А через несколько дней Михайлов через Антона Яворского договорился о встрече с Одухой.
   В квартире Михайлова собрался "консилиум". Помимо хозяина здесь были врачи Макаров и Яворский. Антон ввел "больного". Федор Михайлович, усаживая его, заметил колючие маленькие глаза "пациента".
   - Ну-с, приступим к "консилиуму",- объявил Михайлов,- Расскажите о своей группе, Антон Захарович. Можете говорить смело - здесь надежный народ.
   Одуха сообщил: в организации насчитывается более пятидесяти человек. Она вооружена пятидесятимиллиметровым минометом, ручным пулеметом, пятью винтовками СВТ, ручными гранатами, имеет тол, много патронов.
   Заметив, как заблестели глаза у Михайлова, заключил:
   - У нас уже восемь групп: одна в Стриганах, одна в Баранье-Улашановке, затем в Лисичьем, в Миньковцах, в Дорогоще, Поляни.
   - Это шесть. А где же еще две?
   - У вас в Славуте.
   - Вот как! Прямо скажу: вы, товарищ Одуха, превзошли нас. Давайте объединяться. Введем вас в состав комитета. Будете ведать делами сельского подполья. Как вы па это смотрите?
   Одуха согласился:
   - Ну что ж, гуртом и батьку бить легче!
   Решив общие вопросы и отпустив врачей, Михайлов задержал Антона Яворского и Одуху и рассказал им о своей сделке с Борбе, о поступлении в инфекционное отделение группы военнопленных.
   - Есть возможность вырвать их из рук немцев, и мы это сделаем. А вы, Антон Захарович, должны подумать об их размещении.
   - Посоветуюсь. Найдем место для хлопцев по селам. А как вы их думаете спасти, если не секрет?
   - Почти по Гоголю, - шутливо ответил Михайлов, - с весьма существенной поправкой: Чичиков мертвые души выдавал за живые, а я живые - за мертвые.
   Одуха с удивлением посмотрел на Михайлова:
   - Но ведь не могут же все поголовно "умереть", так и попасться недолго!
   - Вы правильно подметили основную опасность. Все не "умрут". Часть из них вернется в лагерь. Попадаются и предатели. Мы держим их в отдельных палатах. Риск, конечно, есть, но без него не обойдешься. Ну, а теперь договоримся о связи, - после паузы сказал врач. - По мере необходимости будем встречаться. Вам надо подобрать связного и познакомить его со мной.
   - Есть такой связной, вы ее знаете - это Анна Охман. Ну, и второй связной на всякий случай - Иван Яковчук, учитель из Лисичьего, очень осторожный и. умный парень. Они вдвоем с Климом Гаврилюком, он тоже учитель, руководят подпольем в этом селе. Оба были в армии, попали в окружение и пробрались домой. Яковчук - политрук.
   С каждым днем Михайлов все больше узнавал о жизни в "гросслазарете". Дикая жестокость, отвратительное питание, отсутствие медикаментов приводили к огромной смертности. В иные дни умирало до двухсот человек. Хоронили их на кладбище по соседству с лагерем, сваливая трупы в огромные ямы. Когда яма выполнялась, ее засыпали, делали аккуратный могильный холмик и ставили крест. Впрочем, вскоре от этого отказались - место очередной могилы отмечалось только кучкой песка.
   Лопухин рассказал Михайлову, какой "карантин" им пришлось пройти. Пять дней пленным не давали есть, а на шестой построили ходячих раненых в колонну и повели за баландой. Около бака с похлебкой стоял рослый фельдфебель с резиновой дубинкой в руке, рядом с ним солдат держал на поводке двух овчарок. Каждого, кто подходил к баку, фельдфебель бил дубинкой по голове, отсчитывая: ein, zwei, drci... А на тех, кто уклонялся от ударов, солдат спускал собак...
   К вечеру пленных погнали в казармы. У дверей корпусов образовалась давка. Конвоиры подгоняли прикладами, а потом открыли стрельбу в спину...
   "Гросслазарет" не только пожирал тысячи людей, доводил до безумия голодом и пытками, он в еще большей мере давил морально, стремясь сломить непокорных, искалечить и растлить человеческие души. Хочешь жрать? Пожалуйста - покормим, выдавай комиссаров и коммунистов, выдавай тех, кто ведет "вредные" разговоры, кто не склонил голову перед врагом. Не хочешь, чтобы тебя били? Иди в полицаи - сам будешь бить других! Хочешь выйти на долю - и это можно - поезжай па работу в райх, увидишь великую германскую культуру и поймешь, что ты "недочеловек", которому самим богом определено гнуть спину на господ из "высшей расы". Не хочешь? Очередная яма на кладбище ждет тебя...
