Однажды в Хатыни появилась городская девочка Анюта. Она пришла с мамой. Ее и маму называли незнакомым словом - беженцы. И дети догадались, что оно от слова "бежать". Восьмилетняя Анюта убежала с мамой от фашистов из Минска. От нее и узнали ребята, какие они, немцы. Антошка спросил Анюту:
   - А ты хоть одного немца видела?
   - Видела. И не одного. Их много в Минске,- просто ответила девочка.
   - А какие они? Страшные?
   - Страшные. Их все боятся. У них черепа с костями на фуражках. Такие, как на бутылках с денатуратом и на трансформаторных будках рисуют.
   Но ребята не знали, что такое денатурат и что за трансформаторные будки. У хатынцев не было ни прикусов, которые разжигают денатуратом, не успели провести в Хатынь и электричество. И потому, что дети не знали, черепа со скрещенными костями казались им еще страшнее.
   - Хорошо тут у вас,- сказала Анюта.- Затишно. Будто и войны вовсе нет.
   От этих слов мальчишкам почему-то стало стыдно.
   - А ты хоть одного убитого видела? - вызывающе спросил Антошка.
   - Видела. Я череп видела... он весь черный от огня... он свисает с железной койки... Бомба в больницу упала.
   - И сейчас висит?
   - Да.
   - Страшно было тебе? Расскажи! - попросили дети.
   Анюта испуганно посмотрела на ребят и как-то поежилась, будто ей холодно стало.
   - Нет... не расскажу,- тихо сказала она.
   Дети еще плотнее обступили девочку, уговаривая ее рассказать. Анюта отпиралась. Тогда Антошка крикнул с насмешкой:
   - А ей рассказывать нечего! Она все наврала!
   Этого Анюта не ожидала. С обидой взглянув на Антошку, она обвела всех глазами, полными слез, и попыталась что-то рассказать. Конечно, она многое скрыла, потому что ей страшно было вспоминать все, что довелось увидеть и испытать в первые дни войны, и все же она рассказала, чтобы не подумали, что она врет и что она трусиха. А на самом деле все было так.
   Однажды Анюта нашла в маминой шкатулке под старыми пуговицами красный резиновый шарик, надетый на деревянный свисток. Обыкновенная игрушка. Такие шарики продавались в киосках на каждом углу. А сейчас ни за какие деньги не купишь. Если шарик надувать, то вместе с ним смешно раздуваются и щеки. А когда спускает воздух, он тоненько пищит: "уйди-и-и!"
   Шарик много дней смешил Анюту. Но знать бы ей, что случится из-за этого пискуна, ни за что не взяла бы его из шкатулки.
   Когда немцы стали бомбить Минск, Анюта с мамой убежали на его окраину: все считали, что там безопаснее. А пока они были в беженцах, враги заняли город и поселились в их переулке, где и жили в крытых маскировочным брезентом машинах, как в домах. Грузовики стояли под кленами в ряд и занимали весь переулок. Машины были огромные, зеленые, а колеса их выше Анюты. Тесно и неуютно стало в переулке. Ночью у каждой машины ходил часовой: немцы боялись спать без охраны. Днем они умывались у водокачки, брились, ели из котелков, чистили винтовки. А вечером пили вино, пели, курили, играли в карты.
   Анюта видела этих фрицев один только раз. Это было, когда она, голодная, запыленная, с тяжелым узлом в руках, вернулась домой. Поначалу немцы показались Анюте веселыми и сильными. Одни играли на губной гармошке русскую песню про Волгу, другие пели. И странно было Анюте, что враги поют ее песню. "Не такие уж они и злые,- подумалось ей.- Почему все их боятся? Такие веселые вряд ли кого могут обидеть".
   Когда немцы уехали, Анюта впервые вышла во двор. Каким он стал чужим! Тихий, настороженный, безлюдный. Иногда, правда, на крыльце появлялись люди, но это были совсем незнакомые люди.
   Анюта спустилась с крыльца.
   Две вишни стояли на меже с соседним двором. Особенно привлекательной для Анюты была старая, с раздвоенным стволом. Один ствол круто изгибался в сторону, он заменял детям скамейку: на нем сидели, когда играли в "фантики" или рассказывали всякие истории. А когда ребята раскачивались на этом стволе, а затем спрыгивали на землю, вишня мелко-мелко дрожала, будто живая. Летом вишня раздаривала розовобокие, еще не успевшие созреть горько-кислые ягоды. Сами того не зная, дети любили вишню. И вишня любила их тоже.
