Рябов осторожно тронул Людмилу за плечо, показал взглядом на соседнюю комнату. Вышли.
- В чем дело, что у вас случилось, Людмила?
- Яан Петрович умер. Там, прямо на заводе, в своем кабинете...
Рябов опустился на стул. Умер муж Анастасии Ивановны Яан Петрович Виксне, замечательнейший человек, главный инженер завода "Светлана". Последние двадцать дней Яан Петрович дома не бывал - не хватало сил добраться от завода до канала Грибоедова. Жил прямо у себя в кабинете. И вот...
- Несколько дней, как похоронили, - сказала Людмила, - а Анастасия Ивановна только сегодня узнала. Оля еще не знает...
Оля - дочь Виксне, студентка медицинского института - жила и работала в пригородном совхозе. Изредка навещала мать, потому что сама была истощена и едва держалась на ногах. В эту тяжелую зиму мать, отец и дочь редко бывали вместе. И вот после стольких страданий, когда казалось, все самое страшное позади, семейство Виксне постиг тяжелый удар.
Вошла Леэн, сказала шепотом:
- Тяжело ей. Молчит, а это очень плохо. Хоть бы плакала...
Рябов прошелся в радумье по комнате, горько покачал головой.
- Вот что, мы с Людмилой пойдем к Анастасии Ивановне, а вы, Леэн, напишите свою подробную автобиографию. Я поэтому и пришел. Срочно понадобилась.
Леэн нашла на столе пачку бумаги. Обмакнула ручку в чернила, но долго не могла сосредоточиться. Виделись ей широко открытые глаза Анастасии Ивановны, в которых застыла страшная тоска.
Наконец, Леэн начала писать:
"Я, Кульман Леэн Андреевна, родилась 31 января 1920 года в Тарту шестым ребенком в семье сапожника. В 1927 году поступила в тартускую городскую 1-ю начальную школу, в которой училась до 1931 года. Затем училась в тартуской 5-й начальной школе, которую окончила в 1933 году. В 1932 году умер мой отец, в связи с чем жизнь пошла еще тяжелее, так как матери пришлось кормить пятерых малолетних детей. Старший брат и сестра учились в средней школе, а поэтому и они не имели возможности помогать семье.
В 1932 году умерла от несчастного случая моя школьная подруга Майга Берзин. С этого времени ее родители начали поддерживать меня материально. Училась за их счет с 1933 по 1937 год в Тартуской педагогической средней школе. С 1937 по 1940 год училась в Тартуской учительской семинарии, затем перевелась в Таллинскую. В 1941 году окончила это учебное заведение, получила специальность учительницы неполной средней школы. Во время учебы в 1937-1941 гг. состояла в организации "Коду-тютред".
Леэн отложила ручку в сторону, задумалась. Поймут ли, что она хотела сказать, что это за организация такая?
Вспомнилось: осень наступила как-то неожиданно. Сентябрь принес дожди - по-осеннему холодные и затяжные. Шел к концу 1938 год. В воздухе пахло порохом. Коричневая чума расползлась по Европе. В учительской семинарии, где уже второй год училась Леэн, все более чувствовался накал политических страстей. Педагоги собирались группами, горячо спорили о положении в Европе. Обычно сходились на том, что Гитлер на восток не пойдет и ограничится одной лишь Австрией, которую оккупировал в марте.
Семинаристам было строго запрещено говорить и думать о политике. В начале учебного года прошла волна массовой записи в молодежные организации "Нооркоткад" и "Кодутютред". Запись была принудительной, отказ от нее истолковывался как антиправительственный акт, и вольнодумец изгонялся из семинарии. Эстонский фашизм старался все глубже пустить корни в молодежных организациях.
На первом же собрании Леэн узнала истинные цели и задачи организации "Кодутютред". Какие-то гражданские представители с военной выправкой говорили о патриотизме и любви к родине, об угрозе, идущей с Востока, и сплочении молодежи против бунтовщиков внутри страны. Среди этих представителей обращал на себя внимание высокий нагловатого вида человек лет сорока с глубоким шрамом на подбородке. В семинарию он приезжал второй или третий раз. Этот человек, с которым раскланивался даже директор семинарии, не говорил, а будто облаивал своих слушателей, бросая отрывистые слова и фразы.
