43

   Шел июль тысяча девятьсот сорок второго года - девятый месяц оккупации, а захватчики чувствовали себя в Одессе как на пороховой бочке.
   Сотрясали непокорившийся город взрывы, шли на дно фашистские суда, летели под откос эшелоны. Агенты сигуранцы, гестапо сбивались с ног - патриоты мстили за гибель товарищей.
   За столом следователя сидел сутулый старик. Как с вешалки, свисал с его плеч жандармский мундир.
   На столе перед ним лежали показания свидетелей по делу о взрыве в бывшем Доме Красной Армии во время заседания полицейских. Что не успел сделать Яша, сделали его друзья.
   Это они расклеили по городу листовки: "Твоих товарищей предал Федорович - подстереги и убей предателя!"
   Одна из таких листовок лежала перед Федоровичем. И рядом - платок, переданный из тюрьмы одним из бадаевцев родным. На платке кровью было написано:
   "Нашим... Бойко предатель".
   Федорович остервенело скомкал, бросил платок в ящик стола, расстегнул ворот мундира, нажал кнопку звонка, приказал ввести подследственного.
   Гремя кандалами, вошел Мурзовский.
   - Так-то легализовал меня, гад?
   - Шифр! - глухо проговорил Федорович. - Где шифр?!
   - Спрятан в надежном месте. Укажу с глазу на глаз шефу гестапо! - надменно бросил арестованный.
   Где-то отчаянно жужжала муха... И вдруг Федорович вспомнил, будто услышал вновь: "Посадите своего Мурзовского на стул или сядете на него сами".
   - Укажешь мне! - процедил сквозь зубы Федорович. Нажал кнопку звонка, скомандовал: - Стул!
   - Взбесился! - закричал закованный в цепи Мурзовский.
   - Стул! - исступленно выкрикнул Федорович. Мурзовского втиснули в давящее со всех сторон сиденье, надели на руки и ноги железные манжеты.
   - Куда спрятал шифр? - цедил Федорович, поворачивая ручку реостата.
   Вздрагивающий под током Мурзовский хрипел и корчился.