Лопухин проснулся очень рано, сползла укрывавшая его шинель, замерз так, что зуб на зуб не попадал. Приподнялся на локте, глянул в окно, стараясь определить время. На улице совсем темно, почему-то не светит прожектор на сторожевой вышке. Из-под кровати его метнулось крыса, Лопухин вздрогнул, крыс в лагере очень много, но Роман Александрович никак не мог привыкнуть к ним. Одна кровать свободна - здесь недавно спал Козийчук. Сейчас он на свободе, работает в больнице у Михайлова.
   Разузнать что-либо конкретное о "парохолере" пока не удалось. Михайлов говорил, что надо вести по-возможности строгий учет умерших, их фамилии и адреса. В лагере гибнут тысячи людей и все они остаются безымянными. Никто не узнает, кто и когда погиб в этой чертовой мясорубке. А у каждого погибшего есть семья. От кого она узнает, где сложил голову их отец, сын, любимый? Правда, такой учет ведется в лагерной канцелярии, но немцы наверняка постараются уничтожить списки. Лучше всего информирован в этом вопросе Чамоков. Лопухин побеседовал с ним, оказалось, что Чамоков по собственной инициативе уже ведет список умерших, но попадают в него далеко не все, пока занесено около десяти тысяч.
   Удастся ли сохранить эти записи? (* - Эти книги, хранящиеся ныне в Киевском государственном историческом музее, удалось сохранить, и после войны по ним установлена судьба более 20 000 воинов Красной Армии, которые считались пропавшими без вести.)
   Утром у первого блока Лопухип встретил Софиева и Бушуева. Никто не обращал внимания на эту маленькую группу: мало ли о чем начальство могло говорить с врачом! Бушуев тихо заговорил:
   - Михайлов просил перебросить к нему опытного в военном деле товарища, лучше всего общевойскового командира среднего звена. У тебя есть кто на примете?
   Лопухин пожал плечами:
   - Ничего не попишешь - придется послать Троицкого: молод, смел, хороший вояка. К тому же лечить не надо - разве что подкормить. Как смотришь, Саша?
   Софиев поморщился:
   - Невыдержанный. Строго предупредить надо, чтоб не подвел подполье. Выпустим через хольц-команду, а выполнить поручим Кузовкову - этот мастер по таким делам!
   Сравнительно недавно изобретательный Софиев организовал новый способ побегов - из команды по заготовке дров (хольц-команда). Он заключался в следующем: между четвертым и третьим блоками находилась кухня. Немецкий пост стоял у калитки из четвертого блока к кухне. А позади кухни, тоже в ограде из колючей проволоки, была калитка, ведущая к заброшенным конюшням военного городка, которые находились уже за территорией лагеря. Калитка закрывалась на замок и просматривалась часовым от четвертого блока. Для отопления прачечной и кухни дрова добывались в конюшнях, там разбирались перегородки. Бушуев и Софиев формировали хольц-команду из десяти-пятнадцати человек, подходили к часовому, объясняли, в чем дело, и под личную ответственность пропускали людей через калитку без конвоя, а затем через другую калитку за кухней - к конюшне. Сначала немцы тщательно пересчитывали людей, уходивших и возвращавшихся с бревнами, но потом, месяц спустя, поскольку количество сходилось (об этом позаботился Бушуев, назначавший в хольц-команду проверенных людей), бдительность охранников притупилась, а Кузовков, которог Софиев не раз назначал старшим, умело организовывал "карусель": в первый раз команда выходила в полном составе и ее можно было пересчитать, но потом, когда начинали подносить бревна, команда растягивалась - один возвращались, другие несли бревна, третьи находились на полпути между конюшнями и казармами, а поскольку таких заходов было немало и работа продолжалась около двух часов, проверить людей было трудно и добрая половина уходивших к конюшне уже не возвращалась, их заменяли у кухни другие. Кузовков не раз просил у Софиева разрешения включиться в "карусель", но Софиев отказывал, говоря, что предстоят более важные дела, а уйти можно успеть, в крайнем случае, через инфекционное отделение Михайлова.
   По распоряжению Бушуева Кузовков тщательно проинструктировал Троицкого, незаметно показал, куда идти и что делать. С сожалением подумал, что не он, а этот старший лейтенант выйдет на свободу.
   Побег прошел благополучно. Михайлов занялся легализацией Троицкого, а пока поместил его в инфекционное отделение. Анатолий быстро набирал силы. Он уже сожалел, что лежит в одиночной палате: хотелось поболтать, а не с кем. Выговаривался, когда заходила медсестра, которую он задерживал под всякими предлогами. Больше всего Оксану, как заметил Анатолий, привлекало что нибудь веселое - забавный случай, шутка.
   Вот она вошла с градусником. К чему мерить температуру? Он вполне здоров. Анатолий не находил слов: шутки не шли, а что скажешь серьезного?
   Оксана тоже молчала. Подала градусник и уткнулась в "историю болезни", будто эта писанина интересовала ее. Наверно, так молча и ушла, если бы Анатолий не взглянул на листок в тот момент, когда Оксана записывала его температуру. Тридцать девять.
   - Не может быть! - воскликнул он и протянул руку, чтобы взять градусник.
   Она как-то сухо и даже зло глянула на него:
   - Вот что, больной, мне лучше знать, что может и что не может быть. А если вам надоело лежать, то обратитесь к начальнику отделения или главному врачу,- и стала поспешно стряхивать градусник.
   Впервые у него мелькнула мысль, какую огромную роль может играть медсестра с градусником. Она подбивала баланс его жизни, а ведь этак можно подбивать и другим...
   Троицкий поймал ее руку и тихо сказал;
   - Прости, сестренка. И спасибо тебе.