В самом начале подготовки к подкопу Роман узнал об аресте врача шестого блока Князева. Вспомнил октябрьскую ночь, когда Николай Дмитриевич разбудил Романа взволнованными словами: "Тяжело ранен Бондаренко". Стряхнув сон, Роман быстро одевался. Андрей Петрович Бондаренко... Внимательно присматривался к этому врачу Роман, намереваясь вовлечь его в подполье, а он, оказывается, действовал. Ранен ночью, значит, был во дворе, а туда запросто не ходят. На днях Роман узнал, что Бондаренко был начмедом дивизии.
   Осмотрев раненого, Роман был потрясен: с прострелянным животом пробежал по двору и еще поднялся на третий этаж! Целых четыре часа при свете лучины они с доцентом Пекарским оперировали врача, у которого пуля повредила мочевой пузырь. А потом добавилось воспаление легких.
   А тут еще гестаповцы с допросами. С кем пытался бежать, кто прорезал проволоку. Самые новейшие препараты будут предоставлены, вылечат, нужно только ответить на вопросы. Превозмогая боль, Андрей Петрович тихо произнес лишь одно слово: "Один". Роман нередко возражал против допросов, ссылаясь на тяжелое состояние больного. Он принял все меры к спасению, сумел организовать сносное питание, получив продукты из рабочей команды в обмен на гимнастерки.
   На двадцатый день болезни, когда следователь пытался выпытать что-то у Бондаренко, врач произнес все то же: "Один" - и скончался.
   Лопухину удалось добиться разрешения похоронить Бондаренко в отдельной могиле с надписью на кресте.
   Уже в те дни ему было ясно, что если не все врачи третьего этажа, то Князев наверняка был соратником Бондаренко. Поэтому после похорон Роман решил ближе познакомиться с ним. При беседе Князев обронил фразу, что в 1921 году болел сыпным тифом. А в тифозный блок как раз требовался врач. На предложение Романа Николай Дмитриевич охотно согласился.
   Через некоторое время Роман получил подтверждение своей догадке. Оказывается, в ту октябрьскую ночь сговорились бежать врачи Бондаренко, Князев, Ильин, Моисеев, Фастовский и Эркип. С нами были четверо санитаров. Из блока вышли через окно коридора первого этажа. Ползком добрались до проволоки. Князев с Эркиным лежа стали резать проволоку. Дыра уже была готова, но беглецов заметил часовой и открыл стрельбу. Все они бросились назад, в блок, старался не отставать и раненый Бондаренко.
   - Предосторожность, Роман, никогда не вредит делу,- ответил Кузенко.- А Князев, видать, стойкий боец. Я думаю, не без его участия совершены побеги из девятого, восьмого и седьмого блоков. Наверняка и в шестом сейчас участвовал в подготовке.
   Лопухин задумался. Действительно, побеги в этих блоках совпадают по времени с пребыванием в них Князева. Неужели фашисты докопались до него?
   Но вскоре Князева выпустили. Значит, все обошлось благополучно. Впрочем, радоваться долго не пришлось. Тут же узнали, что, будучи не в силах раскрыть организацию в шестом блоке, гестаповцы в целях профилактики отправили из него сто двадцать человек в проскуровский лагерь, среди них был и Князев.
   Увезли большинство членов подпольной группы, созданной в конце 1942 года. Возглавлял ее Иван Григорьевич Дылько, начальник штаба артдивизиона, раненный под Сталинградом. Его помощниками были политработники Александр Мефодиевич Соботович и Дмитрий Иванович Гордеев, военврач Николай Федотович Скопиченко, десантник Константин Иванович Котельников и в последнее время - Николай Дмитриевич Князев. Всего группа насчитывала до пятидесяти человек. Гестаповцы сорвали уже было подготовленный крупный побег. Однако, оказавшись вместе, подпольщики по прибытии в Проскуров начали разрабатывать новый план побега. Они добыли режущие инструменты: садовый нож, бритвы и кусачки, вовлекли новых людей.
   На конец июля назначили побег. Буквально накануне побега узнали, что лагерь ликвидируют, пленных перевозят в другое место, возможно, на территорию Германии. Подпольщики окружили руководителя. Что делать?
   - Выход один,- сказал наконец Иван Григорьевич,- бежать из эшелона. Главное, пронести в вагон инструменты.
   - Садовый нож пронесу я,- сказал Князев.
   Котельников с Гордеевым взялись пронести бритвы.
