Радио приносило радостные вести о победах Красной Армии. Прослушав очередную сводку Совинформбюро, Одуха решительно сказал:
   - Надо сосредоточить усилия на железной дороге - это будет нашим основным вкладом в победу над врагом. И хватит кустарничать, у нас есть специалист-подрывник Михаил Петров, пусть отберет лучших партизан в диверсионную группу.
   Кузовков осторожно возразил:
   - Мысль правильная, но нет взрывчатки.
   - Зато наши разведчики установили, что под Славутой есть немецкий склад взрывчатых веществ, там взрывчатки достаточно. Вызывай Петрова.
   Склад со взрывчаткой располагался в бывшем зданий лесничества. Охраняли его полицаи. Виталий Кмитюк, Шура Гипс и Леня Троцкий познакомились со многими из них, охотно оказывали услуги в поисках самогона и вскоре стали закадычными приятелями охранников. Кмитюк зачастую навещал своих "приятелей" в складе и приносил выпивку. И когда под вечер Виталий снова появился в караульном помещении, охранники радостно встретили его. Начальник караула удивленно свистнул:
   - Ого, хлопец, что это за праздник у тебя? Целых четыре бутылки приволок. И не жалко?
   - А чего для друзей жалеть! Решил поступить в славутскую полицию, вот и надо обмыть это дело. Возьмут меня?
   - Такого парня да не взять? Непременно возьмут! Сам поручусь!
   Через час попойка была в разгаре. Начальник караула и два караульных уже еле ворочали языками, не вытерпел и часовой, стоявший у дверей склада, перевернул стакан сивухи. Обезоружить и связать полицаев не представляло большого труда - эту операцию быстро проделали Петров, Иванов и Перепелицын. К сожалению, тола на складе оказалось сравнительно немного - около центнера, и несколько тонн аммонала. Загрузив взрывчаткой подводу, Петров взорвал оставшийся аммонал.
   Вскоре группа подрывников была создана. В нее вошли Петров, Иванов, Гипс, Перепелицып, Троцкий, Савченко, Шумигай.
   В канун Нового года четверо подрывников вышли на линию железной дороги в районе Кривина. Оставив в лесу сани с ездовым, долго наблюдали за полотном. Минировать решили с наступлением темноты. Выждав, когда патруль отошел па приличное расстояние, Петров и Иванов быстро установили и замаскировали мину. Перепелицын и Гипс прикрывали минеров.
   К полуночи потеплело, повалил густой пушистый снег, скрывая тусклые огоньки станции Кривина. Алексей Иванов несколько раз посмотрел на часы со святящимся циферблатом и наконец легонько толкнул в бок Петрова:
   - С Новым годом, Миша!
   - Спасибо, но рановато. Сначала Гитлера поздравим с праздником. Слышишь?
   - Паровозный гудок?
   - Он самый.
   На большой скорости от Кривина шел эшелон. Петров поднял руку и, когда паровоз поравнялся с миной, хлопнул Алексея по плечу. Тот резко дернул за шнур...
   Через пятнадцать минут сани с группой партизан, далеко отъехав от места крушения, остановились на лесной полянке. Петров отцепил от пояса фляжку.
   - Вот теперь можно сказать: с Новым годом! И дай бог, чтобы не последний эшелончик. Держи, именинник! - Михаил протянул фляжку Иванову, затем Александру Перепелицыну и Шуре Гипсу.
   Эшелон, в котором погибло больше ста солдат и около трехсот ранено, действительно не был последним. Вскоре группа Петрова пустила под откос еще два эшелона с военной техникой на участке Кривин-Славута. Враги переполошились, против партизан был двинут батальон карателей.
   Первыми столкнулись с ними подрывники, следовавшие на очередное задание. Стоял густой туман. Партизаны наткнулись на немецкий разъезд, ехавший на двух санях. С первых саней послышался окрик:
    - Сдавайтесь, бандиты!
   Петров резко развернул сани. Алексей Иванов, а следом за ним и другие партизаны открыли огонь из автоматов. Немецкий офицер и девять солдат были убиты. Захватив трофеи, партизаны скрылись.
   Однако под натиском карательного батальона отряд вынужден был отойти в Полесье. Там михайловцы встретились с соединением генерал-майора Сабурова и вошли в его состав. Семнадцатого февраля Одуха получил приказ Сабурова включить отряд имени Михайлова в состав вновь созданного соединения под командованием Шитова и выступить в район Славута-Шепетовка. Комиссаром отряда был назначен Кузовков, начальником штаба - Манько (позже он был переведен в соединение под командованием Скубко).