- Родина в опасности. Мужайтесь! Мобилизуем силы! Учитесь пользоваться оружием! Сотрем большевистских агитаторов! Смерть предателям!..
Казалось, он командует взводом на казарменном плацу. Рассказывали, что он был вапсом* и даже сидел в тюрьме.
Прослушав подобные излияния, семинаристы, "мобилизованные" на борьбу с "восточной опасностью", расходились по классам, потом шли домой или на танцы, влюблялись и затевали драки на почве ревности. Духовные запросы многих семинаристов были крайне ограничены, а туманное будущее не давало повода для оптимизма. И надо было иметь твердые убеждения, ясную цель в жизни, чтобы активно противостоять мещанской атмосфере семинарии, мещанскому укладу жизни. И здесь, в семинарии, были такие юноши и девушки. Слушая квази-патриотические речи полувоенных ораторов, они делали из них совсем иные, свои выводы. Другие соки питали их корни. Это были дети рабочих, мастеровых и мелких чиновников, связанные с лучшей частью университетского студенчества. Они составляли отличный от всех других слой семинаристов, и Леэн была в этой компании своим человеком. Здесь она и познакомилась со студентом университета Паулем Хуубелем.
Так что с "Кодутютред" ее не связывали никакие внутренние нити.
И Леэн уже взяла ручку, чтобы вычеркнуть последнюю фразу, но, подумав, оставила ее, добавив к ней несколько слов: "Для семинаристов вступление ж эту организацию было принудительным".
"...Начиная с того времени, как я нашла себе поддержку в лице родителей Майги Берзин, моя жизнь в материальном отношении стала много лучше: летом жила у них, а зимой во время учебы - у матери. Так как отец моей школьной подруги Фриц Берзин был капитаном дальнего плавания, то у меня была возможность во время летних каникул вместе с ним путешест-вовать. Таким образом, я побывала в Финляндии (Хельсинки, Вийпури, Котка, Олла), а также в Англии, Франции, Италии, Бельгии, Швеции.
Путешествовала три лета: 1934, 1936 и 1938 гг. Всего путешествие длилось 6,5 месяцев. На судне, на котором путешествовала, служил телеграфистом мой старший брат Борис Кульман. Отношения мои с приемными родителями да 1940 года были очень хорошие, но душевно мне пришлось пережить несколько тяжелых моментов: жизнь летом проходила в полном довольстве, зимой у матери - в нищенской квартире - полная лишений".
И снова перо отложено в сторону. Перед глазами Леэн мать, милая мама, вечно озабоченная и вечно усталая.
Однажды Леэн приехала к матери, по которой так соскучилась за летние месяцы заграничного путешествия. Домик на окраине Тарту принял ее как родную. Мать снова поменяла квартиру - теперь это была маленькая комнатушка с кухней - более тесная, зато менее дорогая, чем прежние. Да ведь и семья убавилась! С матерью остались только Агу и Регина. Ольга, Мария, Анна и Борис разлетелись по свету в поисках счастья. И только внутреннее убранство комнаты оставалось прежним: те же табуретки, только еще более потемневшие; те же железные, погнутые от частых перевозок кровати; тот же дощатый стол; то же ведро с кружкой в углу кухни. И тихая, добрая мама - совсем такая, как весной, когда Леэн оставила ее, и в то же время другая - еще больше поседевшая, постаревшая, с опухшими руками с отеками под глазами.
- Мама... Мама... Мама!..
 Лиэн с братом Борисом (1938 г) |
Мать и дочь долго стояли обнявшись посреди кухни и молчали. Да и о чем говорить? Разве не увидела дочь на лице матери, чем жила она все эти месяцы?
А Лидия, вглядываясь в дорогие черты, вслушиваясь в родной голос, видела, что Леэн выросла и возмужала, в голосе ее исчезли резкие мальчишеские нотки - он стал мягким, мелодичным. Она любовалась дочерью и боялась спросить о том, что давно мучило ее. И почувствовав это, Леэн помогла ей.
- Ты хочешь о чем-то спросить меня? - ласково посмотрела она на мать.
- Да, дочка. Я хотела спросить, довольна ли ты своей жизнью, своей теперешней жизнью?
