нашла на столе записку, написанную Леэн: «До свидания, дорогая мамочка. Скоро опять увидимся».
Но судьба распорядилась иначе. Мать никогда больше не увидела своей отважной дочери.
| << Назад | Вперёд >> |