   - Ну, а я возьму кусачки,- заявил Соботович.- Уложу их в котелок, у которого сооружу второе дно, сверху налью баланду.
   - Это хорошо. Только не съешь последнюю порцию до посадки,- улыбнулся Дылько.
   Не менее важно было попасть в один вагон. Понимали, что выполнить намеченное далеко не просто. Гестаповцы набили руку на перевозках пленных. Каждый раз у них что-то новое. Вот и на этот раз... На станции перед погрузкой восемь немцев, стоявших в ряд метрах в двадцати друг от друга, одновременно производили обыск. Около каждого деревянный ящик для изъятия предметов.
   Князева крутили, вертели и ощупывали так, что у Дылько, наблюдавшего за этой картиной, выступил холодный пот на лбу. Николай держался уверенно, ни тени волнения, словно и не был примотан большой нож к ноге. Дылько облегченно вздохнул, когда его наконец отпустили.
   У самого вагона задержали Соботовича. Часовой заинтересовался, почему пленный не съел баланду и несет ее с собой: такого еще не бывало. Соботович сделал испуганный вид, как бы у него не вылили баланду и стал пить ее через край. Часовой поморщился и брезгливо отвернулся. В вагон Дылько вошел одним из первых. Осмотрел его и огорченно присвистнул. Пол с тяжелым настилом, не прорубить и топором. Окно зарешечено железными прутьями, кусачки их не возьмут. Вскоре около него оказалось еще девятнадцать подпольщиков, остальные попали в другие вагоны. Дождавшись, когда звякнула замочная серьга, Иван Григорьевич тихо сказал, кивнув на стенку вагона:
   - Придется ее, пол не осилить.
   Как только тронулся поезд, подпольщики извлекли инструменты, стали пробовать. Но и без этого было ясно, что подойдет только нож. Князев начал резать.
   - Ну что, Николай Дмитриевич? - спросил Дылько.
   - Крепкий орешек,- ответил Князев.- Доски просмолены. Нож уже затупился.- Он вынул из кармана камень и стал затачивать лезвие.
   - У самого вагона прихватил,- пояснил он.- Камень - он для любого случая пригоден.
   Резали доску по очереди, сменяя друг друга. Только Соботович занимался своим делом: следил за знакомой ему местностью. Нужно было определить, куда везут. Ведь из Проскурова дороги отходят на Шепетовку, Тернополь, на Каменец-Подольский. Окно расположено высоко, и ему приходилось то и дело взбираться на спины друзей. Поезд шел очень медленно, часто останавливался, в темноте трудно было ориентироваться. Прошло немало времени, прежде чем он объявил:
   - В сторону Шепетовки везут.
   Работали с упором и настойчивостью. Дыру во что бы то ни стало нужно было прорезать до рассвета. В полночь Дылько попросил Соботовича высказать свои соображения насчет остановки. Тот, спустившись со спин товарищей, сказал:
   - К рассвету будем в Старо-Константинове. Там остановят наверняка.
   Значит, до остановки тянуть никак нельзя: при утреннем осмотре эшелона прорез заметят.
   - Перед Старо-Константиновом будет мост через Случь,- разъяснял Соботович.- Надо успеть до него. Нажмем, хлопцы. Ну-ка дайте мне, я со свежими силами,- протянул он руку. Князев охотно передал ему нож.
   Проработал Соботович недолго. Дылько снова послал его наверх, смотреть.
   - До моста километров пятнадцать остается,- послышался голос Соботовича. К этому времени прорезали лишь одну доску.
   - Давайте выламывать! - громко сказал Дылько.
   Неожиданно доска поддалась.
   - А ну, еще одну!
   Поддалась и эта. Теперь достаточно.
   - Прыгать только вперед! - скомандовал Дылько и первым нырнул в дыру.
   Охрана открыла огонь, но, к счастью, поезд не остановился.
   Около Дылько собралось девять человек. Близился рассвет. Ожидать больше нельзя. Было условлено: пробираться небольшими группами. Возможно, другие и не успели выпрыгнуть до моста.
   - Ну, отделение, за мной шагом марш,- пошутил Дылько.
   До рассвета они сумели пройти всего четыре или пять километров. Пришлось на весь день залечь в подсолнухи.
   Ночью пошли на север, в леса Каменец-Подольской области. К утру приблизились к селу Самчики. На околице наткнулись на старика, который хмуро оглядел их, боязливо обернулся на село и тут же кивнул на пшеничный массив:
   - Ховайтесь, в селе немцы!
