Только что доложили: готова база под Хоровицей, можно выводить людей. Еще два-три дня, и начнет жить партизанский отряд... Перед этим Михайлов советовался с членами комитета о командире отряда, все единогласно решили - лучшей кандидатуры, чем Одуха, не найти: осторожен, умен, знает местность как свои пять пальцев, во всех селах знакомые, явочные квартиры. Отслужил срочную службу, закончил полковую школу - это тоже немаловажно. В помощь ему решили дать кадрового командира, кандидатура помощника пока не утверждена - или Андреев или Гоголь - и тот и другой пока нужны в подполье. Федор Михайлович больше склонен назначить Гоголя, хотя и видел отрицательные его качества: самонадеян и властолюбив. Кстати, как это он в разговоре с Кузовковым упустил из виду, что политрук организовал побег Гоголя? Политрук... вот о чем надо подумать: в партизанском отряде должен быть комиссар, именно комиссар! И еще надо создать там партийную организацию.
   Вечером пришел Одуха. Сообщив о назначении его командиром будущего отряда, Михайлов долго беседовал с ним об организационном периоде, вооружении людей, связи отряда с подпольем - вопросов возникло множество и самых неожиданных, каждый требовал немедленного решения. Обсудили, как пленных будут доставлять в Стриганы и под Хоровицу, определили пароль и отзыв. Одуха долго молча раздумывал. Молчал и Михайлов, не мешая ему. Наконец, Антон Захарович решительно поднялся:
   - Все ясно. Я пойду.
   - Подожди немного. Мы обсудили с тобой практическую сторону. Давай еще раз потолкуем о перспективах. Это не менее важная вещь и надо четко представлять себе, для чего создается отряд, чем он будет заниматься...
   - Это и так ясно - бить врага!
   - Не только. Я думаю, что при наличии такой разветвленной сети подпольных организаций, какая имеется у нас, мы сможем не только наносить удары по врагу, но и наладить разведывательную работу для Красной Армии...
   - А связь?
   - Надо думать, как ее установить. Пошлем в Белоруссию людей, достанут радиостанцию, установим связь с Москвой. Очень трудно это сделать, но надо. Главное внимание сосредоточим на железнодорожных диверсиях. Ты сам видел, насколько это эффективно. Одновременно возьмемся за предателей - старост, полицию, немецких прихвостней, чтобы у этой сволочи земля под ногами горела! Надо также не забывать о работе среди населения. И вот что учти с первого же дня: строжайшая дисциплина, такая же, как в армии. Никакого своеволия, отсебятины, точное выполнение приказов, иначе мы погубим дело. Партизаны - это одно, а партизанщина - другое, прямо противоположное и крайне опасное. Строго-настрого предупреди: за самые незначительные обиды и несправедливость по отношению к населению - расстрел. Люди должны видеть в партизанах своих защитников, представителей Советской власти. Тогда нам по плечу самые сложные задачи. Вот так, Антон Захарович! Комитет вручает тебе самое ответственное дело, надеемся, что справишься.
   - Спасибо за доверие, Федор Михайлович! Сделаю все, чтобы оправдать его.
   Проводив Одуху, Федор Михайлович пошел к Манько. Алексей уже поправился и стремился покинуть больницу. Сейчас Алексей в коридоре о чем-то оживленно беседовал с Надей Ковалинской. Увидав врача, он смутился и хотел отойти. Федор Михайлович остановил его:
   - Ну, болящий, вижу, что лечение успешно идет к концу, - тут, пожалуй, я уже больше не нужен. Как, Наденька, сама справишься?
   - Доктор, вы вечно выдумываете!
   - Ясно, значит, справишься. Но мне придется потревожить твоего пациента. Пойдем, Алексей, надо поговорить. - Вот что, товарищ Манько, кончается ваше пребывание в больнице, пора приниматься за дело.
   - Наконец- то!
   - Да. Послезавтра, четырнадцатого июня, из лагеря в лес уйдет группа пленных. Всех вы знаете - Софиев, Кузовков, Сидненко, ну и еще несколько человек. Вместе с ними уйдете и вы. Создается партизанский отряд, подпольщика "гросслазарета" составят его ядро. Пойдете в Стриганы к учительнице Нюсе Охман. Ее хата на окраине села, если идти от Славуты. Ориентир надежный - на клуне гнездо аиста - оно там одно и видно далеко. С тобой пойдут Кузовков и Шавгулидзе. Их оставишь в лесу, сам пройдешь в хату, тебя будет ждать Нюся. Скажешь ей: "Прислал Федор показать дорогу в лес". Назовешь свое имя и фамилию, она отведет куда надо. Помнишь, что я рассказывал о дороге в Стриганы? Не собьешься?