- Нет, - решительно ответила Леэн. - И никогда не буду довольна.
Мать облегченно вздохнула.
- Тебе что же, плохо у них?
- Не надо, мама... Разве счастье в этих модных тряпках и хорошей еде?.. Или ты меня проверяешь, мама? - улыбнулась Леэн.
- Я была уверена, что ты именно так и ответишь. И рада за тебя. Очень рада... Значит, "капиталистки" из тебя не будет? - полушутливо спросила мать, вспомнив, как лет шесть назад нарекли Леэн ее же сестры.
- Никогда.
- Ну, и слава богу. Остаться родной дочерью сапожника куда лучше, чем приемной дочерью богача.
- Милая, милая мама, ты еще шутишь!.. Леэн обошла комнату и кухню. Задумчиво постояла у сапожного верстачка, в памяти снова возник образ старика-продавца из Ливорно. Подошла к матери, крепко обняла ее, поцеловала.
- Я никогда теперь не оставлю тебя!
- Ты не поссорилась с господами Берзин? - тревожно спросила мать.
- Нет, но мне почему-то тяжело быть в их обществе. И за границу я больше не поеду.
Мать промолчала. В эту минуту она гордилась дочерью: "Слава богу, не стала буржуазной барышней за эти шесть лет".
Мать порылась в шкатулке с нитками и достала помятое письмо.
- Вот, получила вчера из Стокгольма.
- Ануке!.. - Леэн поспешно развернула листок, прочла:
"Милая мама, Леэн, Регина, Агу! Живу по-прежнему, у прежних хозяев. Сыта, обута, одета, а вот на душе тяжело. Хочется домой, мама, к тебе, к Леэн, о которой я так часто думаю по ночам. Ведь мы с ней как бы две половинки! Должно быть, оттого, что родились мы в один день, и мысли у нас, и мечты одинаковы. Здесь говорят, что скоро будет война, и я не знаю, как быть. Разве бросить все и уехать домой?.. Я так ждала парохода господина Берзина! Часто ездила в порт, наводила справки, так хотелось обнять мою милую Леэн! Потом узнала, что она в Италии. Уж не стала ли она настоящей капиталисткой? Пусть только попробует!.."
Глаза Леэн наполнились слезами.
- Глупая, глупая Ануке!..
Пока Леэн читала и перечитывала письмо любимой сестры, мать хлопотала на кухне. Потом вернулась в комнату и, на ходу вытирая руки о фартук, смущенно спросила:
- Будем сейчас ужинать, Леэн, только... уж не знаю...
- Мама, я догадываюсь, что ты хочешь сказать. У тебя, наверно, есть салака, есть картошка... Ну вот, больше ничего и не надо.
- Ты, должно быть, отвыкла от нашей пищи... Все-таки тяжело без отца, - вздохнула мать и выглянула в окно. - Вон Агу и Регина бегут, - сказала она уже веселее.
Регина ворвалась в комнату первой, увидела Леэн и бросилась к ней.
- Госпожа приехала! - закричала она, целуя сестру.
Агу вошел степенно, поздоровался с сестрой и посмотрел на нее критически, как бы говоря: "Ну и вырядилась, госпожа Кульман".
- Какая же я госпожа, милая Регина, - засмеялась Леэн. - Я такая же, как и была... А одежда - не обращай на нее внимания.
Семья расселась за старым, в глубоких шрамах столом, за которым некогда главенствовал отец. Мать подала жареную салаку, картофель, хлеб, молоко - все, что было в этом доме. Она села за стол последней, но к еде не притронулась. Облокотилась о край стола и с любовью смотрела на Леэн.
- Вот и Агу вырос, - мечтательно сказала мать. - К Борису просится на пароход... Хочу с господином Берзином поговорить, может быть, возьмет... Правда, ему пока всего четырнадцать... Школу вот пришлось оставить. Очень вырос из одежды, и директор сказал, что его вид портит эстетический облик учебного заведения ...
- Пойду юнгой, - угрюмо сказал Агу, выходя из-за стола и оттягивая явно короткие рукава куртки. - А потом поступлю в мореходную школу.
- Я помогу тебе, Агу, устроиться к Борису-Матери легче будет.