   Возвращение в родные края не порадовало. Стали поступать тяжелые вести от подпольщиков. Арестовали Тошна Яворского и две недели допрашивали, избивали, морили голодом, жгли раскаленным железом - напрасно! Ни единого слова признания не услыхали от него враги. 23 января его расстреляли.
   День Красной Армии отряд имени Михайлова встретил в бою под Шуйском: была уничтожена банда националистов. Михайловцы люто ненавидели предателей. Это они сожгли за связь с партизанами села Борщевку и Лидовку и перебили население, не щадя ни малых ни старых. Это они по-волчьи, из засад нападали на подрывников, выходивших на задания, и лезли из кожи, чтобы угодить своим хозяевам.
   Узнали и о разгроме стриганского подполья: погибли Кмитюк, Коршунов, Науменко, Ковальчук. Враги захватили раненого Шуру Гипса. Подробности рассказала Анна Охман и мать Гипса - Мария Антоновна.
   ...В тот день Мария Антоновна проснулась рано. Глянула на ходики - пять утра. Сон больше не шел. Лежала, прислушивалась к дыханию Шуры и Вали. Шура спал беспокойно, ворочался, что-то вскрикивал во сне, только и разобрала: "Ходу, хлопцы!" На глаза навернулись слезы, сколько же это будет продолжаться! Ведь над пропастью ходит, молчит, ничего не говорит. Матери и так ясно, почему взлетела на воздух водокачка в Кривине, кто поджег немецкий склад на карьере, кто взорвал экскаватор... Охрану немцы арестовали, а там многие хорошо знают и Шурку, и других ребят... Болит, ноет сердце. Лучше бы ушел с отрядом, неугомонный! Попадут к немцам - страшно подумать, что с ними сделают. Мороз по коже продирает, едва вспомнишь черную машину, увозившую людей в Шепетовку. Оттуда обратного пути нет! Мучила безотчетная, неясная тревога. Встала, засветила лампу, растопила печь, оделась и собралась по воду. Вспомнив, что Шура просил разбудить в шесть утра, затормошила сына:
   - Шура, вставай! Шесть!..
   Тот приподнял голову, бессмысленно посмотрел на мать и снова уткнулся в подушку. Мария Антоновна постояла над ним, с острой жалостью глядя на осунувшееся лицо, и тихонько вышла, решив разбудить сына, когда вернется с водой. Как потом она проклинала себя, что дала ему поспать эти минуты!
   Едва мать вышла, как в запертую дверь застучали чем-то тяжелым. Гипс соскочил с кровати, сунул под подушку руку. В хату ворвались два жандарма. В упор на них смотрело дуло нагана. Первый от неожиданности и перепуга упал. Шура нажал спусковой крючок - осечка! Немец, не дав ему опомниться, бросился под ноги, выбил из рук наган. Катались по полу, опрокидывая стулья. Второй жандарм, сорвав с шеи автомат, бегал вокруг. Валя вскочила с кровати, отчаянно вскрикнула и выбежала на улицу в одной рубашке. Наконец немец отбросил от себя парня и тут же раздалась очередь, жандарм бил в упор. Шура сначала тяжело рухнул на подоконник, потом медленно сполз на пол. Под ним сразу же расплылась лужа крови. Жандарм перевернул его на спину, глянул в побелевшее лицо, потрогал свою разбитую губу и буркнул:
   - Капут!
   Подобрав револьвер, немцы вышли из хаты, вокруг которой собралась толпа. Сюда спешили другие солдаты и полицаи. У двери остался часовой. Остальных ребят - Кмитюка, Науменко, Ковальчука, Коршунова арестовали по домам. Кмитюк, когда пришли за ним, распахнул окно, бросил гранату и следом выпрыгнул сам. Граната не взорвалась. Со всех сторон на партизана навалились солдаты, скрутили руки и бросили в кузов автомашины. Полицаи пошли за телом Гипса, но, открыв дверь, обнаружили, что партизан исчез.
