1941

18 V. 17 мая мы ходили к Марии Александровне на французский. Как только мы пришли, М. А. известила нас, что Иван Михайлович Гревс умер. Это было так неожиданно! Через некоторое время приехала от них Лена [дочь М. А.]. Она рассказала, что И. М. долго занимался в этот вечер и что с ним раньше случались сердечные боли, и что одна из них была около 3-х часов ночи. И. М. говорил, что он начинает ощущать слабость, которой раньше не было, и что она для него неприятна. Мария Александровна говорила, что его далекие предки - англичане с примесью шотландской крови. Лена, а после нее и мама, которая была у Гревсов 17/V, говорила, что Мария Сергеевна, как пу-шинка, что она очень печальна и, идя, она слегка покачивается. Мама говорит, что И. М. и М. С. жили или созданы не для суеты тепереш-ней, а для спокойной, высокой жизни. Иван Михайлович изучал Средние века, кроме того, он был Тургеневед [так!]. На гражданской пани-хиде, мы на ней были, говорили про него очень много.

 

На этом запись обрывается. Полстраницы чис-тые, следующая запись на новой, третьей странице.

 

Необходимые пояснения.

Только в последние, 90-е годы, мы больше узнали о жизни и судьбе Марии Александровны Сидоровой (1882-1947) от ее старшей дочери Анны Ивановны Сидоровой. Сейчас Анне Ивановне - 84 года.

М. А. была учредительницей Частного восьми-классного коммерческого училища М. А. Шидловской. Шидловская - девичья фамилия М. А. Училище помещалось на Шпалерной (б. Воинова), д. 7. "Здесь учились дети художника Кустодиева, сын Лозинского Сергей, дети музыкального критика Каратыгина, дети Каменева, Троцкого, брат и сестра Шостако-вичи. Дмитрий Дмитриевич [Шостакович] сохранил на всю жизнь любовь и уважение к маме. В 1940 году побыл как-то долго, обедал. До самой маминой смерти писал ей в Харьков, посылал фотографии детей ".

Муж: М. А., Иван Иванович Сидоров (1884-1949), был специалистом по приборам измерения давления. В "маминой" школе преподавал естественные науки. До войны работал в нескольких вузах Ленинграда, из эвакуации был направлен восстанавливать Харьковский университет.

Мария Александровна, православная, состояла в "двадцатке" (совет прихожан храма) Сергиевского собора. Собор стоял на углу улиц Сергиевской (ул. Чайковского) и Захарьевской (ул. Каляева). Храм был разрушен, на его месте построен Большой дом. Мария Александровна была арестована вместе со всей "двадцаткой", просидела на Шпалерной ("Большой дом") девять месяцев, была сослана на Соловки. Пробыла там с января 1924 года по октябрь 1926. Дома оставались дочери: Ася - родилась в 1913 г., Зина - в 1914 и Лена - в 1920.

Сидорова Анна Ивановна (р. 1913) - кандидат физико-математических наук, доцент Ленинградского университета.

Сидорова Зинаида Ивановна (1914-1992) - окончила Харьковскую консерваторию по специальности "хоровое дирижирование ".

Сидорова Елена Ивановна (1920-1991) - окончила Высшее Художественное училище им. В. И. Мухиной, художник по текстилю.

"На Соловках мама сдружилась с Еленой Михайловной Нефедьевой, близкой родственницей химика Бутлерова. Она и обратила маму в католичество. Е. М. после Соловков отбывала долгую ссылку в Каргополе, жила после окончания ссылки там и умерла в 1952 году. Доводами за принятие католицизма были высокая культура, подвижная философская мысль у католиков и отсутствие что ли ее у православных. Все родственники и друзья были против маминого вероотступничества ".

"В Пушкине, в Детском Селе, мы поселились 1 июня 1930 года на улице Широкой, потом Вокзаль-ной, теперь - Ленина, которая ведет к вокзалу.

Это жактовский дом, на первом этаже в от-дельной квартире жила семья железнодорожного инженера Домашева. В ней-то летом и жили "наши Гревсы". Так это говорилось у нас в семье". И. М. Гревс - троюродный брат матери М. А. Сидоровой, К. Ф. Черепановой.

"Другие года неоднократно, когда наши уезжали в город Виноград под Ейском, Гревсы жили у нас ".

Гревс Иван Михайлович (1860 - 16.05.1941) - историк-медиевист, профессор Петербургского- Ленинградского университета и Высших женских (Бестужевских) курсов, любимый учитель многих поколений студентов; основатель экскурсионного ме-тода изучения города, крупнейший деятель краеведческого движения в России в 20-е годы.

По-видимому, наши родители познакомились с семьей Сидоровых через И. М. Гревса. Наша мама училась у И. М. на Бестужевских курсах, а в середине 20-х годов работала в Центральном бюро краеведения (ЦБК), в его Экскурсионно-справочном бюро, председателем которого был И. М. Гревс, а секрета-рем - наша мама. Наш отец Александр Матвеевич Хордикайнен в эти же годы - деятельный научный сотрудник ЦБК, частый автор краеведческих журна-лов тех лет.