- А не страшно в море, Леэн? - шепотом спросила Регина.
- Конечно, нет. Уж не хочешь ли ты тоже стать морячкой?
- Если б была мальчишкой, обязательно стала, а так...
Агу достал из старого шкафа скрипку и мандолину.
- Не разучилась, Леэн, держать смычок?
- Попробуем.
Агу уселся на табурет, вытряхнул из мандолины медиатор. Леэн взяла скрипку. Настроили инструменты. Помолчали.
- Вяндраскую польку, - подсказала Регина. Леэн взяла первый аккорд, и Агу ударил по струнам мандолины.
Комната мгновенно наполнилась задорной мелодией. Регина не выдержала и пустилась по комнате.
Мать вытерла стол и присела на край кровати. Она была счастлива. Не хотелось думать о том, что скоро придет день, когда ее младшие тоже разбредутся по свету в поисках хлеба. Она знала, что это неизбежно: таков удел бедняков.
Но в эту счастливую минуту все горестные думы отодвинулись на задний план.
После польки Леэн сыграла неаполитанскую песенку, наполненную грустными раздумьями влюбленных. Потом снова вместе с Агу исполнили веселую танцевальную мелодию, и снова Регина кружилась по комнате.
Улеглись спать поздно вечером. И еще долго в темноте Леэн рассказывала о своем путешествии в Италию, о бедняках Ливорно и об уличной певице, потерявшей отца и братьев на войне в Испании и Абиссинии.
...Воспоминания теснились в голове, одно спешило сменить другое. Опять вошел Рябов, спросил, как идут дела. Леэн посмотрела на недописанный лист бумаги, виновато вздохнула.
- Дошла до самого главного, до сорокового года, - ответила девушка.
- Ну, не буду мешать...
Леэн пробежала глазами написанное. Да, теперь на очереди сороковой год, канун событий, перевернувших всю ее жизнь.
Что ж было дальше, после того, как она простилась с Лейдой?
В автобусе было полно народа - рабочие и гимназисты, крестьяне и люди неопределенных занятий с портфелями и баулами. О событиях говорили шепотом, с оглядкой на соседа.
- Пошумят, пошумят и перестанут, - играя перчатками, сказал господин с отечным лицом и взлохмаченной бородой. - Видали мы такие революции, а чем они кончались?.. Слава богу, полиция у нас исправная!
Господин оглянулся. Позади сидели два советских офицера и молчали. Господин закашлялся, пригладил бороду и продолжал вкрадчивым голосом:
- Конечно, все будет хорошо, если только не вмешаются войска... И первым требованием народа должно быть: отвод русских войск из республики. У русских есть хорошая пословица: двое дерутся - третий не должен вмешиваться...
- Значит, надеешься на полицию? - переспросил кто-то из стоявших в проходе. - А вот я тоже туда еду и тоже думаю над первым требованием народа, какое оно должно быть...
Леэн приподнялась и разыскала глазами говорившего. Это был Хуубель. Не замечая Леэн, Пауль спокойно продолжал:
- Оно должно быть совершенно ясным и определенным: долой фашистское правительство Пятса-Лайдонера-Улуотса... Что, не нравится?
Господин зло уставился на Хуубеля. Пассажиры смолкли, с любопытством ожидая, чем закончится диспут.
- Вы повторяете слова московских большевиков, не понимая их значения! - взвизгнул господин и вытер платком вспотевший лоб. - Вы хотите анархии, потому что ничего, очевидно, в жизни не достигли, и вам претит государственность...
Хуубель продвинулся ближе к своему противнику и тут увидел Леэн, склонившуюся над книгой.
- Вот тебе и раз! - весело сказал он. - Как ты сюда попала?
- Очень просто, так же, как и ты!
- Все-таки не усидела дома?.. Ну и хорошо. Аркадий будет рад увидеть тебя. Ты что читаешь?
Леэн открыла заложенную травинкой страницу и прочла:
- Над седой равниной моря ветер тучи собирает ...
- Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный, - на память прочел Пауль. - Извини, что перебил. Продолжай, пожалуйста!
- То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам ...