   Командовавший операцией лейтенант набросился на часового, но тот лишь недоуменно хлопал глазами. Тут обратили внимание на следы крови на подоконнике и на то, что окно приоткрыто. А за окном, в глубоком снегу протянулась широкая кровавая борозда. У самого сарая, уткнувшись лицом в снег, лежал Шура. Когда фашисты ушли, он очнулся, подполз к окну и вывалился через подоконник в снег. Полз почти без сознания. Но силы покинули его, три пули пробили живот, одна засела в руке. Юноша истекал кровью. Арестованных отправили в Шепетовку, а Гипса привезли в славутскую больницу. Прямо с машины понесли в операционную. Вызвали Козийчука и предложили немедленно сделать операцию. Главврач поморщился, узнав Михайловского связного. Лучше всего, конечно, если бы партизан умер, но сопровождавший его гестаповец предупредил, что он нужен живым и только живым, что немецкие власти надеются на искусство герра Козийчука. Козийчук с сомнением покачал головой:
   - Трудно! Пули засели в кишечнике, потеря крови огромная. Вообще удивляюсь, как он до сих пор жив!
   Гестаповец жестко усмехнулся:
   - К сожалению, эти бандиты живучи. Впрочем, господин врач, вы сами это знаете, кажется, если мне не изменяет намять, одно время вы были сподручным Михайлова, но потом вовремя одумались?
   Козийчук побледнел. Он передернул плечами, взял предложенную немцем сигарету, прикурил и глухо ответил:
   - Я, по-моему, давно доказал свою преданность оккупационным властям.
   - Я в этом не сомневаюсь. Поэтому не будем тратить время на пустые разговоры, а то как бы действительно этот бандит не умер!
   Козийчук приступил к операции. Это было настоящее сражение. Ставкой для Козийчука было благоволение оккупантов, его репутация была значительно подмочена в последнее время. До немцев дошли его националистические разглагольствования, и они стали косо поглядывать на не в меру болтливого провокатора. А тут надо же попасть на стол подпольщику, который мог знать о его роли в деле Михайлова. А может быть, это и лучше? Из лап гестапо парню не вырваться!
   Наконец, Козийчук снял маску и кивнул сестре - можно увозить. Вышел в коридор и сказал нетерпеливо вышагивающему по коридору немцу:
   - Должен жить. Но придется на несколько дней оставить его в покое, иначе ручаться за дальнейший исход не могу.
   Гестаповец раздраженно буркнул:
   - Это наша забота! Потрудитесь выделить отдельную палату, обязательно на втором этаже. Больного полностью изолировать от всех, кроме проверенного персонала! Это должны быть абсолютно надежные люди. Обо всем подозрительном немедленно докладывать! У палаты будет выставлена охрана.
   - Все попятно, господин офицер.
   Гестаповец повернулся и, не подавая руки, вышел. У палаты, где лежал раненый Гипс, установили постоянное дежурство полицаев. Гестапо вело наблюдение за зданием больницы.
   В это время в шепетовской тюрьме шли усиленные допросы арестованных ребят. Михайловны молчали. Следователь, чтобы спасти свой авторитет, докладывал начальству, что мальчишки знают мало, даже при аресте ни у кого, кроме Кмитюка, не было найдено оружия. Очевидно, они просто выполняли распоряжения своего вожака Гипса, находящегося в славутской больнице. Надо допрашивать его.
   Здесь был своего рода расчет: если начальство с этим согласится, партизан казнят, допрашивать же Гипса придется не ему, раненый настолько слаб, что везти его в Шепетовку нельзя. Убедившись, что от арестованных ничего не узнают, гестаповцы решили казнить их.
   Ранним февральским утром по стригановским хатам пошли полицейские, сгоняя людей к карьеру. Сюда же пригнали рабочих с карьера. День выдался не по-февральски теплый, рано взошло солнце, по-весеннему улыбнулось с безоблачного неба, задорно чирикали воробьи, купаясь в лужах талой воды. И как страшный вызов этому погожему дню, этому безоблачному небу чернела виселица с четырьмя петлями. Петли раскачивал ветер. Ждать пришлось долго. Погода стала портиться, тучи заволокли небо, пошел снег.
   Наконец подошла черная крытая машина. Из машины вышвырнули одного за другим четырех окровавленных, истерзанных комсомольцев. Толпа загудела, отчаянно заголосила какая-то женщина. Полицаи вскинули карабины, жандармы - автоматы. Крик оборвался.
