- Лё-о-кса-а-а-а!.. Где тебя черти нося-а-а-ат! - принес невесть откуда взявшийся ветер далекий, приглушенный зов матери.
   Лёкса не отозвался. Приложив ухо к медноствольной сосне и сильно зажав другое чернильно-красной от ягод ладошкой, он к чему-то прислушивался. На высокой вершине в Густой хвое стучал дятел. Но одно дело слушать его стук со стороны, а другое - приложив ухо к стволу. И Лексе кажется, что сосна живая, что это не дятел стучит, а бьется ее сердце. Только бьется оно с перебоями, будто сердце у сосны больное. Лёкса слышит, как дышит сосна. И дыхание ее тоже неровное - то громче, то тише. Лёкса знает: это ветер шумит в кронах деревьев. Но он представляет, что дерево живое, и оттого ему жутко и радостно. Но вдруг тихо стало. Будто умерла сосна. Ни дыхания, ни биения сердца. Лёксе на миг показалось, что и у него остановилось сердце. От страха даже дыхание перехватило. Но вот он услышал зов матери уже совсем близко:
   - Лёкса-а-а-а!.. Сюда иди, неслу-у-у-ух!.. Пярун забье-е-е-е!..
   Адэля, встревоженная наступившей предгрозовой тишиной, повернула обратно по лесной тропе. Но Лёксы нигде не было видно. Темень сгустилась внезапно. Кривая молния жиганула где-то совсем рядом, и, вздрогнув, качнулась земля от оглушительного удара.
   - А-а-а-а-а!..- закричала Адэля. Но голос ее потонул в страшном грохоте и треске.
   В ужасе Адэля упала на колени и стала креститься. Потом вскочила на ноги и бросилась к полыхавшей сосне, от которой метнулась красная рубашка сына. Лёкса мчался от сосны, ломая хрусткий папоротник, не помня себя от страха. Адэля схватила его за руку.
   - Чтоб тебя холера взяла! Во як секану дубцом! - кричала она, таща Лёксу с тропинки в молодой ельник, и, прежде чем громыхнуло с новой силой, бросилась на землю, увлекая за собой полуживого от страха Лёксу.
   Так, прижавшись друг к другу, лежа в ельнике, мать и сын пережидали грозу.
   Когда затихло, Лёкса открыл зажмуренные глаза - и весь обмер: перед ним пылала сосна, та самая, которая еще совсем недавно дышала, у которой билось живое сердце. Огонь безжалостно пожирал могучее древесное тело, разбрызгивая вокруг горящие капли смолы. В огне корчились ветви.
   - Ма, а ей больно? - тихо спросил Лёкса.
   Адэля не ответила. Лёкса смотрел широко открытыми глазами. Ему казалось, что сосне очень больно, только она кричать не может. Вот пламя подобралось к еще уцелевшей ветке - и та вспыхнула, вся изогнулась кверху, как бы моля о пощаде. А когда огонь слизал с нее все, что было на ней,- иголки и кору, ветка опустилась замертво, как обуглившаяся рука, плетью свисая вдоль почерневшего, уже не золотистого ствола... А под сосной пылал муравейник. Он загорелся от смолы, что капала и капала на него огненными шариками. Внезапный ливень плотной стеной заслонил от глаз мальчугана это грозное и непонятное ему явление, не дав разгореться лесному пожару.
   И вновь шли полевой тропой мать и сын. Шуршали мокрые, примятые дождем колосья ржи, которые Адэля задевала длинной юбкой. От каждого шага женщины насквозь промокшая юбка издавала звук, будто деревянным вальком отбивали белье на речке. Над полем ярким коромыслом перекинулась радуга. И красивое лицо Адэли, уже немолодой женщины, после пережитого страха в свете радуги казалось спокойным, безмятежным. Только глаза, голубые, как выцветшие васильки, были чуточку задумчивы, отчего лицо светилось тихой грустью, как у ребенка, который только что плакал, но теперь ему хорошо, хоть не совсем еще прошла обида.
   Впереди над желтым полем маячит красная рубашка Лёксы. Как ни в чем не бывало еще ярче светит солнце, звонче заливаются жаворонки, прополаскивая свое горло в голубых лужах с белыми облаками. И только порою издалека доносятся глухие раскаты грома.