М.А. занималась нашим католическим воспитанием, готовила к конфирмации, учила нас французскому языку, руководила нашим чтением, подготовила к школе.

 

18 VII 41. Много времени прошло с тех пор, как я не писала, и много произошло событий. 22 VI был яркий солнечный день; было жарко, по небу клочьями были разбросаны облака. Мы были в саду [сад около нашего дома с клумбами и грядками, сиренью, жимолостью, туями]. Вдруг на балкон быстро выходит бабушка Дуня [Тихо-мирова Евдокия Дмитриевна (1870-1959) - мать нашей мамы] и говорит, чтобы мы слушали радио. По радио выступал Молотов. Он говорил, что утром немцы напали на СССР и захватили несколько городов. Сразу же по лавкам образовались очереди, и теперь в лавках ничего нет. Вечером мы пошли смотреть на шедшие танки. Ребята стояли, махали красноармейцам и кидали сирень. У нас в этом году ее не было, так как папа подстриг кусты, и мы боялись даже, что некоторые из них не отойдут, но все оправились. Этой весной у нас цвели тюльпаны и нарциссы. На огороде все более или менее в порядке. Мы помогали сажать картошку и окучивали. Тут как-то пошли я, Зося, Сева [Базанов Всеволод Михайлович (1921-1942) - сын маминой сестры Надежды Федоровны Базановой (1895-1995). После расстрела отца - семья жила во Владивостоке - тетю Надю посадили в тюрьму, детей, Наталью и Доната, отдали в детдом в г. Канске, а бабушка Дуня со старшим внуком приехала в 1939 году к нам. Сева окончил 10-й класс в Пушкине и поступил осенью 40 года в Политехнический инcтитут. Погиб в ополчении в 1942 году] и потом пришел Андрей. Небо все было покрыто тучами. Оглядев небосвод, мы решили, что будет дождь. И действительно, скоро он хлынул. Я и Зося присели в межу, подставив спину очень неприятному душу. Ливень был короток, но ощутителен. На Севе была тонкая рубашка с запонками, так она вся смокла, и ему пришлось ее выжать. После этого мы много смеялись, и окучивание прошло очень быстро. Андрей напевал нам романсы, аккомпанируя на ведре. Сева много смеялся [...]. Сева в июне ездил на практику и сильно там загорел. Приехав домой, он поступил на какую-то работу с жалованием в 300 рублей, а потом - 450. Работа у стан-ков, и потому, приходя с работы, он черен, как араб.

К концу августа - первым числам сентября относится письмо - "записочка " Н. К. Бриммер маме. Оно без даты, написано карандашом на листке в длинненькую клеточку с водяным знаком "Роlаr Веаr" (англ. - "Белый Медведь") и тремя силуэтами: на первом плане - белого медведя, на втором - контуры двух ледяных гор...

Наталия Константиновна (1901-1998) - самый близкий друг нашей мамы. Н. К. - график-ксилограф, автор иллюстраций и станковых гравюр на дереве, книжных знаков... Виднейшим графиком 20-х годов был ее первый муж - Николай Леонидович Бриммер (1898-1929).

Н. К. подписывала свои работы Фандер-Флит (до войны), позже - Фандерфлит.

Любимый мой Юлич. Мой единственный. Уходя из дома, в который не знаю вернусь ли взяла из своих, остающихся тут вещей вот эти два подарочка Вам и девочкам.

Мне захотелось как-нибудь переслать Вам лю-бимой - мою эту любимую брошку и нитку памятных мне бус, которую надо разделить на две - девочкам. Как мне хотелось бы самой увидеть Вас теперь  и поцеловать крепко.

Все что я делаю сейчас кажется мне нереальным и странным.

Я Вам напишу еще, а эту записочку прилагаю к посылке, которую м.б. Мария Ивановна Вам свезет.

Н.

Эта серебряная брошка-семилистник с хризопразовым кабашончиком посерединке и бусы из старой слоновой кости с нами до сих пор.

"Записочку" привезла маме домработница Наталии Константиновны.

Не расставляю знаков препинания, оставляю текст, как он есть. В других сохранившихся письмах Н. К, послевоенных, ВСЕ знаки препинания не только присутствуют, но и выполняют особую роль, подчеркивая напряженность монолога.

 