Господин с бородой достал из кармана плаща газету и демонстративно отгородился ею от неприятных попутчиков. Зато люди, стоявшие в проходе, ближе придвинулись к Леэн. Она почувствовала их горячее дыхание и стала читать громче:
- В гневе грома, - чуткий демон, - он давно усталость слышит, он уверен, что не скроют тучи солнца, - нет, не скроют...
В автобусе стало совсем тихо. Люди слушали Леэн, и она читала все громче и громче. Она хорошо читала.
- Пусть сильнее грянет буря! - вдохновенно закончила она.
Пауль одобрительно посмотрел на нее, взял книгу, полистал.
- Горький, - сказал он задумчиво. - Честь и совесть России... Ее боль и ее надежды...
Пауль Хуубель был отличным собеседником. Всю дорогу они говорили о русской и эстонской литературе, о событиях последних дней, о том, что их ждет в Тарту сегодня, 20 июня, и завтра...
В окне автобуса замелькали пригородные дачи, кварталы деревянных домов. Несмотря на поздний час, улицы были полны народа... Их встретила встревоженная Вера. Она расцеловала сестру, пригласила обоих пройти в комнату и, прижимая руки к груди, сказала:
- Его нет. Я не вижу его уже три дня. Забежит на минуту и снова уходит. Трудно сказать, будет ли сегодня дома.
Пауль успокоил Веру:
- Сегодня обязательно будет. Сам приведу. Попрощался и вышел.
Сестры уселись рядом, помолчали, потом Вера сказала:
- Завтра в городе что-то произойдет, Леэн. Зачем ты приехала? А вдруг будут стрелять, арестовывать...
Леэн рассмеялась и, положив руки на плечи сестре, сказала:
- Дай мне поесть, пожалуйста...
Поздно вечером Аркадий и Пауль вернулись. Они были крайне возбуждены.
- А, это ты! - ласково сказал Аркадий, пожимая руку Леэн. - Хорошо сделала, что приехала... Теоретическая часть твоего политического образования на время прерывается. Завтра получишь практический урок... Только что закончилось собрание представителей рабочих коллективов города. Оно единодушно одобрило политическую обстановку в республике.
 Лиэн на первомайской демонстрации (1941 г.) |
Аркадий закашлялся и стал массировать ладонями грудь. Вера бросилась к нему, усадила на стул, принесла лекарство. Но Аркадий отвел ее рукой и еще горячей продолжал:
- Это значит, что завтра же скажет свое слово народ: долой фашистское правительство Улуотса - правительство провокаторов войны! Народ потребует создания нового правительства, способного отстоять его интересы и проводить дружественную политику по отношению к Советскому Союзу... Народ потребует роспуска "Кайтселийта", политических свобод, освобождения из тюрем деятелей рабочего движения... Леэн, и ты, Вера, и ты, Пауль, навсегда запомните завтрашний день - 21 июня. Это будет великая пятница!..
Наскоро поужинав, Пауль и Аркадий снова ушли. Остаток ночи ни Вера, ни Леэн уснуть не могли. Они лежали в одной кровати, и Вера, едва сдерживая слезы, рассказывала сестре:
- Вот так все эти пять лет, с того года, как стал коммунистом... Полиция, обыски, аресты... Два года как болен.. Туберкулез, а покоя нет и не ищет. Лезет в самую гущу, а болезнь делает свое дело, и я ничем не могу помочь... А что будет завтра? Может быть, снова тюрьма?..
- Нет, нет, Вера, успокойся, больше ничего плохого не будет. А лечиться Аркадию нужно, обязательно... Вот все уляжется и надо настоять на больнице ...
- Что же завтра, что же завтра?..
- Уже сегодня! - сказала Леэн, соскользнув с кровати. - Вера! Отпусти меня, я не могу сидеть дома. Или лучше - пойдем вместе на демонстрацию. Мы должны быть там!
Леэн распахнула окно. В комнату ворвался прохладный ветер. Солнце уже давно встало, день обещал быть ясным и теплым. И вдруг над городом призывно загудели гудки. Фабрики, заводы, пароходы на Эмайыги - все ожило и заговорило на своем рабочем языке. Нет, это не сигнал к началу работы. Так дружно и так торжественно еще никогда не гудели заводские гудки.
- Живей, живей, Вера, смотри! Народ собирается под красными знаменами!.. Пойдем на улицу...