   Беглецы нырнули в довольно высокую пшеницу.
   Пролежали весь день. Временами из деревни доносились голоса немцев, фырканье машин.
   Дню, казалось, не будет конца. Солнце словно остановилось в зените и нещадно жгло, мучила тревога: а вдруг старик проговорится? Соботович успокаивал:
   - Не похоже, иначе давно бы привел фрицев.
   И уж в который раз начинал рассказывать, как старик, назвавшийся Трофимчуком, обещал вечером выйти к проселку, принести продукты и проводить.
   Поздним вечером Трофимчук действительно появился с продуктами. Повел к речке, отцепил свою лодку и по очереди перевез на другой берег. Он ни о чем не расспрашивал и вел себя так, будто знал, из какой беды они вырвались и куда направляются. Может, уже не первым помогает...
   У хутора Малеванка дошли до леса. За поворотом лесной тропы внезапно наткнулись на хату лесника, около которой стоял вооруженный человек в гражданской одежде. Князев с Гордеевым, шедшие дозорными, переглянулись: полицай, партизан?
   - Разоружим,- шепнул Николай Дмитриевич,- потом разберемся.
   Несмотря на внезапное нападение, человек крепко вцепился в винтовку, и неизвестно чем бы кончилась эта потасовка, если бы он не крикнул:
   - Хлопцы, я ж свой!
   Подоспел Дылько. Из хаты выскочил еще один вооруженный. Оказалось, беглецы набрели на базу партизанской диверсионной группы из соединения Шитова, которой командовал В. Полянский.
   На другой день беглецов принял Иван Иванович Шитов. Командир долго рассматривал их, потом инструменты.
   - И этим смогли пропилить вагон? Ай, молодцы!
   К дубу, под которым велась беседа, подошел комиссар соединения Скубко.
   - Знакомься, Иван Евменович,- обратился к нему командир,- у нас пополнение. Видно, хлопцы неплохие, придется сделать исключение и принять без оружия. Не возражаешь?
   - Нет, конечно. Они вон садовым ножом свободу добыли. Сумеют и оружие достать.
   Беглецов включили в состав вновь организованного советско-польского партизанского отряда имени Дзержинского.
   Особый интерес к беглецам неожиданно проявил главный врач соединения Максим Андреевич Ермаков. Сначала они приняли это за простое любопытство, но вопросы показали, что он хорошо знаком с "гросслазаретом". Оказывается, перед ними был тот самый Ермаков, который полгода назад возглавил побег одиннадцати товарищей. Теперь уж беглецы стали его засыпать вопросами.
   Ермаков много пережил. Под Лисками в сорок втором был контужен и остался лежать на поле боя. Бойцы сорвали с него "шпалы", а немцы по оставшимся вмятинам на петлицах приняли его за комиссара и повели на расстрел. Когда уже приближалась его очередь подходить к траншее, с ним заговорил немецкий врач, а потом комиссия устроила ему проверку знаний.
   - Это был мой второй госэкзамен,- усмехнулся Ермаков.- В первый по окончании института я получил диплом врача, а тут - замену расстрела "гросслазаретом".
   В лагере он долго не задержался. Подобрал группу и подготовил к побегу: припрятал гипсовые ножницы и белые халаты, разработали план действий. Выбрали ночь 23 декабря 1942 года. Небо было затянуто тучами, шел снег, крутила метель. Вылезли из блока. Халаты, одетые поверх шинелей, хорошо маскировали. Проволоку прорезали чуть ли не под носом у замерзшего ча- сового.
   Идти в такую погоду даже здоровым людям было тяжело, а беглецы обессилели от истощения. Еле перебрались через железнодорожную насыпь. Дальше лес, но он не облегчил путь. Шли по глубокому снегу, временами утопая по пояс.
   Выбились из сил. Особенно устал Владимир Колобко. Решили устроить привал. Набрали веток. Первым опустился на них Владимир, но тут же подскочил. Оказывается, вместе с ветками был захвачен еж. Неприятности Владимира, которые в иное время явились бы предметом веселых шуток, сейчас остались без внимания.
   Ежа быстро разделили и съели. По небольшому кусочку досталось, но силы заметно прибавились, и Ермаков впервые всерьез подумал, что в народе не зря жир ежа считается лечебным средством.
   - Острить но этому поводу стали позднее, когда пришли в отряд,- закончил Ермаков.