Акт обыска, произведенного полицией в доме Скройбижа в июне 1943 г.

   Роман Лопухин с нетерпением ждал повой встречи с Михайловым. Он и его друзья давно стремились установить связь с надежными людьми в городе, но пока безуспешно. Теперь, кажется, такая возможность появилась. Роман еще и еще раз восстанавливал в памяти беседу с Михайловым. Похоже, что городской главврач не просто порядочный человек - не зря же он так подчеркивал фразу о честных советских людях... И что он задумал с этим инфекционным отделением? Софиев говорит, что это бесстыдная сделка за счет больных пленных, но, может быть, и другое... Упускать такую возможность нельзя. Даже если Михайлов не подпольщик, а просто честный человек, то с его помощью можно подлечить раненых, достать медикаменты. Ну, а если он представитель городского подполья и сам ищет связь с лагерем, то это редкая удача.
   Софиев, скрепя сердце, согласился с его мнением.
   В сопровождении двух конвоиров Лопухин и Софиев доставили в больницу первую партию тифозных. Немцы опасливо поглядывали на носилки и держались от них па почтительном расстоянии.
   - Мы сделали все, что вы просили, - тихо сказал Лопухин Михайлову.- Восемнадцать больных - честные советские люди. Что касается Огуля и Ткаченко, то этого не могу о них сказать.
   - Эти двое не против того, чтобы ужиться с новой гластыо?
   - Пожалуй, так, Федор Михайлович.
   - Ну что ж, сделаем все возможное, чтобы вылечить этих господ и вернуть в лагерь.
   Михайлов заметил смятение и растерянность на лицо Лопухина и, погасив улыбку, сказал:
   - Вот что, Роман Александрович, хватит играть в прятки - поговорим серьезно. Времени у нас мало. Вам известен мой разговор с Борбе?
   - Да.
   - Тогда вы должны были понять, что, используя инфекционное отделение, можно спасти много людей.
   - Побег?
   Михаилов укоризненно покачал головой:
   - Ни в коем случае!
   - Тогда я вас не понимаю... Простите, Федор Михайлович, я хочу, чтобы при нашем разговоре присутствовал Софиев. Можете его не опасаться - это наш человек.
   - Минуту. Я говорю от имени городского советского подполья. Надеюсь, вы понимаете, что я этим хочу сказать?
   - Я и Софиев представляем подполье лагеря.
   Переводчик сдержанно поздоровался с Михайловым, выжидательно посмотрел па него.
   - Итак, отношения мы выяснили. Ни о каком побеге речи быть не может. Этак мы спасем в лучшем случае тридцать-сорок человек и провалимся сами. Все будет делаться гораздо проще. Выздоравливающих станем переправлять в нужное место, а в донесении указывать, что они умерли. Следовательно, вам нужно направлять сюда по возможности более крепких людей, которые быстрее бы выздоравливали, то бишь "умирали". Разумеется, нужны и действительно больные, которых после выздоровления придется, как это не печально, возвращать. Впредь перед поступлением очередной партии я должен иметь характеристику на каждого. Без меня ничего не делайте. Понятно?
   Слово "понятно" Михайлов произнес скорее повелительно, чем вопросительно. Так командир подчеркивает важность своего распоряжения.
   Лопухин и Софиев переглянулись. Разве думали они, идя в больницу, что разговор примет такой оборот? Простой и дерзкий план спасения пленных. Не один же Михайлов укроет десятки, а может быть, и сотни беглецов? Значит, за его плечами большая сила.
   Федор Михайлович, глянув в окно, заметил, что один из конвоиров нетерпеливо посматривает на часы.
   - Давайте прощаться, товарищи. В следующий раз попрошу подробно проинформировать меня о настроениях и обстановке в лагере.
   Лопухин вытащил из кармана свернутую вчетверо бумажку и протянул ее Михайлову:
   - Почитайте. Это в какой-то мере ответ на ваши вопросы.
   Сунув Софиеву кусок хлеба, а Лопухину кисет самосада, Михайлов проводил их до дверей.
   Развернув бумагу, он увидел стихи. Прочел их сначала про себя, потом вслух:
   
   Здравствуй, мама, здравствуй-дорогая!
   Шлю привет тебе издалека.
   Не волнуйся, не тоскуй, родная,
   Я живой, хоть жизнь и не легка.
   
   В жизни нашей огорчений много,
   В ней бывает много перемен.
   Не суди же, мать, меня ты строго:
   Так уж вышло, что попал я в плен.
   
   Верь мне, мама: сам врагу не сдался,
   Рук позорно я не поднимал,
   Бок о бок с товарищами дрался,
   Пока чувств от ран не потерял.
   
   А теперь лежу я без движенья,
   Полуголый, бледный, чуть живой,
   Но надеюсь все эти мученья
   Превозмочь и телом и душой.
   
   По утрам, когда я просыпаюсь,
   Часто вижу рядом мертвеца,
   Этого давно я не пугаюсь,
   Этому но будет здесь конца.
   
   Фуры, нагруженные телами,
   То и дело во дворе скрипят.
   Эти навсегда простились с вами.
   Но за них живые отомстят!
   
   Мне такой недавно сон приснился:
   Богатырь, израненный в бою,
   У реки со змеем насмерть бился,
   Защищая Родину свою.
   
   В этой битве кровь лилась рекою,
   Белый снег смывая до земли,
   Алая, искристая - героя,
   Черная, зловонная - змеи.
   
   Богатырь в крови, но все сильнее
   Сила рук, размах его плеча...
   Змей в бессильной ярости слабеет
   И бесславно гибнет от меча.
   
   Верю, мама, сбудется виденье,
   Верь и ты в могучий наш народ.
   Наберись немножечко терпенья,
   Жди меня, и сын домой придет.