   Еще издали Анюта увидела, что ее любимый ствол сломан. Вишня будто припала коленом к земле, и листья на ней поредели, стали желто-бурыми, будто опаленные огнем. Но зато другой ствол еще тянулся кверху. И на нем застыл янтарно-красный сок. Анюта обняла руками ствол. По старой привычке хотела полакомиться, но вдруг ей показалось, что это вовсе не сок, а кровь запеклась. Анюта легонько провела ладошкой по стволу и, опустив голову, пошла со двора.
   В переулке было пустынно. Высокие угрюмые клены с тяжелой листвой отбрасывали черную тень. Еще недавно под ними играли дети. Теперь там было тихо и безлюдно.
   Анюта прошла мимо кленов и остановилась у перекрестка. Она стояла и смотрела на то, что когда-то было улицей. Полуденное солнце ярко высвечивало закопченные пожаром коробки домов. От руин пахло гарью и чем-то еще, от чего поташнивало. И не было ни души. Тихо было.
   Вдруг Анюта увидела кота. Он сидел под кустом сирени и высматривал воробья. Девочка обрадовалась коту. Она вскарабкалась на земляной бугор, проползла под сваленной, обгоревшей липой, обошла воронку. Кот долго и настороженно следил за девочкой и, когда Анюта протянула к нему руки, бросился наутек.
   - Кис, кис! - позвала Анюта и побежала за ним.
   Но одичавший кот прошмыгнул в стенной пролом больницы, оставив за собой лишь клубы пепла.
   Девочка огляделась. Она стояла в узком коридоре. С одной стороны был развороченный бульвар, с другой - сгоревшая больница с железными балками, похожими на ребра скелета, который Анюта однажды видела в окне школы. От тишины звенело в ушах и дрожали колени.
   И тут Анюта сунула руку в карман и нащупала "уйди-уйди". Она вынула красный резиновый шарик и несколько раз дунула в него: "уйди, уйди, уйди-и-и-и-и!.."
   Девочка вслушивалась, как с дрожью затихали звуки, и ей стало спокойнее от этих живых звуков на мертвой улице.
   На этот раз Анюта шарик надувала так, что из красного он стал розовым, вот-вот лопнет. Заткнула дырку в свистке и резко отпустила палец. Шарик с пронзительным визгом взметнул вверх. Анюта проследила за его полетом. И вдруг ее глаза расширились от ужаса. Из руин больницы, из пробоины в стене, где когда-то было окно второго этажа, на нее смотрел... череп! Человеческий обуглившийся череп! У девочки подогнулись колени.
   Анюта уже многое знала. Вой сирен, гул самолетов и взрывы, взрывы, взрывы... С грохотом и скрежетом всю долгую ночь въезжали в город вражеские танки, грузовики, мотоциклы. Все это она слышала, сидя в погребе, с головой зарытая в подушки. Она ждала смерти каждую минуту. Ждала ее зажмурившись и закрыв уши.
   А когда немцы заняли город, показалось, что все стихло. Анюта стала привыкать к покою. И вдруг этот череп. Он смотрел прямо на нее...
   Шарик упал, ударившись свистком об асфальт. Подергался, пока не вышел из него остаток воздуха, и, как-то по-человечески всхлипнув, замер крупной кровавой каплей на черном от пожара асфальте.
   - Мама!.. Ма-а-мочка-а-а!..
   Анюта бежала вдоль бульвара по мостовой, побитой осколками бомб, спотыкаясь и падая, разбивая босые ноги. Вставала и вновь бежала. Она бежала к людям, подальше от смерти...
   Хоть и многое скрыла Анюта, но ее рассказ подействовал на ребят. Они сидели притихшие, глядя на девочку широко открытыми, чуть испуганными глазами. Было очень тихо. Видя, с каким вниманием слушают ее, Анюта разговорилась, и рассказы ее были один другого страшнее. Но Анюту что-то толкало поведать своим сверстникам все страшное, виденное ею, она даже ощущала в этом потребность. И по мере того как девочка говорила, она стала чувствовать какое-то облегчение, поведав часть своих переживаний хатынским детям.
   - А однажды,- продолжала Анюта,- я видела... видела, как немцы смывали в машине кровь...
   Это было на свалке. На этом месте был целый квартал деревянных домов. Во время бомбежки тут сгорело все, даже деревья. Только трубы печей сиротливо торчали, черные, обнаженные. Вот здесь и устроили немцы городскую свалку. Груды мусора все время тлели, кое-где огненные языки вылизывали то, что еще не догорело. Над свалкой стоял дым и смрад.
   Как-то раз Анюта с мальчишками из ее двора пошла на свалку гвозди искать. Кучи мусора возвышались целыми горами. Анюта, увлекшись поисками, потерялась среди этих куч. Пришлось гвозди искать одной.