   - Помню.
   - Тогда жди, послезавтра утром сообщу, куда идти за товарищами. И смотри, никому ни слова, в том числе и своей Наденьке. Кстати, еще будешь иметь возможность с ней встретиться.
   - Значит, она...
   - Ровным счетом ничего не значит. Все узнаешь в свое время.
   ...Все готово к выходу в лес. Софиев сообщил, что четырнадцатого на подпольщиков будут заготовлены несколько пропусков для выхода в город; определены места сбора, завтра ночью из Стриган придет Швалленберг. Вместе с этой группой отправится в лес и Хармац с семьей, дальше оставаться в гетто нельзя. Хармац останется в отряде - будет выполнять обязанности врача, жену и сына можно укрыть в одном из сел.
   Михайлов подозвал санитара и велел вызвать Хармана, но оказалось, что он уже ушел в гетто.
   Вечером Федор Михайлович навестил Скройбижа, послушал радио. После ожесточенных боев под Харьковом затишье... Не затишье ли перед бурей?
   Утром вызвали в городскую управу. Гилас интересовался, долго ли продлится карантин, который он наложил на одно из сел, где были зафиксированы заболевания сыпным тифом. В докладе, который врач представил бургомистру, единичные случаи превратились чуть ли не в поголовную эпидемию, была сорвана отправка молодежи в Германию. Староста подтвердил данные врача: с этим хитроватым, умным дядькой Федор Михайлович быстро нашел общий язык, поняв по его намекам, что староста ненавидит оккупантов. Да и односельчане отзывались о нем хорошо. Федор Михайлович порекомендовал обождать пару недель, проверить состояние села и после этою принять решение. Поговорив о пустяках, осторожно намекнул, что больнице нужны продукты. Гилас охотно поддержал разговор, после долгой торговли обсудили способы получения хлеба, мяса, круп, дележки "прибылей". Придя от бургомистра, Михайлов вызвал Сокола - он должен был вывести семью Хармаца из гетто. Сокола разыскали не скоро, хотя он с утра должен быть на работе. Не дав переступить ему порога, Михайлов нетерпеливо сказал:
   - Сейчас же иди за Хармацем, приходите вместе, надо поговорить.
   - Не получится разговора, Федор Михайлович... Расстреляли Хармаца вместе с семьей...
   - Как - расстреляли? Когда? Ведь сегодня же не было расстрела?!
   - В том-то и дело, для него сделали исключение. А расстреляли час тому назад, я случайно видел.
   Михайлов молча опустился на стул, сжал руками голову. Сокол помолчал несколько минут и, не дождавшись вопросов, тихо заговорил:
   - Шел я на работу, смотрю от базара ведут Хармаца, жену и сынишку. Сопровождает полицай и два немца. Ну, думаю, дело нечистое - не ровен час... Свернули к лесу, и я за ними - благо за кустарником не видно. Остановились на опушке около старого окопа и стал немец что-то доктору говорить, а тот ему отвечает - не пойму что, разговор по-немецки шел. Потом этот тип начал ругаться, показывает на яму, а доктор головой покачал и отвернулся. Немец к его жене обратился, та отвечает: "Я ничего не знаю". Снял тогда солдат автомат и показывает, чтобы доктор с женой и сыном в яму лезли. Жена на колени упала, просит, чтобы ребенка пожалели, а полицай ее прикладом по голове, упала замертво, голову раскроил. Не мог я больше смотреть, закрыл глаза... Слышу, мальчик заплакал, говорит: "Папочка, я боюсь, больно будет". А Хармац отвечает: "Не бойся, родной, это мгновение, не надо перед врагами плакать". Потом что-то по-немецки крикнул, а потом... - Сокол замолчал, хрустнул пальцами и глухо закончил: - Жаль, что отдал я тебе свой пистолет...
   Не поднимая головы, Федор Михайлович глухо ответил:
   - Иди, Петр, мне надо побыть одному...