Сестры вышли, и тут же их подхватил людской поток и повлек к центру города. С соседних улиц небольшие колонны рабочих вливались в общую мощную колонну, над головами заплескались знамена. В первых рядах демонстрантов развернули лозунг - "Долой правительство провокаторов войны!". По пути то и дело возникали короткие митинги. Ораторы призывали рабочих не отступать от своих требований, написанных на лозунгах, не поддаваться на возможные провокации полиции.
Еще более бурные события происходили в Таллине. К вечеру радио разнесло весть, которую так ждали демонстранты на улицах и площадях: создано демократическое народное правительство во главе с доктором Иоханнесом Варесом-Барбарусом...
Вернувшись с демонстрации, сестры ликовали.
- Ты понимаешь, Вера, какой сегодня день! Какая силища у народа!..
- И полиция не посмела сунуть носа!
- Куда там полиция!.. Говорят, политических заключенных освободили!
- Ну, а что же дальше, Леэн?
- Дальше? А дальше будет то, о чем вчера говорил Аркадий: крестьянам будет земля, народу будет свобода, безработному будет работа и будет еще много-много радостных дней!..
 Копия удостоверения комсорга ЦК ЛКСМ Эстонии
Леэн Кульман |
События развивались так стремительно, что можно было задохнуться от счастья.
...Через несколько дней Леэн уехала в Пярну. Не заходя домой к Берзинам, прямо с вокзала отправилась к Антону Саару. На улицах города было полно народа. Очевидно, здесь тоже днем прошли митинги, и сейчас люди делились впечатлениями о происшедших в столице событиях.
Антон Саар - рабочий порта - встретил Леэн приветливо. В полуподвальной комнатушке трудно было повернуться. Старый портовик усадил девушку на табурет, а сам уселся на слесарный верстак, стоявший в углу комнаты.
- Не очень-то у меня удобно гостям, - начал он, - зато для собраний - все удобства: под верстаком люк, там прятали листовки. А за шкафом - вторая дверь в сарай и во двор. Так что я свою квартиру и на двухэтажный особняк Берзина не поменяю, - и Саар тихо рассмеялся.
- Это хорошо, что ты побывала в Тарту, - продолжал он. - Теперь - за дело. Сейчас самое важное - разъяснять трудовому народу существо демократии. Не той, показной, какая была у нас раньше, а новой, народной демократии. Надо открыть людям глаза на те выгоды, которые несет с собой новый строй, укреплять доверие к Красной Армии...
"Должно быть, и отец был бы сейчас таким добрым, сердечным, смелым человеком", - думала Леэн, глядя на его седую голову, впалые щеки, морщинистый лоб и натруженные руки.
- Начнем с малого. У Берзина есть мыза, батраки. Рядом - хутора, а крестьяне - наши верные союзники. Но они еще ничего не знают о намерениях новой власти, о ее планах. А ты знаешь. Вот и растолкуй им, что такое народная власть. Вот и двигай революцию дальше!
- А разве революция еще не совершена?
- Конечно! Это только начало. Первый ее день. Ты еще увидишь, сколько будет у нас работы! Будут и убийства из-за угла, и поджоги, и грабежи... Начинается, девочка, трудная дорога, и надо научить народ прямо шагать по ней.
- Я сделаю все, что смогу. Только хватит ли у меня знаний?..
- Хватит. Уйбо мне рассказывал о тебе. Хватит... Ну, а первый натиск ты должна выдержать в своей семье - я имею в виду твоих приемных родителей. Нажитое чужим горбом они так просто не отдадут. Это тебе первое серьезное задание.
И Леэн снова взялась за перо. Строка ложится за строкой: о разрыве с приемными родителями, об отъезде в сентябре 1940 года в Таллин, к сестре Вере. 27 сентября 1940 года вступила в комсомол. Была в Таллине старшей пионервожатой. Была в школе членом бюро первичной организации. В марте 1941 года назначена ЦК ЛКСМ Эстонии комсоргом 4-й таллинской средней школы. Комсоргом работала до 25 августа 1941 года. А затем эвакуация, колхоз, добровольный уход в армию, и вот она здесь, в Ленинграде.
| << Назад | Вперёд >> |