   Анюта споткнулась и чуть не упала. Под ногами лежало что-то, смутно напоминавшее графин. Стекло, расплавленное огнем, застыло так причудливо, что никакой стеклодув не придумал бы такой формы. Из груды штукатурки торчала короткая деревянная ручка с облупившейся краской. Анюта дернула за нее - в руке оказался детский совок для песка. Вот это находка! Сейчас такой совок ни за что не купишь. Повсюду валялись ржавые гвозди. Анюта стала собирать их прямо в подол. Она собирала до тех пор, пока не стукнулась головой о спинку железной кровати.
   Вдруг совсем рядом громко зафырчал мотор и внезапно заглох. Анюта спряталась за печку и прижалась к ней. Вскоре до нее донеслись тихие голоса немцев и сильный шум воды.
   Анюта осторожно выглянула из-за своего укрытия. Прямо перед ней на открытой площадке у водокачки стояла черная машина. Двери ее были распахнуты. Возле них стоял немец. Черная резиновая кишка тянулась от его рук до водокачки. Засучив рукава, немец мыл из шланга машину. Второй солдат стоял рядом и говорил вполголоса, будто боялся потревожить кого-то. У обоих лица были хмурые. Они смотрели, как из кузова стекает, хлюпая по мокрой земле, вода, розовая от крови. Сильной струей выметало все из углов машины. Вот с потоком воды шлепнулся на землю детский баш- мачок...
   Когда под машиной образовалась огромная лужа, вода, пробив себе ложбинки в седой от пепла земле, зигзагами потекла в разные стороны. Один такой ручеек побежал к печке, за которой пряталась Анюта. А по ручейку, как кораблик, плыл башмачок. Но до Анюты не доплыл: узенький, шириной с палец, ручеек, уже бурый от пепла, обогнув Анютины ноги и, потеряв свою силу, еле доплелся до печки.
   Несмотря на жаркое солнце, Анюту бил озноб. Ей хотелось кричать от страха. Осторожно переступив ручеек, она тихонько, оглядываясь, пошла со свалки.
   И еще Анюта рассказала, что немцы не разрешают евреям жить в своих домах и ходить по улицам города и что их всех согнали в одно место, где они теперь живут. И место это назвали - гетто. А гетто со всех сторон загородили колючей проволокой.
   - А почему? - спросил кто-то из ребят.
   - Чтобы они не убежали. Мама говорит, что их, наверное, всех убьют.
   - За что?..- спросил притихший Антошка.
   - "За что, за что"! - перебили его ребята и сами не зная, за что немцы хотят убить евреев.
   - Война! - все же пояснил кто-то. Рассказала Анюта и то, как они с мамой прятали евреев.
   Был поздний вечер. Анюта в доме была одна. Придвинув книгу к коптилке, она читала. Фитилек, продернутый сквозь ломтик сырой картошки и длинным концом опущенный в баночку с бензином,- разве может светить такая самоделка? Анюта придвинула книжку впритык к коптилке, а лицо наклонила почти над самым огоньком. Все равно приходилось щуриться: буквы расползались, как живые.
   За окном воет ветер. В печной трубе, никак, засел домовой и гудит и свистит на все лады. Яблоня, просясь в дом, веткой стучит в закрытую ставню.
   От Анютиного дыхания и сквозняка пламя колеблется, и тени в комнате пляшут. И девочке кажется, что со всех углов на нее смотрят какие-то чудовища. Анюта затаила дыхание. Лучше не шевелиться и смотреть в книгу, заставить себя читать. Но, как назло, и в книге не веселее. Маленькая Элли вместе с собачкой Тотошкой, пробираясь к волшебнику Изумрудного города, попадает к людоеду. И тот уже точит ножи, чтобы...
   Анюта вздрогнула от тихого стука в дверь.
   - Кто там? - крикнула она, вскочив с дивана.
   Наконец-то пришла мама! И не одна. С нею незнакомая женщина и две девочки. И вот уже на примусе весело сипит чайник. А главное - у них квартиранты. Анюта не успела познакомиться с девочками: спать легли рано. А на другой день, когда дневной свет еще еле просачивался сквозь ставни, Анюта услышала из столовой, где спали новые жильцы, странный разговор:
   - Как тебя зовут, девочка?
   - Доя...
   - Сколько раз тебе говорить! Не Дора тебя зовут, а Ната. Ну, повтори. Как тебя зовут?
   - Ната.
   С этого дня Анюта стала учить Натку "правильному" произношению. Натка не выговаривала "р". Мама и тетя Фира решили: пусть она вместо "р" говорит "л". Натка была пухленькая, с русой челкой, и даже в комнате она ходила в платке. Точь-в-точь матрешка! Таких в книжках рисуют.