   Приговоренных потащили к виселице. Коршунов упирался, падал на снег, его волокли два дюжих полицая. Остальные шли сами, держась за руки, высматривая в толпе родных и знакомых. На спасение не рассчитывали, знали, что, кроме Ани Охман да еще двух-трех человек, в Стриганах никого из отряда не осталось. Кмитюк что-то сказал Коршунову, тот поднялся с земли и подошел к остальным. Короткий путь до смерти - считанные шаги. Вот уже все четверо стали под виселицей, низко опустив головы, боялись встретить наполненный ужасом взгляд родных, потерять над собой контроль, показать палачам слабость. А пожилой унтер СС с усиками под Гитлера читал приговор, который невнятно переводил щеголеватый переводчик. Люди поняли лишь, что четверо парней были партизанами, убивали немецких солдат и полицейских, распространяли подрывные листовки, сожгли склад с горючим, взорвали экскаватор на этом карьере, за что и приговариваются к смертной казни через повешение.
   Партизаны умирали молча, лишь Кмитюк, с трудом разлепив запекшиеся губы, крикнул:
   - Всех не перевешаете, бейте фашистов, люди!
   Долго висели тела казненных, и, наконец, исчезли. Товарищи выкрали и похоронили их. Это немедленно стало известно гестапо: значит, опять остались партизанские корни в Стриганах и близлежащих селах. След к ним должен указать Шура Гипс. Вести дело Гипса поручили следователю из Шепетовки оберштурмфюреру Кушелю. Вызвав главврача, он придирчиво расспросил о состоянии здоровья раненого, его характере, разговорах. Все не удовлетворяло дотошного гестаповца. Свою злость он обрушивал на Козийчука, изо всех сил старавшегося заслужить доверие.
   Шура настороженно встретил появление нового человека. За неделю, что пробыл в больнице, его дважды посетил Козийчук, притворяясь, что не узнает своего пациента. Да один раз обманом проникла в палату мать. Всего на несколько минут. Тут же выпроводил ее полицай. Так и не удалось ни о чем расспросить. И вот опять новый врач. Халат коротковат, видны форменные бриджи, заправленные в блестящие сапоги, гладко причесанные волосы с пробором - немец! Гипс едва не застонал от беспомощности.
   Следователь внимательно рассматривал партизана. Осунувшееся лицо Шуры выглядело совсем юным, но упрямая складка на переносице, плотно сжатые губы и ненавидящий взгляд говорили, что от парня вряд ли что-нибудь добьешься. Оберштурмфюрер не обольщался. Много таких упрямых мальчишек прошло через его руки на Украине. Но так и не мог понять гестаповец, какая сила заставляет их молчать, стиснув зубы, переносить пытки и бесстрашно идти на смерть? Это бесило его. Подошел поближе, щелчком сбил пепел сигареты прямо в лицо раненому, тот закрыл запорошенные глаза. Следователь отошел к окну, отдернул занавеску. Выбраться отсюда невозможно. Окно хорошо видно отовсюду.
   - Говорить будешь?
   Лизнув пересохшие губы, Саша хрипло спросил:
   - О чем?
   - Разумеется, не о твоем здоровье, оно меня мало интересует. О твоей бандитской работе! О твоих сообщниках!
   - Я не бандит!
   - Ну, разумеется, ты идейный большевик, но учти одно: ты со своими идеями можешь отправиться не дальше морга, благо до него несколько шагов. Можешь и по-человечески выйти - все будет зависеть от твоего благоразумия. Понятно?
   - Понятно.
   - Будешь говорить?
   - Нет!
   - Тогда пеняй на себя!
   И, повернувшись на каблуках, гестаповец вышел.
   Гестапо предстояло решить сложную задачу; вырвать у партизана сведения, не применяя пыток, иначе раненый умрет прежде, чем успеет что-нибудь сказать.
   Оберштурмфюрер Кушель докладывал в Шепетовку:
   - Бить мальчишку нельзя, слишком слаб. Попробуем другой способ развязать язык. Я считаю, что иголки тоже неплохое средство при умелом применении.
   Начались изнурительные допросы с мучительными пытками - гестаповцы загоняли под ногти Шуре иголки, но он молчал. Ходить он еще не мог, на допросы его приносили в носилках. Силы его быстро таяли, после очередного допроса он часами не мог поднять голову. Шуре давали прийти в себя, и все повторялось сначала. Опасаясь, что он не сможет больше переносить нечеловеческие муки, Шура переправил Анне Охман записку, в которой просил товарищей отравить его.
   
   
    ;