   Но пленные не покорились. Особую роль в организации сопротивления, создании антифашистского подполья в "гросслазарете" сыграли военнослужащие-медики, попавшие в плен. Забота о раненых сблизила медицинских работников, из которых Лопухин создал подпольную группу. В нее пошли врачи Георгий Белоус, Василий Хохлов, Максим Иевлев, фельдшеры и санитары Николай Сусанов, Алексей Пожидаев, Григорий Федоров, Иван Чистяков. С первых шагов они поставили перед собой задачу: спасать раненых и больных, морально поддерживать людей, саботировать мероприятия лагерной администрации и прежде всего срывать отправку выздоровевших пленных в Германию на работы. Вскоре Лопухин установил связь с подпольной группой, которую возглавил Софиев и майор Бушуев, так называемый "комендант лагеря" из военно- пленных.
   Подпольщики всеми силами и средствами внушали людям уверенность в неизбежное поражение фашистов, добиваясь, чтобы каждый понял, что плен - это еще не конец борьбы с врагом. Надо готовить и совершать побеги, чтобы снова взять в руки оружие. Особое внимание обращали на укрытие, и спасение командиров и политработников, за которыми постоянно охотились фашисты.
   - Вас не удивляет, Федор Михайлович, - спросил однажды Роман, - что ядро нашей организации составляют врачи?
   - Нисколько. Такая же картина и в шепетовском лагере, впрочем, вы сами там побывали до "гросслазарета" и знаете обстановку. Хотя мы по природе и люди мирной профессии, но в тяжкую для Родины годину заняли места на передовой. Так и должно быть. Кстати, стихотворение, что вы мне передали, ваша работа? Так и просится в листовку.
   - Нет. Я больше музыкой увлекаюсь, даже окончил одновременно с институтом музыкальное училище, играю на скрипке и фортепьяно. Стихотворение написал, очевидно, Владимир Кондратов, учитель из Костромы. Есть у него и другие стихи. Останусь жив, обязательно прочту своей маме.
   - Где она у вас?
   - В Краснодаре, преподавала иностранные языки в пединституте. Хорошая она у меня... - на лице Романа промелькнула грусть. - Должно быть, получила извещение о моей гибели. Не знаю, как и переживет его. А сыну-то выпала доля куда хуже смерти... - последние слова Лопухин произнес совсем тихо.
   - А отец?
   - Помню его очень смутно: был врачом, умер от тифа в двадцать первом, когда мне было три с половиной года. Жили с отчимом.
   Лопухин рассказал, как он под Борисполем в сентябре сорок первого года попал в плен с ранеными своего полка.
   - Мы с вами вроде однополчан: я тоже был в этом окружении, госпиталь разбомбили, пришлось повоевать с автоматом. Сам до сих пор удивляюсь, что выбрался из этой каши.
   - Да тут из-под Киева полно пароду, в том числе и Чамоков.
   - Кстати, о Чамокове. Мне приходилось с ним встречаться, по поговорить по душам пока не удалось, очень осторожен.
   - Не удивляйтесь. У Чамокова сложное положение. Несомненно, он хороший врач. Когда мы были еще в Шепетовке, он провел огромную работу по организации медицинской помощи пленным, да и здесь немало делает. Назначив его так называемым "главным врачом", дав некоторые привилегии, немцы тем самым вызвали к нему недоверие пленных. Он это прекрасно чувствует и очень переживает. Чамоков лучше чем кто-либо из нас знает всю подноготную этого чертова "лазарета", в том числе и точные цифры, сколько людей погибло. Это со временем станет опасно для фашистов.
   Михайлов познакомился поближе с Александром Софиевым, который поведал ему свою тайну, - он вовсе не Софиев, а Абрам Соломонович Лихтенштейн, еврей, лейтенант НКВД. Сообщил свой адрес в Одессе, чтобы в случае чего написали родным.
   Михайлов с уважением и нескрываемым удивлением посмотрел на переводчика.
   - Этого сроду не подумал бы, - наконец, проговорил он.- Ну и артист ты, парень!
   Софиев невесело улыбнулся.
   - А не будешь артистом, фрицы в два счета кишки выпустят! У них для отыскания евреев даже специалист имеется, если он указал на человека пальцем - верная смерть. Никто не станет разбираться - еврей или нет.
   Михайлов еще раз пристально посмотрел на него.
   - Что же поделаешь. Работу надо продолжать, иначе бы тебе устроил побег и укрыл у надежных людей. Но всему свое время, а твое место пока там!
   Очень тяжело, доктор, боюсь сорваться...
   - Это ты брось! Коммунист?
   - Да!
   - Кроме меня, никто не знает о твоей тайне?
   - Знает Кузовков.
   - Политрук-артиллерист?
   - Он самый. Одно время меня хотели куда-то отправить, начальство было мною недовольно, вот я и рассказал на всякий случай Кузовкову, кто я такой, и дал свой адрес в Одессе, чтобы, если уцелеет, мог рассказать обо мне родным. Но обошлось. За Кузовкова я не беспокоюсь - падежный парень.
   - Ладно. Только больше никому не говори.