   Натка оказалась веселой девочкой и очень любила петь. Акюта учила ее таким песенкам, где часто встречается буква "р". Больше всего Натке полюбилась песня про цыпленка. Но часто она забывалась, ходила по комнатам и громко распевала:
   
   Цыпленок жаеный,
   Цыпленок ваеный
   Пошел по Невскому гулять.
   Его поймали,
   Ахъестовали,
   Велели паспайт показать.
   
   На Натку все шикали, и тогда она, пугливо втянув голову в плечи, пела совсем шепотом.
   Почему Натка вместо "арестовали" пела "ахъестовали", Анюта не могла понять. Да и сама Натка, когда ее спрашивали, беспомощно хлопала ресницами. Ей пять лет. Этим все объясняется.
   Каждый день все начиналось сначала. Анюта терпеливо учила:
   - Повтори: "Цыпленок жаленый, цыпленок валеный..."
   И Натка повторяла с большим старанием. И к новому имени она стала привыкать.
   Старшей говорить и вовсе запрещалось. Она читала книги. На прогулку сестры выходили поздно вечером, чтобы их никто не видел, да и то не каждый день. Тетя Фира жила где-то в другом месте и к ним приходила редко, когда было совсем темно.
   Но однажды Люда не выдержала. Долго над чем-то раздумывая, она вдруг взбунтовалась:
   - Почему я должна сидеть и молчать? Почему вы мне затыкаете рот? Я не хочу больше так жить! Почему я не имею права ходить днем? Вылезаю ночью, как крыса! Не хочу больше скрываться! Я - человек и хочу жить как люди.
   С Людой творилось что-то неладное. Уговоры не помогли. И в тот же день она прошлась по переулку, ни от кого не таясь.
   Эта прогулка оказалась роковой. Домой Люда вернулась хмурая и чем-то встревоженная. В тот же вечер Анютину маму остановил на улице сосед, что жил в доме напротив. Он пригрозил:
   - Чего скрываешь евреев от полиции? За укрывательство грозит расстрел всему двору! Чтобы завтра же их тут не было!
   Анютины квартиранты стали собираться в гетто. Натка, почуяв беду, заплакала, запричитала, как взрослая:
   - Мамочка! Я не пойду туда! Не пойду! Нас убьют! Мы никогда оттуда не вейнемся!
   Крепко обняв ручонками материнскую шею, Натка прижималась мокрым от слез лицом, целовала, упрашивала:
   - Не надо, мамочка, идти!
   Что могла сделать тетя Фира? Ее плечи вздрагивали от беззвучных рыданий. И вдруг Натка, как бы поняв что-то, притихла и стала послушно собираться в дорогу.
   Прошло больше месяца. Тетя Фира несколько раз появлялась в Анютином доме. Однажды Анюта невольно подслушала разговор взрослых о том, что в гетто готовится побег к партизанам и что тетя Фира с девочками тоже собираются убежать в лес.
   Но они не сумели: кто-то выдал их.
   Поздно вечером в Анютину квартиру пришла усталая, измученная женщина. Она сумела убежать из гетто: подкупила полицая. Беглянка видела, как тетю Фиру и Люду бандиты затолкали в машину и увезли. А Натку немец нашел в уголке, куда ее спрятала мама, и прошил очередью из автомата...
   Горько плакала Анюта, узнав о смерти Натки. Целый день просидели они с мамой в обнимку, вздрагивая от каждого стука и шороха; им казалось, что вот сейчас и за ними придут и тоже увезут в черной машине... А на другой день к Анютиной маме пришел человек и сказал, что всем им надо немедленно скрыться, потому что немцы прослышали, что они прятали евреев, что Анютин папа - командир, а мама - связная у партизан.
   Грустными оказались рассказы Анюты. Выслушав маленькую беженку, дети больше ни о чем не спрашивали ее. Но теперь на смену любопытству пришло чувство страха, к которому примешивалось какое-то восхищение и зависть. Да, да! Все хатынские мальчишки смотрели на Анюту с восхищением и завистью. Девчонка, а уже войну видела и людей спасала! Ведь ее могут запросто расстрелять хотя бы за то, что она дочь командира! Правда, и Антошку могут расстрелять за то, что его отец ушел на фронт воевать против фрицев. Но Антошка не видел ни одного немца. А Анюта собирается уйти с матерью в партизаны. И никто не сомневался, что эта девчонка способна на подвиг.
   На следующее утро Анюта с мамой исчезли. Куда - никто не знал. А мальчишки долго не могли забыть маленькую беженку из города и в мечтах видели себя тоже бесстрашными героями.
   С тех пор Лёкса стал мечтать о подвиге. Но немцы не приходили, и воевать Лёксе было не с кем. И все же он знал, что рано или поздно немцы придут. И Лёкса стал готовиться в партизаны.