26 IX. Из продажи исчезли все продукты. Были введены карточки. Мне полагалось 400 граммов хлеба. Этого было мало нам, и начали сбавлять, сначала - 300 гр, потом - 250, а потом - ничего. 29 июля мы поступили на работу, на полку. Перед этим папу сократили, и он только иногда ездил в Ленинград возить дорогие вещи. Сева, служа на заводе, был зачислен в истребительный батальон. Ночевал он или в Ленинграде, или на чердаке. Работу нам доставил И. И. Пересвет-Солтан. [И. И. Пересвет-Солтан работал в Сельскохозяйственном институте в Пушкине. Его жена, очень высокая, крупная и, наверное, болезненно полная, всегда ходила с внуком Юрочкой. Высокий мальчик выглядел необычно: он носил гетры и "оксфорды". Так назывались короткие широкие брюки на манжете под коленкой. О его родителях мы, дети, ничего не знали. В 70-х годах нашим корреспондентом в США работал Юрий Солтан. Я слышала его фамилию по телевидению.] Работали мы до 10 августа. Он иногда приходил к нам, и выглядит он старым английским лордом. На этом участке были посажены огурцы, которые мы часто таскали. Всего денег мы получили 135 руб-лей. Окончив прополку, мы приступили ко второй части - убиранию. Работа очень трудоемкая. Примерно в числах 25-26 августа вечером, возвратясь с картофельного поля, мы застали дома Е. В. Поссе [Поссе Екатерина Владимировна (1897-1975) - врач-рентгенолог, кандидат медицинских наук, доцент Военно-медицинской академии, полковник медицинской службы, дочь В. А. Поссе (1864-1940) - публициста, просветителя, редактора журналов "Жизнь " и "Жизнь для всех". Он бывал у нас до войны. В Екатерину Владимировну папа был влюблен в начале 20-х годов. Сохранилась тонкая самодельная тетрадка папи-ных стихов, посвященных Е. В. Поссе. Вторую жену В. А. Поссе звали Альма (Альвара-Альма Николаевна, урожденная Борман (1867-1919)] со своей племянницей Альмой. Альма была дочь Арчибальда Поссе. 3 Они жили в Орше. За месяц до объявления войны она поехала в Ленинград к тете лечить ногу, у нее плоскоступие [так!]. Мать Альмы -  еврейка.

Красивого в ней глаза и зубы. У нее был хороший слух и голос.  Работая, она часто пела. Нам очень нравились "Я люблю тебя, Вена!" и "Застольная песня". Непосредственными нашими начальниками бы-ли К. Я. и Ю. Л. Горощенко. Первая - добрая, ласковая. При ней мы почему-то работали быстро, тогда как при Ю. Л. работали медленней. Иногда, раза два, к Ю. Л. приходил некий Борис Сергеич. Когда он пришел первый раз, то всем очень понравился, и мы дали ему прозвище "Принц Шотландский", но К. Я. спросила, не подходит ли он под прозвище Дон-Кихот. И в самом деле, в его фигуре было что-то, напоминающее Донкихотство [так!]. Его небольшие глаза были чрезвы-чайно живы, голос немного писклив, но это только первое впечатление, потом же, когда вслушаешься, найдешь его очень приятным. У него были небольшие усы, одет он был как джентльмен. Во второй раз он появился в небольшой шапочке, и из его разговоров мы узнали, что служит он в лесном ведомстве и всю стрельбу пережил в своей даче. Зося, встретив его однажды в булочной, нашла, что одет он очень бедно. Всего за работу-прополку мы получили 135 рублей, а за прочистку - каждый по 95. Продуктов нет. Картошку воруют страшно. Мы решили выкопать ее всю. Мы закупаем морковку и капусту на солку. Купили 40 килограммов в садоводстве у бани. Правительство занима-ется тем, что сгоняет людей [рыть] гигантские щели. Папа достал справку, что он -"научный работник", и сим отделался. В саду третьего дома роют щель [для] укрытия от осколков. Мы роем тоже.

Однажды день был наиболее удачен. Мы достали крупы, яиц, моркови. За обедом Андрей сказал, что немцы в городе. Город перед этим сильно бомбили. Мы сидели в щели. В промежутках рыли свою. Сева говорил, что это только трата времени, однако помогал. Рыть было очень трудно, так как было очень много кирпичей. Через каждые четверть часа бегали в большую щель, потому что немцы все бросали бомбы. Они летели в почту [совсем рядом с нашим домом]. Воды в городе нет, и мы ходим на пруд. Бомбардировка настолько сильна, что мы переходим в большую щель. Все наши тюки перенесены в нее. Спим мы скрючившись или, вернее, только дремлем. Кто занял места раньше, тем хорошо, но мы думали, что у нас будет своя щель. 16 августа [описка - сентября] Сева говорит, что пойдет в Ленинград. Мама и папа его отговаривают, но он стоит на своем, отвечая, что его расстреляют. Мы смеялись над его трусостью, но он все-таки ушел. На дорогу ему дали немного крупы и сахара. В городе все заняты обчищиванием магазинов. Но нас мама с папой не пускают, говоря, что это нечестно, нехорошо. Подвальные [из дома №3] едят пирожки с капус-той, конфеты, мужчины курят табак. Однажды утром дядя [пропуск], отец Толи [мальчик из дома №3] приглашает нас идти за мукой. Я и Андрей против воли папы и мамы идем. Идти опасно. Снаряды свищут и рвутся, но мы идем. Придя на место, это около Филиппова [булочная Филиппова], находим там много знакомых. Шум, гам, свалка. Мешки все цельные, и их никак не выволочить. Мы с трудом надрезали один мешок и насыпали в свой. Большого труда стоило их вытянуть. Выйдя на улицу, оказалось, что я потеряла калошу.

 

Полстраницы пустых. 17 сентября немцы вошли в Пушкин, и мы оказались в оккупации.