Выслушав взволнованный рассказ Охман и Марии Антоновны о гибели подпольщиков и положении Гипса, Одуха принял решение:
   - Надо спасти. Сколько полицаев охраняет больницу?
   - Ночью двое, один у входа, другой у Шуриной палаты.
   - Из наших кто сейчас в полиции?
   - Шинкарук - он дежурит обычно около моста и Миронюк - он в больнице дежурит, кажется, даже около палаты. Завтра как раз он должен заступать.
   - Вот и отлично, надо сделать так...
   На другой день полицай Владимир Шинкарук, которого начальство не раз положительно отмечало за усердие по службе и исполнительность, а еще больше за умение хоть из-под земли достать бутылку самогона, задержал у моста через Горынь подводу, в которой ехали на базар из Стригап муж и жена. Придирчиво осмотрел поклажу, потребовал документы и несколько минут о чем-то толковал с обоими, тыча пальцем в аусвайс и в телегу. Прохожие стороной обходили строгого служаку. Как бы они удивились, услыхав разговор полицая с задержанными селянами!
   - Слушай, Степан, мне осточертела эта шкура! Хлопцы лупят фрицев в бою, а я тут с этой заразой якшаюсь. Того и гляди свою голову оторвут, тоже удовольствие ниже среднего! Отец волком смотрит, мать и то замечать не хочет. Ходи и оглядывайся. Передай бате, если не заберет, сам сбегу к чертовой матери!
   - Я тебе сбегу! Сам батя голову оторвет, а я помогу. Подожди еще немного, и для тебя дела хватит. А сейчас - не морочь мне голову и слушай внимательно...
   Шинкарук вернул документы "супругам" - Анне Охмап и Степану Лагутенко, проклиная ненавистную службу и того сукиного сына, который надоумил Одуху послать его в полицию.
   А Лагутенко и Охман съездили на базар, встретились со знакомыми, побывали в больнице - все было спокойно. Уже стемнело, когда в глухом переулке Лагутепко привязал к забору коня и сказал Охман:
   - Ну, Нюся, я пошел! Знаешь, что сказать в случае, кто спросит?
   - Ладно, иди, да будь поосторожней.
   Степан пропал в темноте.
   Примерно через час после этого к больнице подошла группа полицаев во главе с немецким фельдфебелем. Двое вели под руки своего товарища с перевязанной головой. Забарабанили в двери. В приоткрывшийся волчок глянула заспанная рожа дежурного полицая:
   - Шо потрибно?
   - Открывай! Не видишь, хлопца нашего поранили!
   Окончательно проснувшись, дежурный разглядел и полицаев и немца, нетерпеливо посматривающего на запертые двери, и открыл засов.
   Фельдфебель первым прошел в больницу и подозвал к себе полицая. Через минуту он уже лежал на полу со связанными руками, а здоровенный детина ткнул в его нос пистолет и внушительно сказал:
   - Только пикни! - и деловито закрыл дверь. Вышедшая на шум санитарка испуганно вскрикнула и прикрыла рот рукой. "Полицай" укоризненно покачал го- ловой:
   - Вот дурная! Больные спят, а ты орешь! Давай потише!
   Остальные гурьбой прошли к палате, где лежал Гипс. Дежуривший около нее Мироиюк кивком поздоровался с партизанами и отошел в сторону. Вошли в палату. Гипс приподнял от подушки голову и с тоской посмотрел на вошедших, но вдруг лицо его отразило недоумение, недоверие и радость:
   - Миша!
   Петров, взволнованный не меньше Гипса, грубовато сказал:
   - Ну, ну, лежи смирно, сейчас все сделаем. Алеша, носилки!
   Манько кивнул и вместе с Ивановым, Перепелицыным и другими партизанами вышел из палаты. У дверей "фельдфебель" связывал Миронюка, который, нервно посмеиваясь, не препятствовал этой процедуре и только попросил:
   - Ты трахни пару раз по роже для достоверности!
   Принесли носилки. Сопровождавшая их пожилая сестра дрожала и со страхом косилась на связанного с разбитым носом Миронюка. Гипса уложили, укутали одеялами и быстро вынесли на улицу, еще раз повторив полицаю и сестрам, чтобы не поднимали шум, если дорога жизнь. Раненого отнесли на подводу, около которой дежурила Аня Охман. Телега покатила по славутским улицам в окружении маленькой группы партизан. На окраине едва все не сорвалось - на группу случайно наткнулся возвращавшийся с попойки гауптвахмайстер. Заметив какое-то непонятное движение, он блеснул карманным фонариком и в ужасе отшатнулся, увидев направленные на него автоматы.
   Медленно подняв вверх дрожащие руки, он долго стоял так, хотя партизаны уже скрылись. Потом до самого дома, поминутно озираясь, размышлял, действительно ли он встретил партизан или это померещилось?
   У моста через реку маячила одинокая фигура зябко поеживающегося полицая. От группы бесшумно отделился партизан, в его руке блеснул нож, но в ту же секунду сильная рука сжала запястье, а испуганный голос Манько зло произнес:
   - Кто тебе разрешил, дурак? Чуть своего не угробил! - И глянул на отпрянувшего в сторону Шинкарука: - А ты, Володька, не лови ворон, а то быстро в Горыни очутишься. Все тихо?
   - Все спокойно. - Шинкарук вытер холодный пот, покосился на темную реку и раздраженно сказал недоуменно хлопавшему глазами партизану:
   - Чтоб тебя черти разодрали! Тоже мне задрипанный герой!
   Выехали за Славуту, где их ожидала со второй подводой Тоня Петрийчук, и быстро двинулись к Хоровице. Этой же ночью раненого доставили в отряд.