   Про артиллеристов из рабочей команды, ближайших помощниках Бушуева Кузовкове и Манько Михайлов слыхал до этого. Война застала обоих в городе Калуше Станиславской области. В непрерывных боях 15-й гаубичный полк потерял материальную часть, и артиллеристы пошли в пехоту. При выходе из окружения Манько - командир огневого взвода был контужен, очнулся в плену. Здесь же встретил своего друга - замполита батареи Игната Кузовкова. Не было на его рукаве звезды полит-работника, оторвал вместе с рукавом, перевязывая рапу. Это и спасло его.
   Никто теперь не узнал бы в оборванном, изможденном человеке щеголеватого взводного полковой школы Манько, весельчака, кумира девчат... В одном из лагерей переводчик объявил, что украинцев из местных немцы отпустят по домам. Манько решил попытать счастья, но, когда увидел, что разлучили с товарищами, заявил, что ошибся, думал, освобождают всех украинцев.
   За обман его жестоко избили. Снова вагон... Кузовков сердито ворчал, что такие шутки могли стоить жизни. Алексей, покряхтывая от боли, согласно кивнул головой а потом, неожиданно разозлившись, выругал друга, обвинив его в желании избавиться от него. Кузовков засмеялся, - должно быть, впервые за эти дни:
   - Чудила, я же рад, что ты вернулся! Жалко только, что сгоряча такое решение принял - вот и попало по башке. Будем держаться вместе - не пропадем, выберем момент и смоемся.
   Убежать из шепетовского лагеря не удалось. Еще сильнее охраняли в Славуте. Друзья помрачнели, почти не разговаривали. Мучила неизвестность. Единственным источником информации были новые пленные, так как непосредственной связи с другими блоками рабочая команда не имела. Каждый блок был отгорожен от соседнего проволочным забором, у калиток дежурили немцы, пройти можно было только с запиской врача. О том, что происходило на фронте, говорили по-разному...
   Вскоре Игнат стал замечать пристальное внимание к себе и Манько со стороны "коменданта" лагеря Бушуева. Приглядывался к ним и переводчик Софиев. Чем вызван этот интерес, друзья не знали, но держались настороженно и старались поменьше попадать на глаза начальству.
   Однажды Манько посчастливилось: по дороге на работу пожилая женщина, улучив момент, сунула ему в руку две вареных картофелины. На складе лесозавода Алексей съел одну картофелину, а другую передал Кузовкову.
   После работы командовавший конвоем маленький, похожий на хорька обер-ефрейтор, улыбаясь, что-то сказал Бушуеву. Тот внимательно выслушал, шагнул к строю:
   - Господин обер-ефрейтор приказывает петь в строю "Катюшу"! Равняйсь! Смирно! С места с песней... шагом марш!
   Все молчали. Ефрейтор раздраженно что-то сказал Бушуеву, тот беспомощно пожал плечами.
   - Товарищи, песня-то наша, советская! -неожиданно выкрикнул Кузовков. - Споем, отведём душу!
   Кто-то неуверенно запел:
   - Расцветали яблони и груши...
   - Поплыли туманы над рекой, - подхватило несколько голосов.
   Песня нарастала, крепла. Прохожие удивленно глядели на строй истощенных, восково-желтых людей в тряпье, окруженных вражескими автоматчиками - и с советской песней! Конвоиры, посмеиваясь, поглядывали на пленных и на жителей. Но вот они уловили что-то новое, необычное... Чувствовалось, что люди пели уже не по принуждению, а вкладывали в песню душу. Обер-ефрейтор подозвал Бушуева и что-то раздраженно приказал ему.
   - Прекратить песню! - громко выкрикнул Бушуев. И сразу же изменился вид строя: ссутулились спины, потеряли равнение шеренги, люди шли вразброд, еле передвигая ноги.
   Вечером Бушуев разыскал Кузовкова.
   - Ты вот что, поменьше с языком выскакивай, - сказал он.
   Кузовков промолчал. Бушуев внимательно посмотрел на него и решительно сказал;
   - Давай-ка, парень, потолкуем напрямую!
   - О чем?
   - Обо всем, и о долге советского воина в первую очередь! Разговор серьезный, отойдем подальше...
   Надолго затянулась эта беседа. Игнат понял, что в лагере действует подпольная группа и Бушуев, судя по всему, играет в ней не последнюю роль. О составе группы Бушуев не говорил совсем, о задачах ее лишь в общих чертах, да Кузовков и не пытался расспрашивать - всему свое время. Бушуев поручил Кузовкову присматриваться к пленным, отбирать в организацию наиболее стойких и смелых, предупредил, что комендантом лагеря во все блоки засланы провокаторы.
   Перед сном Кузовков обо всем рассказал Манько и поделился своими сомнениями:
   - Не провокатор ли сам этот "комендант"?
   Манько задумался.
   - Трудно сказать, Игнат! В одиночку тут ни шиша не сделаешь. Давай попробуем - все равно деваться некуда: на телегу да в яму или тикать отсюда с любым риском.